Томленье духа - Николай Лесков

- Загладить... загладить может только один бог. Заглаждать - это не наше дело. Любите Костю и напоминайте другим, что он не виноват, - что он оклеветал себя от страха.

- Мы все так сделаем, но вы, Иван Яковлевич, куда вы идёте? У вас есть где-нибудь свой дом?

Он покачал отрицательно головою и сказал:

- Зачем мне свой дом?

- Ну, у вас есть... семейные... кто вас любит?

- Семейные?.. Нет... И зачем мне семейные?

- Кто же у вас свои?

- Ну, кто свои... кто свои!.. Ну, вот вы мне теперь свои... "свои" это те, с кем одно и то же любишь...

- А особенно близких разве нет?

- Для чего же особенные? Что это вам такое!.. Надо делать всё вместное, а совсем не особенное.

- Но куда же вы теперь отправляетесь?..

Он повёл плечами и весело ответил:

- Куда я?.. К блаженной вечности; а по какому тракту, - это совсем всё равно - только надо везде делать божие дело.

Мы не поняли, что такое значит "делать божие дело", и плачевно приставали к Козе.

- Нам жаль, что вам отказали совершенно напрасно.

Он тихо покачал головою и отвечал:

- Нет, мне отказали совсем не напрасно.

- Как не напрасно: ведь вы поступили всех нас честнее и ничего дурного не сделали.

- Ну вот! Для чего же делать дурное! Это не надо... но я сделал беспокойство: я сделал бунт против тьмы века сего... и меня нужно гнать... Это уж так... и это очень хорошо!

- Вы это так говорите, как будто вы сами этому даже рады.

- Даже рад! Да, я рад! Я очень рад! Ведь у нас "борьба наша не с плотию и кровию, а с тьмою века, - с духами злобы, живущими на земле". Мы ведем войну против тьмы веков и против духов злобы, а они гонят нас и убивают, как ранее гнали и убивали тех, которые были во всём нас лучше.

- Но за что? За что это гонят тех, кто не сделал никому зла? Это ужасно!

- Ничего, - отвечал, ещё больше сияя, Коза, - напротив, это хорошо... это-то и хорошо, что их гонят напрасно: это их воспитывает; это их укрепляет... И неужто вы хотели бы, чтобы меня не так выгнали, как теперь выгоняют за бунт против тьмы века и духов злобы, а чтобы я сам сделал кому-нибудь зло!

- О, нет!

- Ну так что же!.. Значит, всё как следует быть... всё прекрасно... Со временем... если вам откроется, в чём состоит жизнь, и вы захотите жить самым лучшим образом, то есть жить так, чтобы духи злобы вас гнали, - то вы тогда будете это понимать... Когда они гонят - это прекрасно, это радость... это счастье! Но...

Он взял нас за плечи и продолжал пониженным голосом:

- Но когда они вас ласкают и хвалят... Вот тогда...

- Вы говорите что-то страшно...

- Да, это страшно. Тогда бойтесь, тогда осматривайтесь, тогда... ищите, чтобы спас вас отец ваш небесный.

- Отец небесный! Но мы ведь не знаем... как это искать, что надо сделать...

- Что сделать?

- Чтобы он нас спас.

- Ага! И я это тоже не знаю... и я это... даже не стою, а он...

У Ивана Яковлевича в груди закипели слёзы, и он стал говорить точно в экстазе:

- Я бедный грешник, который вышел из ничтожества: я червяк, который выполз из грязи, а отец держит меня на своих коленях; он носит меня в своих объятиях, как сына, который не умеет ходить, а не бросает меня, не сердится, что я такой неумеха, и хотя я глуп, но он мне внушает всё, что человеку нужно, а я верю, что я у него могу понять как раз столько, сколько мне нужно, и... вы тоже поймёте... вам дух скажет... Тогда придёт спасение и вы не будете спрашивать: как оно пришло?.. И это всё надо... тихо... Тсс! бог идёт в тишине... Still!

Коза вдруг поник головою, сжал на груди руки и стал читать по-немецки "Отче наш". Мы без его приглашения схватили с голов свои шапочки и с ним вместе молились. Он кончил молитву, положил нам на головы свои руки и с полными слёз глазами закончил свою молитву по-русски.

- Наш отец! - сказал он, - благодарю тебя, что ты вновь дал мне радость быть изгнанным за исполнение святой воли твоей. Укрепи сердца терпящих за послушание твоей воле и просвети разумом и милосердием очи людей, нас гонящих. Не оставь также этих детей твоих надолго в пустыне: дай им войти в разумение и вкусить то блаженство, какое я теперь по твоей благости ощущаю в моём духе. Дай им понять, в чём есть твоя воля! - И он ещё раз обнял нас, поцеловал и пошёл в город совершенно бесприютный и совершенно счастливый, а мы, у которых всё было изобильно и готово, стояли на коленях, на пыльной дорожке, и, глядя вслед Козе, плакали.

Он будто метнул в нас что-то острое и вместе с тем радостное до восторга. Коза на нас что-то призвал, нас что-то обвеяло, мы хотели что-то понять, чтобы кончить мольбой о смягченьи сердец, и вдруг оба вскочили, погнались за ним и закричали:

- Иван Яковлич!..

Он остановился и обернулся, и показалось нам, будто он вдруг сделался какой-то другой: вырос как-то и рассветился. Вероятно, это происходило оттого, что он теперь стоял на холме и его освещало солнце. Но однако и голос у него тоже изменился. Он как-то будто лил слова по воздуху:

- Что вам ещё? Что вам?

А мы не знали, что именно хотели ему сказать, и спросили:

- Увидим ли мы вас когда-нибудь?

Он ясно отвечал:

- Увидите.

- Когда же это будет?

Он глуше проговорил:

- Это случится... может быть... совсем неожиданно, а потом это опять не случится, и потом это опять иногда случится...

Мы, казалось, бежали за ним, а между тем он один шёл впереди, а мы всё отставали и кричали:

- Где мы увидимся?

Но он отвечал уже издалека:

- Всё равно, - и качал разводить руками во все стороны, точно хотел пояснить, что для свидания с ним "иногда" все стороны равны. Пространство для него не существует. "Всё равно... иногда увидимся.., и опять... не увидимся... иногда", и ещё что-то такое, а сам всё дальше и дальше от глаз, и вдруг как-то будто даже смешно затрепетал ручками и побежал-побежал, и скрылся, и с тех пор шло очень много лет, и Козы долго, очень долго не было передо мною, но потом вдруг он совершенно неожиданно явился раз, и два, и ещё втретье, и стал так близко, как будто он и не отходил, а между тем... всё бежит и бежит вперёд... И в эти минуты мне показалось, будто и я не совсем всё стоял... И я будто иногда плёлся и тоже помаленечку подвигался, но зато я чувствовал и то, как я слаб, как я устал и дальше плестись не в силах... Кончено! я отстану и его опять уже никогда более не увижу!.. Но тут всегда приходит нежданная помощь: откуда-то кто-то возьмётся и покажет "где бог"... и тогда сейчас же опять обозришься, всех своих тогда чувствуешь в собственном сердце, и ни с одним из них уже не боишься расстаться, потому что "у всех напоённых одним духом должно быть одно разумение жизни".

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые под заголовком "Коза. Из детских воспоминаний", - "Юбилейный сборник журнала "Игрушечка"", 1890.

Эпиграф, - сокращённая цитата из Книги Екклезиаста, или Проповедника (I, 14).

Стр. 395. Казинет - полушерстяная материя без ворса, тканная в косую решётку.

Стр. 399. "...у всех напоённых одним духом должно быть одно разумение жизни..." - возможно, реминисценция из Первого послания к Коринфянам св. апостола Павла (XII, 13).