Сто суток войны - Константин Симонов

Вернулись в комендатуру. Комендант — какой-то старший лейтенант — кричал: «Закопать пулеметы!» За два часа нашего отсутствия многое переменилось. Была уже паника. По городу шли и бежали неизвестно куда какие-то люди.

Я попросил коменданта выдать мне наган. На это комендант мне ответил: «Эх! Что бы вам обратиться раньше на полчаса. Ничего не осталось. Все за час роздали. Даже маузеры раздавали рядовым бойцам».

В нашей машине бензин действительно был уже на исходе. Узнав, где находится нефтебаза — она была где-то примерно в пятнадцати километрах от Минска, — поехали туда за бензином. По дороге подсадили в машину какого-то интенданта и еще двух-трех военных.

На нефтебазе все оказалось спокойно, хотя по дороге нас уверяли, что там уже немцы. Пока мы ведрами заливали бензин в машину, капитан пошел к начальнику нефтебазы что-то выяснить. Войдя вслед за ним, я увидел странную картину: капитан и какой-то подполковник держали под взведенными наганами двух командиров в форме саперов. Один из них был с орденами. У обоих было отобрано оружие. Как впоследствии оказалось, их прислали сюда выяснить возможность подрыва нефтебазы, и не то они перепутали и явились уже подрывать ее, не то их не так поняли, в общем, вышло какое-то недоразумение, из-за которого капитан и подполковник приняли их за диверсантов и пять минут держали под револьверными дулами. Когда все наконец выяснилось, один из саперов — немолодой майор с двумя орденами — стал кричать, что с ним еще никогда такого не было, что он три раза был ранен в финскую кампанию, что после такого позора ему остается только застрелиться. С трудом удалось его успокоить.

Заправившись бензином, поехали обратно. На переезде стоял длиннейший состав, загораживавший дорогу. Голова его упиралась в хвост другого состава, загораживавшего следующий переезд. И так, кажется, до бесконечности. Двое из сидевших в кузове нашей машины стали кричать и требовать, чтобы мы бросили машину и шли пешком, потому что поезда никогда не пойдут и нас тут настигнут немцы. Мы с капитаном на них накричали.

Но, действительно, пришлось ждать около часа. Где-то бухала артиллерия. Было отвратительное ощущение неизвестности, а у меня к тому же — безоружности. Болтавшаяся на боку пустая кобура только раздражала.

Когда мы снова добрались до города, комендатура грузилась. На мой вопрос, что происходит, комендант охрипнувшим голосом прокричал:

— Есть приказ маршала Тимошенко оставить Борисов, перейти на ту сторону Березины и там, не пуская немцев, защищаться до последней капли крови!

Мы выехали из города. По пыльной дороге на восток шли машины, изредка — орудия. Двигались пешком люди. Теперь все уже направлялись только в одну сторону — на восток.

На дамбе, перед мостом, стоял совершенно растрепанный человек с двумя наганами в руках. Он останавливал людей и машины и, вне себя, грозя застрелить, кричал истерическим голосом, что он — политрук Петров — должен остановить здесь армию, и он остановит ее и будет убивать всех, кто попробует отступить. Этот человек был искренен в своем отчаянии, но все это вместе взятое было нелепо, и люди равнодушно ехали и шли мимо него. Он пропускал их, хватал за гимнастерки следующих и опять грозил застрелить.

Переехав через мост, мы свернули с дороги и остановились в небольшом редком лесу, метрах в шестистах от реки. Здесь уже кишмя кишело народом. Как мне показалось тогда, беглецов и дезертиров было мало. По большей части командиры и красноармейцы, ехавшие из отпусков обратно в части. А кроме них — бесконечное количество призванных, упорно двигавшихся на запад, на свои призывные пункты.

Было уже часа четыре дня. Несколько полковников, в том числе и тот полковник-танкист Лизюков, с которым я ехал в одном вагоне, наводили в лесу порядок.4 Составляли списки, делили людей на роты и батальоны и отправляли налево и направо вдоль берега Березины занимать оборону. Было много винтовок, несколько пулеметов и орудий.

Артиллерийский капитан, с которым я ехал, отправился еще раз обратно в Борисов за снарядами к пушкам, потому что хотя здесь были и пушки и снаряды, но калибр снарядов не соответствовал калибру орудий.

Я загнал машину в лес и пошел записываться. Записавшись, встретил военного юриста, кажется, прокурора какой-то дивизии, который тоже ехал со мной в одном вагоне. Он сказал мне, что ему приказали заниматься тут его прокурорскими делами, и посоветовал мне быть при нем: «Ведь не газету же здесь выпускать». Через несколько минут он притащил мне откуда-то винтовку со штыком, но без ремня, так что мне все время приходилось держать ее в руках.

Через полчаса после того, как я попал сюда, немцы с воздуха обнаружили наше скопление и стали обстреливать лес из пулеметов. Волны самолетов шли одна за другой примерно через каждые двадцать минут, может быть, полчаса. Наших не было видно.

Мы ложились, прижимались головами к тощим деревьям. Лес был редкий, и нас очень удобно было расстреливать. Опасность была еще и в том, что кругом, из-за каждого куста, при появлении немецких самолетов начиналась дикая стрельба в божий свет как в копеечку. Никто друг друга не знал, и при всем желании люди не могли толком ни приказывать, ни подчиняться.

— Хотя бы дождаться темноты, — сказал мне прокурор. Наконец часа через три над лесом низко прошло звено И-15. Мы вскочили, довольные, что наконец-то появились наши самолеты. Но они полили нас хорошей порцией свинца.5 Несколько человек рядом со мной были ранены — все в ноги. Как лежали в ряд, так их и пересекла пулеметная очередь.

Мы думали, что это случайность, ошибка, но самолеты развернулись и прошли над лесом во второй и в третий раз. Они шли на высоте в двадцать пять — тридцать метров. Большие звезды на их крыльях были прекрасно нам видны. Когда они в третий раз прошли над лесом, кому-то из пулемета удалось сбить один самолет. Туда, где горел этот самолет, на опушку побежало много народа. Бегавшие туда говорили, что из кабины вытащили труп полусгоревшего немецкого летчика.

До сих пор не понимаю, как это получилось. Остается думать, что немцы в первый день где-то захватили несколько самолетов и научили своих летчиков летать на них. Во всяком случае, впечатление у нас осталось удручающее.

Штурмовали нас до поздней ночи. К ночи вернулся капитан и привез снаряды. Он был очень доволен тем, что дорвался до своего артиллерийского дела и не чувствует уже себя больше неизвестно куда бегущей пешкой.

Мы чего-то пожевали, кажется, сухарей. А пить — устали так, что за водой даже не пошли.

Я уже в темноте улегся у колес грузовика, положив под голову шинель, а винтовку — рядом. Было мне уже все равно. Оставалось только чувство усталости и полного недоумения перед всем, что кругом делается. Вместе с тем была вера, что все это случайность, какой-то прорыв, что впереди и сзади есть войска, которые придут и все поправят.

Я устал до такой степени, что, когда ночью нас опять начали обстреливать с воздуха, я проснулся, только когда кто-то над ухом выстрелил и открылась отчаянная стрельба в небо. Поднялась паника. Машины ехали куда-то между деревьями, натыкались одна на другую, на деревья, разбивались, ломались. Над горизонтом то и дело повисали осветительные ракеты и слышались далекие взрывы бомб.

Мой водитель хотел было рвануться вслед за другими, но я удержал его, решив не выезжать из лесу, пока не прекратится паника.

Через полчаса в лесу стало тише. Машины уехали, люди убежали. Я сел в нашу пятитонку и стал пробираться к дороге. Выехав на опушку и оставив там водителя с машиной, вышел на дорогу и наткнулся на группу из четырех или пяти людей, которые разговаривали с человеком, одетым в штатское, — требовали у него документы. Он отвечал, что документов у него нет. Они требовали еще настойчивее, тогда он дрожащим злым голосом крикнул: «Документы вам? Все Гитлера ловите! Все равно вам его не поймать!» Военный, стоявший рядом со мной, молча поднял наган и выстрелил. Штатский согнулся и упал.

Не знаю, может быть, это и был агент, диверсант, но скорей всего — просто какой-нибудь мобилизованный, доведенный до отчаяния трехдневными мытарствами на дорогах в поисках своего призывного пункта.

Едва он упал, как над нашими головами загорелась ослепительная белая ракета и сразу же шагах в сорока грохнула бомба. Я упал в кусты. Потом грохнуло еще раз и еще — уже дальше. Я поднялся. Рядом со мной лежали застреленный и около него — почти на нем — убитый осколком бомбы военный, один из только что стоявших здесь. А больше никого не было, все разбежались.

Я вернулся в лес. Мой шофер лежал под машиной, головой под мотор. Выехав с ним на дорогу, мы узнали у проходивших военных, что всем приказано отойти назад километров на семь, туда, где через лес идет просека.