Роковые письма - Ольга Лебедева

По строгому наказу баронессы ее возница, угрюмый Багрий, воротившись с почты, первым делом отдал ей в руки письмо. Маша улучила минутку, взбежала по лестнице к себе на второй этаж и с замирающим сердцем вскрыла конверт. Там было всего несколько строк, и на первый взгляд они не несли никакой беды. Напротив, ожидание встречи, а значит, счастья, как думала бы на месте Маши всякая барышня ее юных лет и романтического воображения.

Вот что в нем было:

«Милая Мария Петровна!

Счастлив сообщить, что отбываю в инспекционную поездку. Нечто срочное, по служебной надобности, и оттого в высшей степени неотложное. И самое главное — по милости судьбы, ибо как раз буду в Ваших краях. Вижу в этом истинный перст охранительницы-судьбы и доброе предзнаменование. Коли Вы помните наши письма, — а я так храню их у сердца и все перечитываю ежечасно! — буду считать минуты до нашей встречи, поскольку непременно загляну к вам в Залесное. Видеть Вас, говорить с Вами, слышать, наконец, чарующие звуки Вашего голоса — это составляет единственное мое желание. Приезжаю девятого числа марта, варшавским поездом, после чего ввечеру, в шестом часу, если позволите, буду у вас, дабы засвидетельствовать мое глубочайшее к Вам почтение, милая Машенька, Мария Петровна то есть. До счастливой встречи, чудесные мгновения которой предвкушаю неимоверно.

Ваш покорнейший и преданнейший слуга,

Майор Соколов Сергей Леонидович».

Все это Маша вспоминала, стоя в сухих камышах на берегу Листвянки, закованной в ледовый панцирь. Кое-где лед потемнел, но пока и не думал прогибаться. И ни единой полыньи, знака чистой воды — этого родимого пятнышка нарождавшейся весны на бугристых речных торосах.

— Утопиться и то нельзя, — в сердцах бросила Маша. Вновь, уже в который раз она пожалела, что не живет где-нибудь в Бразилии, Мексике или Североамериканских Штатах, где жизнь человеческая не стоит медного гроша, а смерть легка и приносит одно лишь облегчение.

— И теперь только и остается, как дожидаться его появления, — прошептала она. — Но этого я уже не смогу пережить, никогда и ни за что.

Она огляделась с мольбою во взоре. Словно кто-то мог сейчас выйти из лесу на заледенелый берег и спасти ее. Отыскать выход, разрубить гордиев узел, в который Маша угодила сама, только из-за собственной доверчивости и дурацких романтических иллюзий.

Между тем варшавский поезд придет на полустанок после полудня. Оттуда до усадьбы в Залесном — полчаса ходу, даже коли дорогу замело. А нынче погода отменная — солнце, свежесть снеговая, и уже начинает попахивать весною. Березы стоят белоствольные, молочные, а липы и дубы нет-нет да и сверкнут в капризном лучике света зеркальцем оттаявшей льдинки.

Маша покосилась в сторону станции. Там, в версте с небольшим стоял под клубящимися морозными парами дежурный паровоз. В здании станционного вокзальчика, больше похожем на пристань для речных прогулочных пароходов, сидел, склонившись над аппаратом, телеграфист, лопоухий и вечно не выспавшийся. За стенкой пил блюдцами свой неизменный чай начальник станции, добрейший Николай Гаврилыч, а лошади перекладных за окнами прядали ушами под теплыми попонами и раз за разом погружали морды в мешки овса.

Именно там заснеженную землю разрезали стальные струны рельсов — холодных, прямых, неуклонных. Маша даже приоткрыла рот от возбуждения. Вот оно! Есть…

Это был, без сомнения, наилучший способ свести счеты с жизнью. Отдать себя на заклание стальному зверю, исчезнуть в пылающей пасти огненного паровоза, подобного космическому чудовищу, раскаленной кометой пролетающему мимо заснеженного полустанка — что может быть страшнее? И прекраснее?!

Вдобавок, никакого тебе кровавого неприглядства и физиологического непотребства покойницы. Такая громада просто поглотит без остатка, наивно подумала Маша о себе, точно о ком-то постороннем и ей абсолютно безразличном.

— Это потому, что моя душа уже начала путь на Небеса, — решила девушка. — А значит, все решено, и жребий брошен. До полудня я должна быть на станции. Там и встречу свой смертный час.

Сказавши так, она вдруг ощутила, как отпустило, слетело с души напряжение и тоска минувших трех дней. Все отныне было решено, и нужно теперь написать предсмертную записку. Чтобы глупых домыслов впоследствии не строили и никого в ее смерти не винили досужие языки. А их в округе найдется немало, в особенности сестры Кувшинные, две старые девы, сплетницы, болтуньи и вдобавок ко всему порядочные дуры. Все будет скромно и трагично, как и полагается в романе, который у Машеньки, увы, оборвется, будучи толком еще и не написан. Но это судьба и рок, а против них человек бессилен.

Она повернулась и с легким, как ей в те минуты казалось, сердцем отправилась домой. Синицы перелетали по веткам, с любопытством поглядывая на нее и посвистывая с оживлением, радуясь солнечному марту и чувствуя скорое приближение весны. Но Машу эти чувствительности не трогали. Одною ногой — пусть и в валенке не по размеру — она стояла уже в могиле.

2. ДОВЕРЕННАЯ ДУША

А все начиналось тихо и радостно, так что ничто в целом свете не предвещало беды. Соседка из Андреевки, баронесса из разорившегося рода Амалия Казимировна Юрьева, урожденная фон Берг, добрая приятельница Апраксиных и доверенная первых романтических увлечений Машеньки, обратилась к своей «milij sorvanec» с необычной просьбой.

— Ты уже взрослая, Амели, — сообщила она в один прекрасный вечер, степенно прихлебывая кофе с венскими сливками. Накануне баронесса сильно повредила руку, неудачно садясь в седло-«амазонку», так что сейчас ее кисть была туго перебинтована и затянута в узкую и длинную облегающую перчатку из черной лайковой кожи.

— Хотя, быть может, еще и не отдаешь себе в этом отчета.

— Наконец-то, Ма Шер, ты это заметила, — не без тайного удовольствия заметила Маша. Это была их давняя игра: называть друг дружку своими именами, превратив их в забавные прозвища. Маша была Амели, а баронесса — Ма Шер или даже просто и игриво — Машерка.

— А между тем мне уже давно не четырнадцать, как ты, быть может, все еще считаешь.

Ответом ей была ласковая любящая улыбка.

— Что ж, вот, пожалуй, и пришло время тебе это доказать.

— Здорово! — мигом расцвела Маша. И тут же прибавила, сгорая от любопытства. — А как?

— Поначалу ты должна дать мне слово, что сохранишь эту тайну навеки и не выдашь никому в целом свете, — вновь улыбнулась баронесса. Но что-то в ее улыбке сейчас было такое, что заставило Машу нахмуриться.