Моя дурацкая гордость (СИ) - Эр Анастасия

— Я рассказала Разумовской про твою выходку, — сообщила Елизарова. Завидев нас, она скинула с себя руку какого-то чмыря и поднялась с дивана. Поправила юбку, застегнула верхнюю пуговицу блузки, из чего я сделал вывод, чем именно она с этим чмырем занималась.

Наверное, она имела в виду мое «нападение» на Харю. Я подставил ему подножку, он запнулся, и на моем ботинке остался белый след. Я всего лишь пытался заставить его вылизать мою обувь до блеска. Харя сопротивлялся, а Елизарова посчитала это выходкой. Малохольная.

— Мне все равно ничего не будет, — я пожал плечами и сунул руки в карманы. — Ну, потрачу пару вечеров на то, чтобы добыть волос из жопы единорога или выкрасить розовым скамеечки во внутреннем дворе. Разумовская меня любит.

— Розовые скамеечки — только через мой труп, — заявила Елизарова. — Через десять минут тебе нужно быть в кабинете Уфимцева.

Уфимцев, здешний завхоз, был вредным скрюченным стариком. Говорили, сам он лишен чародейских способностей, хотя родители его были магами. Таких назвали «бракр».

Я повел носом. Пахло от нее не тошнотворно-сладко, как обычно, а как от меня самого после тренировки. Потом, наверное, чем еще-то.

— Ни за что, — отчеканил я. — У меня дела. Видишь ли, Елизарова, парочке птичек из доблестного…

— …и дружественного, — ляпнул Псарь.

— …факультета Каэрмунк не терпится отсосать у меня. Завидуешь?

— Тебе или им? — хладнокровно уточнила Елизарова, помассировав шею. Я заметил небольшие темные пятна у нее в подмышках. Не давал покоя вопрос, чем же они таким занимались с чмырем, что заставило Елизарову вспотеть. Мысль, выраженная одним коротким словом, застряла в мозгу и теперь чесалась. Кожа под волосами чесалась.

— Им, конечно, ты же не по части девочек, — не сдержавшись, я кивнул на чмыря.

— Завидуешь?

— Если я переспрошу «тебе или ему?», будет глупо выглядеть, правда? К тому же, это начнет смахивать на хождение по кругу.

Елизарова фыркнула и повторила:

— Уфимцев ждет тебя. И Чернорецкого тоже.

— Вот еще. Я уже все сказал, Елизарова. Романтическому вечеру с Уфимцевым я предпочту праздник в общаге Каэрмунка, — я склонился к ее уху и шепнул, стараясь не чихнуть, когда рыжий пух защекотал нос: — Но если ты все же согласишься погулять со мной, я останусь и смиренно отправлюсь на отработку.

Елизарова снова фыркнула и поджала губы.

— Ты в любом случае отправишься на отработку. Если ты этого не сделаешь, я приведу Разумовскую. И расскажу, где и как ты проводишь время, — мило прочирикала она.

— Ты этого не сделаешь, — я отступил на шаг.

— Еще как сделаю. Я же староста, — издевалась Елизарова, а я с каждым ее словом чувствовал себя все паршивее. Примерно как в тот день, когда мы проиграли Флавальеху на третьем курсе. Не из-за меня, конечно, просто у нового вратаря руки из задницы росли. — А ты собираешься нарушить с десяток правил, начиная с того, что нам нельзя в чужие общие комнаты, и заканчивая шатанием по коридорам после отбоя.

— Если настучишь, пожалеешь.

— И что же ты мне сделаешь? Заставишь чистить твои ботинки, как Захара?

— Лучше заставлю тебя продемонстрировать твои панталоны, Елизарова, — я чувствовал, как злость пеной собирается на губах.

Она прищурилась. Далеко-далеко — буквально в паре метров — разбился стакан. Содержимое растеклось по ковру, в воздухе запахло виски. И грозой.

Я наблюдал, как на лице Елизаровой расцвела ехидная ухмылка, словно акварель растекалась по влажному листу. Она украдкой покосилась на подружек; Челси показала большой палец. Ладони Елизаровой скользнули к краю юбки и, не успел я опомниться, подол на пару секунд взлетел к ее груди, выставив напоказ клок ткани в мелкую разноцветную полоску и ноги. Две ноги, как у всех. Да вот как у меня самого хотя бы, только не волосатые.

Парни засвистели, девчонки захихикали, давясь в кулаки как дуры. Перваки повылазили, как будто им тут представление.

Елизарова опустила юбку, вдоволь насладилась моим глупым видом (а в том, что вид получился глупым, я поклялся бы) и припечатала:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А теперь я пошла к Разумовской.

И свалила, закатывая рукава блузки и крепко сжимая палочку.

Пятки чесались догнать ее и проучить. Заставить показать сиськи, например. Или полапать за ляжки. Ничего умнее на ум не пришло в тот момент. И потому я остался стоять.

— Она просто ревнует тебя, братишка, — вставил Гордей, не отрываясь от бутылки имбирного кваса. — Птички-то ничего так.

Я подавил желание залить ему в глотку расплавленное стекло этой самой бутылки.

— Пошли к пташкам, — с трудом выдавил я и направился к статуе Дворецкого Рубербосха, который охранял вход в нашу общагу. — И если по пути мне встретится Елизарова, я за себя не отвечаю.

В общем, с того вечера я решил завязывать с Елизаровой. Только вот подрочить на нее в последний раз перед сном — и все.

***

Первого сентября мы сели в поезд, идущий из Москвы в Виридар, поболтали, поели, заскучали, и я от нечего делать полез в чемодан. Вывалил на кровать носки, банки-склянки, ворох новых рубашек и прочий шлак, заботливо уложенный матерью. Старые рубашки, едва сходившиеся в плечах, отправились в ателье Леди Полянской, где их наверняка выстирали, выгладили, вывесили с небольшой уценкой и продали тем, кто новые себе позволить не мог.

— Что ты там ищешь? — Хьюстон вынырнул из-за газеты и тут же спрятался за ней.

— Эликсир для ускоренного роста костей, — хохотнул Псарь, — он его все лето хлебал вместо завтрака.

— Завали, — беззлобно отмахнулся я.

За лето я вымахал на добрых двадцать сантиметров и почти сравнялся с Гордеем безо всякого эликсира. Мама чуть с ума не сошла, когда накануне отъезда в Виридар обнаружила, что все мои брюки стали мне коротки.

— Клянусь огнеболом, мать инспектировала мою поклажу, — я еще раз перетряхнул вещи. — Ну где же?..

— Не думаешь же ты, что это Анжелика Сергеевна выкрала твой журнальчик, а, Эмиссар?

Эмиссаром меня впервые назвал Гордей, но мы с течением времени позабыли, что это был за момент. В памяти осталось лишь, что «эмиссар» созвучно с моим именем и фамилией — Марк Исаев. Хьюстон утверждал, что у инквизов эмиссары в царские времена выполняли какие-то важные поручения за границей.

— Держу пари, она и к тебе нос засунула, что ты ржешь-то… — огрызнулся я, отбросив в сторону «Высшую трансформагию» и «Курс эликсирики для четвертого курса». Гордей гостил у меня этим летом.

— А я контрабанду не вожу, я законопослушный парень, — помотал головой Гордей. — Хотя журнальчик любопытный был, ржачный. Вот бы замутить что-нибудь этакое с нормальными фотографиями и сунуть между учебников Хари. Слышь, Эмиссар, а потом вытряхнуть весь этот дерьмовый хлам из его сумки при народе, как считаешь? Годный, короче, журнал был, жаль, если пал жертвой Анжелики Сергеевны.

— Да какая это контрабанда, так, чисто Хьюстону с Прогнозом показать, я же не использую по назначению… Вот он! Я его обыскался… — я сдул с обложки несуществующую пыль и разложил перед парнями мятые страницы. — Ну как?

Рома почесал подбородок, перевернул листки, секунд десять пялился на голых девиц и, наконец, выдал:

— Так ты писал, что инквизы…

— Спускают, глядя на эти картинки, да! — я ткнул пальцем в пупок одной из моделей. — Прикинь, у них, наверное, совсем с красивыми девчонками беда. А я считаю, это потому, что все красивые инквизские девки — на самом деле ведьмы и учатся тут, у нас в Виридаре.

— Это ты про Елизарову?

— Да почему сразу про Елизарову? — Я старательно скрывал, что до сих пор думаю о ней, так что Гордей меня порядком взбесил своими предположениями. — Помнишь ту глазастую, которой я вдул? Макеева ее фамилия, Флавальех, чет… а нет, уже пятый курс. Или вот Лаура… Или эта твоя девчонка, Псарь, с… — я поднес ладони к груди и изобразил ими подпрыгивающие при ходьбе сиськи. — Она ведь вроде тоже из инквизов. Да масса классных девчонок из них.