Имперский рубеж - Андрей Ерпылев

— Остановишь тут, — буркнул фельдфебель Корнеев, безучастно наблюдавший за потугами бедного солдатика. — Плечо вспорола, зараза, да жилу перебила… Высоко очень — не наложить жгут. Я такие раны знаю. В госпиталь ему надо.

— Где я тебе возьму госпиталь?

— Тогда Илюхе кранты, — лаконично подвел черту фельдфебель и отвернулся.

— Оставьте… — простонал солдат, приоткрывая глаза, кажущиеся черными на восковом лице, покрытом пятнами запекающейся на глазах крови. — Дайте помереть спокойно…

— Ты это брось!.. Будешь плясать еще, — попытался успокоить его Бежецкий, но солдат только криво улыбнулся синеющими губами.

— Нет, вашбродь… Отплясался я…

Камни под ним были черными и скользкими от крови. Худайбердыев, по щекам которого струились слезы, забыв про субординацию, отпихнул плечом офицера и принялся зажимать ладонями кровяной родничок, упрямо находящий дорогу сквозь пальцы.

— Ты бы это, поручик… — глядя в сторону, пробормотал фельдфебель. — Вколол бы ему заразы этой, а? Чтобы не мучился парень. Сколько ему осталось-то? Ерунда. Так пусть хоть смерть как подобает христианину примет, а не скрипит зубами.

Александр помедлил, выгреб из кармана пригоршню оранжевых пластиковых стерженьков и положил два из них на камень. А сам пополз назад. Больше ему тут делать было нечего.

До его позиции оставалось метров десять, когда впереди вспух зеленовато-белый столб дыма, барабанные перепонки рвануло, а какая-то неведомая сила, бережно приподняв, опустила обалдевшего офицера на каменное крошево. Носоглотка заполнилась кисло-сладкой металлической дрянью, глаза защипало.

— Мины!!! — заполошно заорал кто-то. — Ложись! Мины!..

А разрыв следовал за разрывом, не давая дыму сгоревшей взрывчатки рассеяться и густо шпигуя все пространство вокруг яростно воющими и визжащими осколками.

Вжавшись лицом в колючий щебень и стараясь втиснуться в него поглубже, стать меньше, незаметнее, Саша твердил про себя одно:

«А если бы я не пополз к раненому?… А если бы я не пополз к раненому?… А если бы я…»

А земля тряслась под ним, будто от ударов исполинского молота, и смерть и ад царили вокруг…

Часть первая

Зеленый росток

Когда под утренней росой дрожит тюльпан

И низко, до земли, фиалка клонит стан,

Любуюсь розой я: как тихо подбирает

Бутон свою полу, дремотой сладкой пьян.

Омар Хайям [2]

1

— Ваше здоровье, корнет!

— Ваше здоровье, поручик!

— И все-таки это свинство, господа, что из всей нашей компании в гвардию определены лишь двое.

— Что же ты хотел, Сальский, — гвардия не резиновая.

— И все равно… Давайте выпьем, господа, за наших счастливчиков. За тебя, Саша! За тебя, Володя!

— Я не могу, господа! Право, я сейчас зарыдаю!

— Ты всегда был плаксой, Тальберг. На, возьми мой платок… Чувствителен, как и все немцы.

— Погоди рыдать, Карлуша. И вы, господа, тоже погодите с поздравлениями. Почему все мы с Володькой да мы? А вы? Вы ведь все уже поручики, а мы с Бекбулатовым — всего лишь корнеты…

Стены «Купца», отдельный зал которого юные офицеры, только что получившие новенькие, с иголочки, золотые погоны, снимали для своего торжества, вздрогнули от взрыва смеха.

— Это ты хватил, Саша, — вытирал кружевным платочком слезы, обильно струящиеся по розовым, как у девушки, щекам свежеиспеченный поручик Третьего Нижегородского драгунского полка Карл фон Тальберг. — Мы все поручики, но поручики армейские, а вот вы с князем — корнеты гвардии! О, как бы я хотел поменяться с вами местами!..

Порядком уже захмелевшие выпускники Николаевского кавалерийского училища чествовали двух своих однокашников, удостоенных высокой чести среди других отличников учебы быть произведенными в гвардейскую кавалерию. Саша Бежецкий — в лейб-гвардии уланский Ее Величества полк, а его неразлучный друг-товарищ Володя Бекбулатов — в Гродненский гусарский. По старой традиции списки хранились в строжайшей тайне и были обнародованы лишь вчера утром, во время торжественного построения во дворе училища. Что ни говори, а попасть в число десяти счастливчиков было дано не каждому.

— И все равно, Сашке повезло больше! — Бекбулатов вскочил на ноги и, расплескивая шампанское из хрустального фужера, потянулся к Бежецкому. — Давайте, господа, выпьем за лучшего из лучших среди нас!

— Прекрати, — слабо сопротивлялся тот. — Ты ведь тоже в гвардии.

— Э-э-э, гвардия… Варшава не Санкт-Петербург, Саша. Давайте, господа, выпьем за будущего генерала Бежецкого, дабы, вознесясь на вершины, не забывал про старых друзей.

— Почему же не за фельдмаршала?

— Тогда уж за генералиссимуса!

Шампанское лилось рекой, тосты провозглашались один громче другого, пьяный вдрызг фон Тальберг рыдал на плече Бежецкого, вытирая слезы кружевной салфеткой вместо потерянного где-то платочка, сияющий Бекбулатов в расстегнутом на груди мундире (уже торопыга успел обзавестись гусарским!) требовал всеобщего внимания, колотя серебряной ложкой по пустому графину… Всеобщее веселье прекратил суровый пехотный полковник, предложивший разгулявшейся молодежи либо шуметь потише и не мешать приличным людям отдыхать после трудов праведных, либо перебираться куда-нибудь в иное место.

Выразился он гораздо резче, понизив при этом голос и оглянувшись через полуприкрытую дверь в Большой зал, но спорить с седым ветераном никто не стал. Тем более что и срок аренды помещения подходил к концу — «Купец», как известно, заведение не из дешевых, а чересчур толстыми бумажниками вчерашние кадеты похвастаться не могли. Пустить пыль в глаза — одно дело, а клянчить у родителей, будто сопливые гимназисты, — увольте. Береги честь смолоду — эту прописную истину они усвоили с детства.

— Эх, почему я не сахарозаводчик, как дражайший мой дядюшка! — шутливо вздыхал Игорь Сальский, выводя под ручку, дабы не опозорился на глазах десятков посетителей «Купца», совсем расклеившегося князя Гогелидзе. — Митрошка, мой кузен, наверняка мог бы арендовать эту забегаловку на всю ночь. Да не только стол, а с музыкой, с певичками…

— Его степенство соскучились по канкану на столе! — хохотал Бекбулатов, «с мясом» отдирая от плеча Александра клещом впившегося в него фон Тальберга, чтобы усадить в поджидавшее авто. — Оставьте, барон, нашего лейб-гвардейца, в конце концов! Саша! Куда ты смотришь? Он тебе весь погон обры… да не обрыгал, Спасович, фу, какой моветон! Обрыдал! И дайте кто-нибудь барону сухой платок… Что, ни у кого нет с собой платка? Шантрапа… Смотри, Бежецкий: и эти босяки хотели поменяться местами с нами — блистательными гвардейцами! А у самих нет даже носового платка!

— Зачем армейцу носовой платок? — басил могучий Ардабьев, отныне — поручик какого-то номерного полка в Екатеринбургском наместничестве. — Мы, сапоги, как известно, в портянку сморкаемся… А вообще-то был у меня платок, только Карлушка его куда-то зарыдал.

— И мой… И мой… — раздалось сразу с двух сторон.

— Вы выбрали совсем не те войска, барон, — оторвал наконец от Бежецкого фон Тальберга Володька. — Право, вам, сударь, приличнее было бы идти в морские офицеры. При вашей склонности разводить сырость — самое то место.

— Что делать, что делать, мой друг, — ничуть не обиделся драгун. — Мы, немцы, так сентиментальны… А вообще, господа, — ни к селу ни к городу ляпнул он, — женщин действительно не хватает. И цыган.

— Фон Тальберг! Ты наговариваешь на себя. Какой же ты немец, если тебя, выпимши, тянет к цыганам? Сашка в сто раз больше похож на немца. Граф, вас ведь не тянет к цыганам?

— Цыгане! — подскочил на заднем сиденье автомобиля задремавший было князь Гогелидзе. — Господа, а ведь это мысль! Поедемте к цыганам, господа!

— Вас иногда посещают дельные мысли, князь, — похвалил снова уронившего могучий кавказский нос приятеля Бекбулатов. — Действительно, а не закатиться ли нам к цыганам?

— Вы мимоходом выиграли в рулетку, князь? — поинтересовался Сальский, картинно облокотившись на дверцу авто. — То-то, я смотрю, вы частенько отлучались из-за стола.

— Что ты, Игорь! Играть мне матушка запрещает. Но…

Владимир сорвал фуражку и швырнул в нее скомканную купюру.

— Эх, пропадай сабля на заказ! Обойдусь казенной первое время. Раскошеливайтесь, господа!

Фуражка пошла по рукам, наполняясь банкнотами разных достоинств.

— Я не могу, господа! — швырнул в общий котел золотой империал успокоившийся было фон Тальберг. — Рыдания жгут мне грудь! Как мне горько расставаться с вами!

— Дайте платок барону…

— Какой, черт возьми, платок? Салфетку и ту половой на выходе отобрал!