Авдотья Рязаночка - Тамара Габбе

Настасья. Ох, батюшки-светы! Расцвела!

Федосеич. Расцвела… Зашел он, стало быть, с правой стороны, сорвал цвет огненный рукою правою и в белый платочек увернул… Увернул — и пошел назад обратного дорогою. А травы у него под ногами змеями вьются, путаются, хватают — как руками держат, деревья к нему гнутся, ветками хлещут, и всё одним шумом шумит: «Брось!»

Авдотья. Бросил?

Федосеич. Не таков человек был, хозяюшка. Да и не зря оно говорится: кто страху не боится, тому сама земля-матушка помощница, тому жар-травой владеть. Клад ли рыть, сад ли садить — во всем тебе удача будет. Ну, он это и помнит. Идет себе, идет, по сторонам не глядит, назад не оглядывается… Одну думу думает: дойти, донести!.. Глядь, ниоткуда взявшись, стоит перед им человек — не человек: ноги — что корги, руки — что корни, борода по полю…

Дверь в сени внезапно открывается.

Васена. Ой! Кто там?

В избу входят двое: один — пожилой, бородатый, загорелый мужик, другой — молодой парень с кузницы, Т и м о ш. Он весь в саже, рукава засучены до локтей. Оба они укрыты от дождя одной рогожей.

(Облегченно вздыхая.) Ох! Да это ж Тимош!

Федосеич. А ты что думала, лешой?

Пожилой мужик. Из лесу, да не лешой. Здоровы будьте, хозяева!

Женщины молча кланяются.

Тимош. Вот я тебе, Авдотья Васильевна, гостя привел. Хозяина-то на кузне нет, отлучился на час, а гость дальний, утомился с дороги, оголодал, должно…

Авдотья. Просим милости — нашего хлеба-соли откушать. Ильинишна, давай-ка на стол, что есть в печи. Васена, спустись в подполье — нацеди квасу.

Тимош собирается уходить.

Постой, Тимош, и ты кваску испей! Холодненького! Небось жарко там у вас, на кузне-то…

Тимош. От меду да от квасу нет, говорят, отказу. Так и быть, погодим. (Садится у двери на лавку.)

Авдотья. А ты, гость дорогой, садись к столу, не обижай хозяйку.

Гость (усаживаясь и степенно разглаживая смоляную бороду). Благодарствую, хозяюшка, на хлебе, на соли, на ласковом слове.

Федосеич. А что я тебя, батюшка, словно видел где? Ты ране на кузнице-то у нас не бывал?

Тимош (вглядываясь в гостя). При мне, кажись, не бывал. А уж я-то всех помню — кто за каким делом ни приходил.

Федосеич. Эк! При тебе! Да ты и сам-то в кузнецах без году неделю.

Гость. Твоя правда, дед! Паренька-то я будто впервой вижу, а тебя припоминаю. Только борода у тебя в ту пору покороче была да порыжее. И ковало в руках потяжеле этого… Ты что ж нынче по домашности пошел, кузню бросил?

Федосеич. Она меня бросила. Не любит стариков — горяча больно. Постой-ка, брат, чтой-то мы для тебя работали? То ли железки для копий, то ли гвоздыри. Ведь вы, кажись, люди лесные — медвежатники?

Гость (уклончиво). На всякого зверя ходим…

Из подполья поднимается Васена с большим жбаном квасу.

Настасья (подавая на стол). А что, батюшка, в ваших-то краях про татар не слыхано, не видано?

Гость. Кабы не было слыхано да видано, так и мы бы к вам в кузню нынче не пришли.

Васена. Ох, батюшки!.. (Чуть не роняет жбан.) Едва не пролила! Боюсь я татар, дяденька!

Федосеич. Бойся — не бойся, а квас не проливай. Лучше Авдотьюшкиного квасу во всей Рязани нет. Пей, Тимош, да ступай на кузню. Чего зря на пороге топтаться-то!

Тимош (пьет, утирается). Ух! Ажно сердце оттаяло… И худой квас лучше хорошей воды, а этот — чисто мед. Ну спасибо, хозяюшка! (Накрывается рогожей.)

Федосеич. Брось рогожку-то! Вон уж и солнышко выглянуло. Радуга во все небо стоит.

Тимош распахивает дверь. Яркий луч пересекает избу.

Васена. И впрямь солнышко! Едем, тетя Душа! Авдотья. Тише ты! Куда же ехать, на вечер глядя!

Дверь снова открывается. В избу входит муж Авдотьи, Никита Иваныч. Это рослый, статный человек, спокойный, приветливый и деловитый. С ним вместе — Федя, меньшой брат хозяйки, мальчик лет четырнадцати. Он учится у зятя кузнечному ремеслу и старается быть таким же неторопливым, уверенным и степенным. Встретив их, Тимош на минуту задерживается в сенях.

Федосеич. Ну, вот и хозяин пожаловал!

Тимош (с порога). А уж мы с гостем заждались тебя, Никита Иваныч. Дело у него к тебе. К спеху, говорит.

Никита. Здорово, здорово, знакомый! Да только как по имени-то тебя звать, не припомню что-то.

Гость. Много нас к тебе ходит, всех не упомнишь. Зови хоть Герасимом.

Никита. Что ж, дядя Герасим, коли тебя хозяйка уж попотчевала, пойдем от этой печки к моей — моя жарче. А ты, Авдотьюшка, чего в дорогу не собираешься? Самое вам время — по холодку.

Авдотья. А может, завтра, Никита Иваныч? Еще бы денек дома пожили…

Никита. Откладывай безделье, да не откладывай дела, Авдотьюшка. Пора-то сенокосная.

Авдотья. У меня и здесь дела хватит, Никита Иваныч.

Никита. Домашнего дела век не переделаешь. А сено пропадет.

Авдотья. Что — сено! Вас тут мне страшно оставить, Никитушка! Ведь, говорят, татары…

Никита. То-то и есть, что татары! Собирайся-ка ты поскорей, голубушка. Полно тебе мешкать-то! Забирай Васёнку, Федю, Настасью… Да и матушку ехать уговори!..

Авдотья. А ты, никак, слыхал что?

Никита. Ничего я не слыхал. А всё лучше вам в Заречье эту пору перебыть.

Авдотья. Да вы-то тут как? Ты сам, Федосеич, Тимош?..

Никита. Что ж — мы? Наше дело мужское. Без стрельцов да без кузнецов Рязань не выстоит. А хлеба напечь да варева наварить — это дело нехитрое. Сами сладим.

Настасья. Уж и сами! Нет, батюшка, покуль я жива, я в этой печи огонь разводить буду, а вы у себя на кузне жар раздувайте. Еще чего выдумал: мужики печь да варить станут!..

Федосеич. Ну и ладно. Охота пуще неволи. Пусть Ильинишна с нами остается. А ты слушайся хозяина, хозяюшка, он дело говорит. Собирайся в дорогу.

Васена. Мы живо!.. (Убегает.)

Федя. Поезжай, поезжай, Дуня! А только я с тобой не поеду.

Авдотья. И ты не поедешь?

Федя. Не!.. Без стрельцов да без кузнецов Рязань не выстоит. Слышала небось?

Все оборачиваются к нему. Смех.

Никита (строго). Ты что, кузнец али стрелец? Высоко летаешь, парень!.. Рязань без него пропала!.. Бери-ка вот мешок!

Федя. Не поеду я!

Никита. Ох, Федька! Так-таки не поедешь?

Федя. А ты бы Федька был, а я бы Никита Иваныч, — ты бы моего слова послушался? Поехал бы?

Герасим (одобрительно). Эвона! С норовом парень!

Никита. Неслух ты, Федор! Кто дому голова — я али ты?

Федя. Ты, Никита Иваныч, ясное дело. Я из твоей воли не выхожу. Прикажи железо каленое голыми руками взять, я не ослушаюсь. А только зачем ты меня заодно с Васенкой сестре Дуне в подручные отдаешь? Я хоть и невелик, а всё мужик… Правда, Федосеич?

Федосеич. Как же не правда? Правда. Молод петушок, да не курица. А что, Никита Иваныч, может, и впрямь оставим парня тут? Уж он не младенец. Нас тоже с этаких годов к ратному делу приучали. Да и тревогу-то бить не рано ли? Где они еще, татары-то? Авось и эту тучу господь мимо пронесет, как грозовую пронес.

Никита. Ну что с вами со всеми поделаешь? Ладно уж, оставайся, кузнец!

Авдотья (ласково и робко). А мне, Никита Иваныч, тоже, может, остаться? С вами-то со всеми я ничего на свете не боюсь, а там у меня все сердце изболит-изноет.

Федосеич. Да полно те, хозяюшка! Ты до этих до татаров два раза домой воротишься. Еще поспеешь, коли что, и натерпеться с нами и намучиться.

Во время последних слов дверь в сени снова отворяется, и в избу заходит мать Авдотьи и Феди, Афросинья Федоровна. Это еще нестарая женщина, неторопливая, с негромким голосом и тихой улыбкой. Дочка очень похожа на нее.

Вот и матушка тебе так же само скажет. Верно я говорю, Афросинья Федоровна? Чего ей, хозяюшке-то нашей, татар тут дожидаться? Пускай едет, свое дело делает.

Афросинья. Дай сперва с людьми поздороваться, Андронушка. (Кланяется всем.) Здравствуй, Никита Иваныч! (Гостю.) Здравствуй, батюшка! (Остальным.) А с вами то уж мы нынче видались-здоровались… Ну что, Дунюшка, все медлишь?