Чехов и мы, прости Господи… - Ювеналий Калантаров

А ещё Чехов напоминает нам о триедином даре подлинного творца – даре духовного существования, духовного мышления и духовного деяния.

Философские и другие уроки классики

Наряду и помимо самовозрождающегося духовного бытия, нас окружает со всех сторон мощнейшая, противоречивая и часто противостоящая духу биомеханика жизни, в которой принимает участие и наш театр. Вся эта грандиозная машинерия, где все краски мира перемешаны, и порой превращены в житейскую грязь, где ничего невозможно спасти перед катком времени и смерти, повергла бы нас в безвыходное отчаяние и ужас – если бы не сама себя возрождающая и продолжающая стихия «живой жизни»…

Однажды меня обокрали, раздели, но, слава Богу, ушел живым из театра, известного своей «дедовщиной», почти каннибализмом… Я оказался вдруг на улице, посреди театральной Москвы – зимой, в одних трусах и в чем – то ещё на босу ногу… Меня встретил благополучный человек из соседнего театра – он видел мои иркутские спектакли ещё времен Вампилова – и порекомендовал меня другому известному Мастеру театральных дел, назовем его В. П. П. Серия встреч – бесед в его академическом кабинете мне, изголодавшемуся по работе, показалась нескончаемо бесконечной… Как вдруг посреди очень умного о книгах и свободного в выражениях разговора, почти на полуслове, раздался шлепок по столу, и я наконец – то услышал: «Ну, хватит, Калантаров (конечно на «ты» и по фамилии), сейчас ответишь мне на один вопрос, только не задумываясь, без паузы, и мы решим, давать тебе спектакль или нет…» Я кивнул, что готов, и последовало продолжение: «Отвечай, что ты ждешь от меня и хочешь от этого театра?»… Я не промедлил и мгновения: «Вопрос простой и не требует напряжения – я хочу поставить спектакль в Москве, и так поставить, как я это умею, поставить «на виду», в Вашем прославленном театре, с такими – то артистами, с такой популярностью – это было бы, конечно, то, о чем давно мечталось… Но… но все, что я сказал сейчас, не имеет абсолютно никакого значения – важно не то, что я хочу и жду от Вас и Вашего театра, а то, что ждете и хотите от меня Вы… Я мог бы обозначить одним словом самую горькую проблему, которую я, да и все моё поколение, как крест, несем всю жизнь, и не столько в личном, сколько в профессиональном, творческом плане, и, как ни странно, с возрастом это становится все чувствительней и непоправимей… Это слово, проблема и крест – безотцовщина… Мои желания, хотения – ну что я могу сделать в Вашем театре без Вашего ожидания, желания, разрешения – да ничего… Гораздо важнее не то, что я хочу, а то, что хотите Вы – если Вы хотите и ждете «сына», который мог бы работать по правую руку от Вас, рядом, и с моим приходом подумали: а вдруг это «он», тогда Вы допустите, чтобы проявились лучшие мои качества и возможности… Ведь в Вашем театре, Вы же знаете, я смогу сделать что – нибудь толковое только с Вашего ведома и позволения… Или Вы не ждали и не хотите «сына», а Вам нужен всего лишь очередной презерватив – так вот, в этом случае, я хочу, чтобы Вы знали, что в эти игры я уже вот так (жест «выше головы») досыта и до отвращения наигрался с А. А. Г.» … И я замолчал… Нависла задумчивая пауза с характерным жестом Мастера, будто совершающего намаз, но почему – то одной рукой (суфий?) … И дальше последовало рассуждение, что он никого не боится рядом, что ему нужна… то ли правая рука, то ли левая нога… Что мне нужно поискать какую – то такую пьесу, а не те, которые я уже называл… Я стал искать и предлагать из своих золотых запасов (как – то подсчитал, что мне нужно примерно 700 лет, чтобы поставить все, что я уже сегодня хочу, или захотел бы завтра) … Долго и неспешно обсуждались мои новые названия… Через месяц – другой, когда число их дошло до 5 – ти, мне вдруг предложили неизвестно откуда и почему возникшее 6 – е название… И я понял, что если не соглашусь, то так ничего и не поставлю… Я стал читать и вчитываться в «6 – ю» пьесу, чтобы открыть в ней такое, что захотелось бы и полюбилось, и, к радости своей, – открыл и полюбил… Но… но перед тем как приступить к своему спектаклю, я помог Мастеру поставить его спектакль… Потом он меня отблагодарил тем, что помешал сделать мой… Было очень стыдно за своё беспомощное положение перед замечательным сценографом, которого спровоцировал и подбил пойти в интересный поход… Я уже не говорю об артистах и зрителях…

Почему – то я не ставлю себе целью взглянуть на классику во что бы то ни стало «по – новому»… Пусть этим занимаются школяры и фокусники от театра со всей их обслуживающей критической челядью, дружно гоняющейся за «оригинальностью», будто за бантиком на собственном хвосте…

Их самозабвенные вращения волчком с редкими остановками для почесывания за ухом, достойны жалости… и изучения, как феномен дурной диалектики сознания, замкнувшегося на самого себя, забывшего вдруг и навсегда «об образе и подобии своем», о самой возможности выхода из порочного круга «самодогоняния» и «обгоняния» к ценностям и целям, давно уже открытым и созданным до нас и которые мы призваны хранить и взращивать, себя возвышая этим служением…

Хочу не «взглянуть» как – нибудь эдак, чтоб «удивить и понравиться», а, как это ни покажется банальным, всего лишь увидеть, обнаружить и хорошо рассмотреть те сокровища и кладовые, которые завещали нам великие драматурги, доверчиво полагаясь на нашу духовную зоркость и способность принять бесценный дар, не оскорбляя его тяжелым низкопоклонством или мальчишеским легкомыслием…

Как же уберечь живую подлинность классики от опасностей вырождения и бесплодия – будь то импотенция слепой бытовщины или театральное циркачество с подниманием надутых слонов и укрощением картонных тигров?..

Что же происходит сегодня в нашей театральной реальности с классикой и классиками?.. Общение с ними чаще всего не выходит за рамки сугубо личных впечатлений или общедоступных мифологем, даже когда мы систематизируем и облекаем их в конструктивную и образную форму – и, гордые собою, с этим приходим в театр…

Итак, мы настаиваем на том, что кроме внутренне осознаваемого посвящения, индикатором которого может быть лишь собственная человеческая и художническая совесть, если она, конечно, есть, необходимо дерзостное желание вести диалог с Поэтом на равных, но, не роняя его до себя частного, а вырастая до него всеобщего, до уровня его высокого мышления о Человеке в космосе и о Космосе в человеке… Правда, чаще всего встречается дерзость без опознавательных знаков «посвящения», и тогда происходит грубая, и, я бы сказал, тайная подмена «исповедально сознаваемого призвания» дутым и жестоким самозванством, которое чаще всего и правит сегодня театральный бал под демагогическим покровом якобы творческих прав…

Легко пройти мимо бесспорной и простой, на первый взгляд, истины о соответствии, увидев в ней только умозрительную и необязательную очевидность – они, мол, все такие, великие гении, что ни слово, то о вечности и на века, ну а с нас что взять… И бес поражения – тут как тут…

Итак, драматический спектакль, драматический артист… увы и ах!.. Конечно, во все времена, даже в такие, как наше, когда упадок театра стал как бы общепризнанным фактом, в театрах работали талантливые люди и порой в оценке современников достигали выдающихся результатов. Но отнюдь не всегда и не все из этих «победителей» становились действительными «властителями дум»… Мы помним, какой бурей признательности и восхищения были окружены в своё время Художественный театр, Ермолова, Комиссаржевская, Мейерхольд, Павел Орленев, Михаил Чехов… И совсем ещё недавно – Товстоногов, «Современник», Эфрос, Любимов… Чтобы обрисовать масштаб и качество подобного театрального события, когда оно действительно происходит, а не имитируется, достаточно привести хотя бы одно, а при желании можно найти десятки ему подобных, замечательное свидетельство – Блок вдруг заметил как – то, что «Комиссаржевская была тогда духовной любовницей всей интеллигентной России»… Да, была такая страна, и в ней, как в «Греции», все было…

«Итак, я на полпути, переживший двадцатилетие. Пожалуй, загубленное двадцатилетие между двух войн»… В ту пору, ещё потрясенный открытием поэзии Элиота, я спросил, в промежуточном каком – то разговоре, у Каролины (К. Блэкистон – известная английская актриса театра и кино, участница моего «Вишневого сада» в Таганроге) спросил о его пьесах, так и не переведенных у нас до сих пор, и узнал в ответ, что Каролина ещё девочкой здоровалась с ним за руку, когда Томас Стернз Элиот приходил к её дяде, известному литературоведу, с которым был дружен… Я подождал ещё немного и, не дождавшись продолжения, притронулся к «той самой» руке Каролины и благоговейно замолчал… Чуть позже, после моего беглого упоминания имени Ницше, я узнал, от нее, что он был «фашистом»… Эти замечательные подробности надолго удовлетворили мою любознательность…