День от субботы - Кот Басё

У меня к тебе – обычное ремесло.

Полстраницы.

Выдох.

Точка.

Пробел.

Escape.

Если знаешь истину научи...

***

Если знаешь истину – научи. Посмотри внимательнее в глаза. Я пишу в пустоту – пустота молчит. Значит, просто нечего мне сказать. Значит все, что дорого для меня, для нее не стоит и пары фраз. Новый год придет календарь менять – заодно, шутя, поменяет нас. Я приму, как данность, с ее руки тишину, которая – ни о чем. Я устала плавиться вопреки – мне внутри действительно горячо. Если я говорю: это боль – болит. Если я говорю: это страх – боюсь. Я – безумный, рисующий текст Дали, я страдающий – минус, бессмертный – плюс. Я могу корабли в океан листа отпускать, рукой усмиряя шторм… В горизонт упирается пустота – обжигающим вечным полярным льдом. Я устала верить, что я нужна для чего-то большего, чем дела. Мне к стигматам прошлое прижимать… Ошибайся в тысячный раз, Пилат! Ты поймешь – дорога ведет к луне, но опять – неизбежно – свернет к кресту. Я просила так мало – ответить мне…

Пустота, зовущая пустоту.

Кинестетическое

У темной кромки, у самого края тела, где начинается аура – первый слой – ты проявляешься сутью, как ты хотела – нежной, неопытной, трепетной и незлой, ты остаешься в пульсации и движенье – еле заметный, неуловимый ритм, и оголенным проводом напряженье вдоль позвоночника вытянуто внутри… знаешь, в пустыне ночью так видят змеи – чувствуют кожей бьющееся тепло… я никого так явственно не умею. Мне ни о ком не пишется так светло. А за спиной – на фоне стены – неслышно тень отделяется облаком от тебя. Я научилась записывать, как ты дышишь – это силлабо-тоника, говорят, это война ударных и безударных, выдохи пауз – не замедляя темп, это слова играют, а мне казалось – я выбиваю свой бесконечный степ. Я не умею словами, не верю взглядам, я кинестетик, хилер и телепат, я проникаю в подкорку, когда ты рядом – интуитивно, образно, наугад, там нахожу ладонью больные точки, делаю светлыми коды чужих программ. И если мы вдруг остаемся в пустыне ночью, то манна небесная утром дается нам. Любовь – это космос, у космоса – нет предела, он бесконечен, вечен, необъясним…

У темной кромки, у самого края тела тени сливаются, делая нас одним.

Это что-то уходит из воздуха...

***

Одиночество есть человек в квадрате

Бродский

Это что-то уходит из воздуха – компонент, отвечающий за беспечность и безмятежность, замечаешь однажды, что старый потертый плед – это лучшее, что придумано из одежды, что с чужими ты холоден и нарочито вежлив, а своим до тебя и дела-то, в общем, нет. Переходишь с глянца на классику, с пить на есть, для нечастого пить покупаешь хороший виски, начинаешь себя ощущать – обреченно – здесь, вспоминаешь историю, физику и английский, принимаешь все к сердцу, только уже не близко, забываешь предлоги «совесть, любовь и честь». Это что-то уходит из памяти – как песок, по крупице с собой уносящий тебя в пустыню – ты становишься пуст, спокоен и невесом, иногда провожаешь тех, что уже остыли, каждый день тебе заранее опостылел, и к обеду перечеркнут наискосок. Иногда тебе мешает твоя мигрень, мошкарой летящие мысли – смешно, нелепо – у реки в старом парке нежно цвела сирень, на прибрежном песке оставался случайный слепок… Ты сидишь на диване, и в полумраке склепа тишина взрывается громче, чем вой сирен.

Я как terra incognita...

***

Я как terra incognita, новое государство – сам себя отыщи, завоюй, разделяй и властвуй, мне не выданы номер, герб, президент и паспорт, я последний уцелевший абориген. Я заложник всех колоний и резерваций, приучивший сердце больше не разбиваться, но природа продолжает сопротивляться, оживляя какой-то необъяснимый ген. Он мешает дышать, он, как вирус, идет по венам, подчиняя, стирая, делая чьим-то пленным, бьется током – неожиданно, как антенна, если ты ее надежно не заземлишь. Я спасаюсь горячим кофе, закрытой дверью, мантрой: «я не люблю, не хочу, не могу, не верю»…

Ты приходишь спазмом в левое подреберье, получаешь вид на жительство.

И болишь.

Если хочешь...

***

Если хочешь родиться – прежде всего, умри. И пришел огонь и выжег меня внутри, не оставил даже выгоревших руин, не оставил запаха гари, полосок дыма. Я чиста и пуста, как холодный античный храм, я открыта всем столетиям и ветрам, Герострат отрекся трижды – и до утра эту чашу проносили – и снова мимо. А рассвет на небо вылил такую синь, что о большем нынче можно и не просить, жаль, не всем хватило совести и осин – и не всем хватило мужества верить вместе... У меня, ты знаешь, выдался новый день: солнце – тихий голубь, дремлющий на воде, если будешь меня искать – не найдешь нигде. Ты не будешь меня искать. Безо всяких «если».

И табличка «закрыто» висит на дверях в Эдем, там осталось наше прошлое и «Je t'aime» – поищи его транскрипцию перед тем, как собрать реквизит и достойно уйти со сцены. У меня над домом – птицы и облака, я спокойна, невесома и далека, я свободна – и не спрашивай даже, как.

Слава Богу, ты не знаешь Его расценок.

Nomen est omen

***

Anno Domini/ Anno Satanas

Ты палиндром, ты все наоборот прочтешь, и это не изменит сути, твой вечный Рим стоит – не обессудьте, и мир, как Рим, меня перевернет. Нам имена выдумывали те, кто сочинял богам головоломки, наш звукоряд идет по самой кромке – и эхом отдается в пустоте. В оперативной памяти – клубок случайных чисел, знаков и названий, но это имя – на фасадах зданий запомнил город, дышащий у ног. В его базальт глубокая латынь закована, как тайна в сердце храма, оно неподражаемо упрямо и бесконечно…

Впрочем, как и ты.

Ши похожа на волка...

***

Ши похожа на волка – измученный и голодный, он готов бежать, придумывать что угодно, чтоб остаться неприкаянным и свободным, чтоб не стать добычей в очередной игре. Ши привыкла кусаться больно, скрываться быстро. Осторожно, умирая от любопытства – «расскажи мне о ней» – срывается, словно выстрел… Я готовлю ужин. Ши заключает: «Бред».

Ши петляет в мыслях, путая браконьеров: «Есть нормальные вещи – счастье, семья, карьера, можно хоть до утра без конца приводить примеры, можно хоть до утра… Расскажи мне о ней…еще...» Я смотрю на нее, и она не выносит взгляда – это слишком искрится воздух, когда мы рядом… Ши краснеет: «Не расскажешь, ну и не надо…» Взгляд опасен, невозможен и запрещен.

Я смеюсь, наливаю чай, достаю конфеты. Ши берет календарь, констатирует: «Скоро лето», Ши, конечно, нынче думает не об этом, но, конечно, не признается никогда. За окном февраль в последнем морозе замер. Мы сдаем один и тот же простой экзамен. «Я пишу – и море дышит перед глазами…» Ши сердито огрызается: «Ерунда!»

А потом звонит Она, приглашает в гости, мы болтаем о поэзии, личном росте… Крепкий чай у Ши становится в горле костью, она держит меня молчанием, как капкан. Телефон наполнен гулом чужих истории – мой эфир доступен, вычищен и просторен. Ши меня убивает взглядом – и я не спорю. Ши уходит, бросив скомканное: «Пока».

Ши рыдала б сейчас взахлеб, но всплакнет едва ли – ей на небе права слабости не давали. Ши пинает остатки снега, дерзит в трамвае, открывает дверь ломающимся ключом… Ши сидит в холодной комнате, пьет и злится. Ши свободна – и не может освободиться. У нее простое правило – не влюбиться. А влюбившись, не рассказывать ни о чем.

Ши похожа на волка – слабого, между прочим. Волк блуждает по кругу в худшем из одиночеств. Волка можно спасти, и он этого очень хочет, но боится приручения, как огня. Ши приходит ко мне, как всегда, без пяти четыре, словно в клетке, нервно мечется по квартире: « Я люблю кого-то, по- твоему, в этом мире?..»

– Одинокого волка, милая.

И меня.

Будь прост, наивен, влюблен и весел...

***

Будь прост, наивен, влюблен и весел, придумай парочку новых песен, придет весна – и тебя повесят мадоньим ликом себе на грудь, придет весна – и расставим точки на клейких, новых, живых листочках, а что там теплится в оболочке – не наше дело, не в этом суть. Работай Тилем и Гуинпленом, болтливым, глупым, смешным поленом – ты просто самый обыкновенный удобный способ прогнать печаль. Ты волен сам принимать решенья, идти, зажмурившись, на сближенье, просить, сдыхая от напряженья – и вряд ли что-нибудь получать. Да делай, в сущности, все, что хочешь, люби всех нас и десяток прочих, у нас амнистия, между прочим, – мы отрекаемся без суда. Такой ты, знаешь ли, непонятный – молчишь легко, говоришь невнятно, ты веришь в чудо и, вероятно, что выйдет полная ерунда. Давай-ка лучше по-человечьи – бери, дружище, свой крест на плечи, другой, быть может, намного легче, но мы-то знаем, что ты силач. А вон и горка – вперед и с песней, так будет лучше и интересней, ну что ж ты странный такой – хоть тресни. Да ты не треснешь. Иди, не плачь.