Ореховых дел мастер - Павел Сурков

И он протянул бургомистру раскрытую ладонь.

Бургомистр резко отшатнулся.

– Какая наглость! – воскликнул он. – Какая вопиющая наглость!

– Наглость? – проговорил Фолиаль, и его взгляд помрачнел, в голубых глазах зажегся странный огонек. – Не вы ли дали мне слово, что я могу взять любую награду? Вы понимаете, чего может стоить вам отказ от вашего слова?

– Да за такую наглость, господин Фолиаль, я вас немедленно прикажу бросить в темницу! – закричал бургомистр. – Или вы немедля измените свое мнение, или я прикажу позвать стражу!

– Стражу? – Фолиаль вдруг вскочил и захохотал. Его смех сухим горохом рассыпался по полу и вдруг оборвался. – Не стои утруждать себя, бургомистр. Вы отказались от своего слова – и я просто уйду, взяв тогда иную награду.

И с этими словами он направился к двери.

– Только попробуйте что-либо украсть! – завопил бургомистр ему вслед. – Мои люди неотступно следят за вами! И если вы коснетесь хоть чьего-либо добра – вас ждет виселица, уж не извольте сомневаться!

Фолиаль издал еще один смешок и скрылся за дверью. Теперь уже – навсегда.

* * *

Оказавшись на улице, он понял, что за ним следят – десятки глаз вперились ему в спину, немногочисленные прохожие шушукались, указывая на Фолиалая пальцем. Он огляделся – и вдруг его лицо словно осветилось: он быстрым шагом направился в ближайший проулок, где около зеленной лавки стояла странная парочка: молодая женщина в ярко-синем платье и едва доходящий ей до пояса карлик в расшитом красном камзоле и зеленых сапогах. Женщина улыбнулась Фолиалю и царственным жестом протянула ему руку.

– Дорогая Розабельверде, – Фолиаль припал к ее пальцам, – чрезвычайно рад вас видеть, – он обернулся к карлику и сухо кивнул ему. – Министр Циннобер, также рад нашей встрече. Вы что-то хотели мне сообщить?

– Не надо, Альпанус, – покачала головой Розабельверде, – по-моему, вы заигрались.

– Отчего же? – улыбнулся Фолиаль. – Я лишь соблюл договоренности. Я заберу то, что причитается – и мы будем в расчете.

– Сколько? – проскрипел карлик тоненьким голоском. – Сколько их здесь?

– Сотня и еще тридцать, – четко сказал Фолиаль.

– Больше, чем во всех окрестных селениях, – вздохнула Розабельверде. – И вы хотите увести их всех из города?

– Навсегда увести из города, – кивнул Фолиаль. – Всех детей Гаммельна. Лишить обманщиков детского смеха и воплей радости. Лишить город будущего.

– Это жестокая кара, жестокая даже… для меня, – буркнул карлик.

– Министр Циннобер, вы знаете, что дети будут под моим надзором, и я не позволю, чтобы с ними случилось, что-то плохое, – покачал головой Фолиаль. – Оставлять их в городе лжецов – за что им такая кара?

– Не пытайтесь спрятать собственную обиду за деланным благородством, – сказала Розабельверде, а затем коснулась плеча Фолиаля своей прекрасной рукой. – Вы уверены?

– Абсолютно, душа моя, – кивнул Фолиаль. – А теперь прошу меня простить. Я спешу.

Он еще раз поклонился Розабельверде и Цинноберу и, не оглядываясь, зашагал в сторону Ратушной площади. Оставшиеся двое долго смотрели ему вслед, а когда Фолиаль скрылся за поворотом, Розабельверде тяжело вздохнула:

– Видимо, пророчество так и исполняется. Что ж, мой маленький друг, давайте сюда Кракатук. Нам пора возвращаться.

Карлик порылся в карманах камзола и извлек на свет бархатную коробочку. Раскрыв ее, он вынул оттуда маленький золотой орешек и протянул его Розабельверде – та кивнула Цинноберу и осторожно взяв орех указательным и большим пальцем, что-то прошептала.

И оба – и прекрасная женщина в синем платье, и карлик в расшитом камзоле – немедленно исчезли и никто в славном Гаммельне их никогда более не видел.

А мелодия Фолиаля снова поплыла над крышами города…

2. Варшава, весна 1806 года.

Это был такой же винный погребок, как и десятки других – он повидал их немало и уже по кисло-сладкому запаху мог сразу же понять то настроение, которое преобладает в заведении: радушен ли хозяин, готов ли обсчитать или, напротив, нальет рюмку-другую за так и не возьмет ни гроша, какие люди будут соседствовать на скамьях, и прочая, и прочая, и прочая.

«Я становлюсь пьяницей,» – опять мелькнула в его голове шальная мысль, давно торчавшая где-то на задворках сознания, словно заноза, но то и дело выскакивавшая на первый план размышлений. – «Опускаюсь на самое дно. А что, собственно, поделать? Будем продолжать пить».

Он и продолжил.

Когда через два часа хозяин принес очередную – вторую? третью? – бутылку вина и уже точно вторую четверть головки сыра, жизнь уже не казалась столь паршивой: пока есть вино (ну и, возможно, сыр) понятно, как можно дотерпеть хотя бы до рассвета.

– Господин Гофман, – неожиданно произнес кто-то над его левым ухом. – Вы не очень заняты?

Он обернулся – и встретился взглядом с невысоким плотным человеком в сером кафтане с накрахмаленным шейным платком. Человек сжимал пивную кружку, но взгляд у него был абсолютно трезвый, яркий, осмысленный.

– Ну, если не считать того, что в ближайшие полчаса я буду серьезно занят борьбой с этим куском сыра – то не слишком. Садитесь, будем бороться вместе, – он постарался быть максимально любезен, но хмель давал знать свое.

– Меня зовут Месмер, – представился незнакомец, усаживаясь рядом. – Возможно, вы слышали обо мне.

Он порылся на задворках угасающей памяти – что-то возникло из дальних дебрей, но затем снова растаяло в пустоте хмельного веселья.

– Я занимаюсь генерацией флюида, и уже получил поддержку некоторых весьма высокопоставленных особ. Вы, конечно, слышали о флюиде, не так ли?

– Да, что-то слышал, – он кивнул, стараясь не делать резких движений – это, кажется, некая новая метода излечения от разнообразных хворей.

– Совершенно верно, – Месмер похлопал его по плечу, – абсолютно верно: метода, которая позволяет бороться с любыми хворями. С любыми, друг мой! Но дело не в этом – я пришел к вам совсем не для того, чтобы говорить о своей методе. Я пришел, потому что увидел это.

И с этими словами он извлек из кармана сложенный листок бумаги, развернул – и, конечно же, не узнать изображенное было невозможно.

– О, кому-то нужны мои росписи дворца Мнишков! – Гофман чуть хохотнул. – А мне говорят, что я не такой уж и хороший художник!

– И что, позвольте полюбопытствовать, вы хотели тут изобразить, вот на этой росписи, коию для меня любезно скопировали некие дворцовые подмастерья? – прошептал Месмер.

– Ничего особенного – обычный узор, просто розетка для украшения, не более того, – пожал плечами Гофман.

– О, не скажите, я же вижу, что именно вы имели в виду – почему вы поместили по центру розетки именно это? – Месмер ткнул пальцем с аккуратно наманикюренным ногтем прямиком в рисунок.

– Орех? – пробормотал Гофман.

– Вот именно! Орех! – вплеснул руками Месмер. – Понимаете, все дело именно в орехе! Именно в нем, и ни в чем другом! Скажите, вам кто-то подсказал этот ход, или вы сами догадались.

– Догадался о чем? – хмель начал покидать разум Гофмана, но он по-прежнему не понимал, что Месмер имеет в виду.

– Скажите, я правильно понимаю, что сегодня вы никуда не спешите? – Месмер схватил Гофмана за локоть. – Я расплачусь за вас, поедемте ко мне, я все вам покажу и объясню. Ну же! Вы готовы?

– Отчего бы и нет? – растерянно проговорил Гофман. – Раз вы настаиваете – тогда едемте.

* * *

Дом у Месмера оказался ровно таким, каким и должен был быть у человека, погрязшего в изучении вещей, неподвластных рядовому разуму – тяжелое строение серого кирпича где-то на окраине города (Гофман запутался в многочисленных поворотах и примерно на пятой минуте пути бросил даже отслеживать, что знакомого пронеслось за окнами кареты). Дверь открыл хмурый слуга в зеленой ливрее, освещая путь массивным подсвечником, он провел их в библиотеку, где уже горел уютный камин и были зажжены все свечи, позволяя увидеть доходящие до самого потолка книжные шкафы. Месмер усадил Гофмана в большое кресло прямо перед камином, налил бокал кларета – и отправился рыться в каких-то рукописях, разбросанных на широком столе с бронзовыми львиными лапами вместо ножек.

– Орех! – говорил он, шелестя бумагами. – Орех – вот то, что объединяло и привлекало человечество издревне – и никуда нам не деться от этого символа… Хотя – почему символа? Кстати говоря, что вы знаете об орехах, мой друг?

– В общем-то ничего, – пожал плечами Гофман. – Я их и есть-то особо не люблю.

– Поразительно! – воскликнул Месмер. – Поразительно, каким невероятным образом истина проникает в мир! Кажется, человек имеет в виду нечто совсем иное – а в итоге выходит, что он, сам того не ведая, глаголет великое, единственно верное! Это я о вас, друг мой! Вы каким-то образом погрузились в самую суть мироустройства – и отразили его в ваших рисунках.