Король Ричард II - Константин Арсеньев

Естественнымъ контрастомъ Ричарду является Болингброкъ, разсудительный, разсчетливый и хладнокровный. Во весь ростъ его фигура возстаетъ передъ нами въ хроникахъ, спеціально ему посвященныхъ («Король Генрихъ IV», ч. I и 2); но и въ «Ричардѣ II» обрисовываются уже основныя черты счастливаго соперника. Болингброкъ возвращается въ Англію ослушникомъ королевской воли, но еще не мятежникомъ: онъ ищетъ только того, что принадлежитъ ему безспорно. Съ средневѣковой точки зрѣнія, онъ несомнѣнно имѣлъ основаніе сказать (II, 3): «коль скоро мой братъ – король, то по тому же праву я – герцогъ Ланкастеръ». Какъ подданный, онъ обращается къ закону, – и если форма обращенія необычна, то лишь потому, что для него былъ закрытъ нормальный путь судебной защиты. Что искатель наслѣдства обращается въ искателя короны, этому способствуетъ съ одной стороны самъ король, сразу готовый отдать больше требуемаго, съ другой – настроеніе страны, рѣшительно враждебное Ричарду (см. разсказъ Скрупа въ 2-ой сценѣ III-го дѣйствія). Настоящая вина Болингброка – въ словахъ, вызвавшихъ преступную рѣшимость Экстона, и эту вину не снимаетъ съ него осужденіе, съ которымъ онъ относится, post factum, къ внушенному имъ дѣлу. Крупными, яркими штрихами изображенъ и герцогъ Іоркскій, типичный представитель слабыхъ, нерѣшительныхъ людей, брошенныхъ въ пучину борьбы между противоположными теченіями. Вынужденный стать на ту или другую сторону, онъ испытываетъ мучительныя колебанія – и примыкаетъ, въ концѣ концовъ, къ болѣе сильному. «Я оставленъ опорой трона» – восклицаетъ онъ при первой вѣсти о мятежѣ, – «я, въ комъ нѣтъ силъ поддерживать себя» (II, 2)! «Вѣдь надо жъ дѣлать что-нибудь», говоритъ онъ самъ себѣ – и, въ сущности, ничего не дѣлаетъ. Свое объясненіе съ Болингброкомъ (II, 3) онъ начинаетъ угрозами и упреками, а заканчиваетъ утѣшеніемъ слабыхъ – ссылкою на обстоятельства, лишающія его возможности сопротивляться. Онъ плачетъ, видя униженіе Ричарда передъ Болингброкомъ (III, 3), но первый провозглашаетъ новаго короля, уступая епископу Карлейльскому почетную роль заступника за право (IV). Неумолимо твердымъ онъ является только какъ обвинитель Омерля (V, 2 и 3), опасаясь, очевидно, что измѣна сына повлечетъ за собою опалу и для отца… Изъ среды придворныхъ выдается только одинъ Нортомберлэндъ, льстивый съ сильнымъ (II, 3), безжалостный къ слабому (IV и V, 1), побуждаемый къ мятежу не столько несправедливостью короля къ Болингброку, сколько страхомъ за собственную безопасность (II, I). Королева принадлежитъ къ числу тѣхъ нѣжныхъ, безгранично и беззавѣтно преданныхъ женъ, которыхъ съ такою любовью рисовалъ Шекспиръ. Ей не чужда, однако, способность «возстать на море бѣдъ»; она томится предчувствіями (II, 2), съ трудомъ переноситъ тягостную неизвѣстность (III, 4), но, когда разразилось несчастье, встрѣчаетъ его съ большимъ мужествомъ, чѣмъ Ричардъ (V, 1). Къ ней пріурочена прелестная сцена съ садовникомъ (III, 4), устами котораго народная мудрость произноситъ глубоко продуманный приговоръ надъ королемъ, недостойнымъ своего сана… Съ удивительною силой необузданность и грубость средневѣковыхъ нравовъ отражается во взаимныхъ обвиненіяхъ Болингброка и Норфолька (I, 1 и 3), Бэгота и Омерля (IV). Послѣдняя сцена, во многомъ повторяющая первую, можетъ показаться излишней, но она довершаетъ характеристику среды, въ которой происходитъ дѣйствіе.

Первое изданіе «Ричарда П» появилось въ печати въ 1597-мъ, второе – въ 1598-мъ, третье – въ 1608-мъ, четвертое – въ 1615 г. Въ первыхъ двухъ изданіяхъ нѣтъ той части четвертаго акта (начиная со словъ Нортомберлэнда: «угодно-ль, лорды, выслушать искъ общинъ» до словъ Болингброка: «Въ ближайшую изъ средъ желаемъ мы короноваться»), въ которой дѣйствующимъ лицомъ является Ричардъ. Большинство комментаторовъ полагаютъ, что она была написана одновременно со всѣмъ остальнымъ, но не допущена къ печати – а вѣроятно и къ представленію – въ царствованіе Елизаветы, къ концу своей жизни утратившей прежнюю популярность и имѣвшей поводъ сомнѣваться въ прочности своего престола. Въ подтвержденіе этого предположенія указываютъ съ одной стороны на то, что четвертый актъ, безъ указаннаго мѣста, несоразмѣрно кратокъ (всего 169 стиховъ, между тѣмъ какъ въ пятомъ актѣ ихъ 553, въ третьемъ – 579), съ другой стороны – на то, что передъ возстаніемъ Эссекса (1600) его сообщники заставили актеровъ играть на улицахъ и площадяхъ трагедію о Ричардѣ II-мъ, съ намѣреніемъ произвести впечатлѣніе, невыгодное для королевской власти. По общему признанію, эта трагедія – не хроника Шекспира, а другая пьеса, раньше написанная и менѣе благосклонная къ Ричарду; но важно то, что заговорщикамъ казалось не безполезнымъ напомнить о низложеніи короля – и, слѣдовательно, такого напоминанія могла опасаться королева [1] . Есть, однако, и другое мнѣніе, менѣе рѣшительное: одинаково возможнымъ признается и составленіе четвертаго акта съ самаго начала въ той формѣ, какую онъ имѣетъ въ третьемъ и послѣдующихъ изданіяхъ, и позднѣйшее его дополненіе, вызванное именно сравнительною краткостью акта. Въ подтвержденіе послѣдней гипотезы указываютъ на то обстоятельство, что и въ первоначальномъ своемъ видѣ четвертый актъ образуетъ стройное цѣлое; недостающее въ немъ мѣсто не можетъ быть названо притомъ болѣе опаснымъ для авторитета и престижа королевской власти, чѣмъ все остальное содержаніе хроники. Убѣдительность этихъ соображеній весьма невелика. Страннымъ представляется уже отсутствіе главнаго дѣйствующаго лица въ самый разгаръ дѣйствія; трудно объяснить себѣ, какимъ образомъ Ричардъ, составляющій средоточіе и суть всей пьесы, могъ быть оставленъ за кулисами въ самый рѣшительный моментъ его жизни. Во внѣшнемъ, логическомъ смыслѣ нельзя отказать четвертому акту и въ той формѣ, какую онъ имѣетъ въ первыхъ двухъ изданіяхъ; но напрасно было бы искать въ немъ внутренняго, поэтическаго смысла, глубокой связи со всѣмъ предыдущимъ и послѣдующимъ. Ричардъ, слагающій съ себя корону, – необходимое звено между королемъ, врасплохъ застигнутымъ бѣдою, и развѣнчаннымъ монархомъ, покорившимся судьбѣ и способнымъ отстаивать только свою жизнь. Едва ли можно сомнѣваться и въ томъ, что состарившейся, подозрительной и осторожной королевѣ особенно опасной должна была показаться именно сцена униженія короля передъ парламентомъ, унизить который было постояннымъ стремленіемъ Тюдоровъ.

Другой спорный вопросъ касается времени составленія хроники. По мнѣнію однихъ, она написана передъ самымъ появленіемъ ея въ печати, по мнѣнію другихъ – нѣсколькими годами раньше, около 1593-го года. Послѣдняго мнѣнія держатся тѣ, кто не особенно высоко цѣнитъ художественное достоинство хроники и сближаетъ ее съ сравнительно слабыми произведеніями Шекспира, напр. съ «Генрихомъ VI». Есть еще среднее мнѣніе, различающее въ «Ричардѣ II» первоначальную основу, тѣсно примыкающую къ лѣтописи, и позднѣйшія поэтическія вставки. Несомнѣнными точками соприкосновенія между «Ричардомъ II» и предшествующими пьесами служатъ двѣ внѣшнія черты: отсутствіе прозаическихъ сценъ (какъ и въ первой и третьей частяхъ «Генриха VI», въ «Ричардѣ III», въ «Королѣ Джонѣ») и сравнительно частое употребленіе риѳмы; но ни изъ той, ни изъ другой нельзя заключить, что между написаніемъ и напечатаніемъ хроники прошло нѣсколько лѣтъ. Если въ «Генрихѣ IV», непосредственно слѣдующемъ за «Ричардомъ II», проза играетъ такую большую роль, то это объясняется широкимъ мѣстомъ, отведеннымъ въ позднѣйшей хроникѣ комическому элементу, котораго нѣтъ въ «Ричардѣ II»: стихъ являлся мало подходящимъ для рѣчей Фальстафа и К°, Шалло и Сайленса, мистриссъ Куикли и Тиршитъ. Количество риѳмованныхъ стиховъ имѣло бы значеніе только въ такомъ случаѣ, если бы мы не знали, какая хроника написана раньше – «Ричардъ II» или «Генрихъ IV»; но основаніемъ къ тому, чтобы отодвинуть составленіе первой на нѣсколько лѣтъ назадъ, оно служить не можетъ. Чрезвычайно неправдоподобно, наконецъ, предположеніе о позднѣйшихъ вставкахъ. Неодинаковая поэтическая цѣнность различныхъ частей пьесы вполнѣ возможна и при одновременномъ ихъ написаніи: она объясняется какъ быстротою, съ которою работалъ Шекспиръ, такъ и различіемъ матеріаловъ. Совершенно понятно, что воспроизведеніе событій, которыя въ почти готовомъ видѣ давала лѣтопись (напр. спора между Болингброкомъ и Норфолькомъ), не могло вызвать въ поэтѣ такого подъема вдохновенія, какъ свободное изображеніе душевной жизни его героевъ.

Гервинусъ и многіе другіе видятъ въ «Ричардѣ II-мъ» необходимое введеніе къ трилогіи, посвященной Ланкастерскому дому (двѣ части «Генриха IV» и «Генрихъ V»). И дѣйствительно, всѣ четыре хроники соединены между собою не только тождествомъ нѣсколькихъ дѣйствующихъ лицъ (Болингброкъ – Генрихъ IV, Нортомберлэндъ, Перси, Омерль), не только ретроспективными взглядами, встрѣчающимися въ позднѣйшихъ пьесахъ («Генрихъ IV» ч. 1-ая, III, 2; IV, 3; ч. 2-ая, III, 1; IV, 4; «Генрихъ V», IV, 1), но и «тѣнью грядущаго», отбрасываемою «Ричардомъ II». Такова рѣчь епископа Карлейльскаго въ парламентѣ (д. IV), предвѣщающая междоусобія ХІ-го вѣка; таково обращеніе Ричарда къ Нортомберлэнду (V. 1) – къ этой «лѣстницѣ», которою Болингброкъ достигъ престола; таковы слова Болингброка о своемъ сынѣ (будущемъ Генрихѣ V-мъ), сквозь пороки котораго блеститъ лучъ надежды (V, 3). Не подлежитъ никакому сомнѣнію, что въ событіяхъ 1399–1400 г. заключалось, какъ въ зародышѣ, многое изъ дальнѣйшихъ судебъ Англіи – и это ясно видѣлъ поэтъ. До крайности парадоксальнымъ кажется намъ поэтому мнѣніе, усматривающее въ «Ричардѣ II» скорѣе конецъ, чѣмъ начало – конецъ по отношенію къ другимъ, не дошедшимъ до насъ пьесамъ, изображавшимъ болѣе ранніе годы царствованія Ричарда II-го. Гораздо скорѣе можно предположить, что, задумавъ дать картину судебъ Ланкастерской монархіи – параллельную той, которую онъ раньше посвятилъ дому Іорковъ («Генрихъ VI» и «Ричардъ III»), – Шекспиръ остановился прежде всего на послѣднихъ годахъ царствованія Ричарда II-го, когда посѣяны были сѣмена могущества, но вмѣстѣ съ тѣмъ и упадка новой династіи.