Любовник № 1, или Путешествие во Францию - Бенуа Дютертр

Когда наступает моя очередь, служащий с обесцвеченными волосами заявляет, что компьютер, судя по всему, завис на несколько часов. Поэтому придется обойтись без него. И в отличие от других клиник, где бы меня попросили прийти завтра, мы обойдемся подручными средствами. Моей карточки медицинского страхования вполне достаточно. У соседнего окошка китаец пытается объяснить, что его брат сегодня утром выбросился из окна, и он хочет знать, куда его отвезли пожарные. Этого я так и не узнал, так как меня отправляют на консультацию к лору, где уже ждут трое студентов-практикантов — два парня и девушка, со стетоскопами на шее, — обсуждая, как они провели прошлую ночь.

Враг передо мной. Всеми силами сопротивляясь драме, которая их окружает, эти молодые врачи, олицетворяющие собой здоровье, цепляются за банальные мелочи: вино, выпитое в ресторане, неполадки со сцеплением их машины. Устав от праздника, но готовые его продолжить, они равнодушны к нездоровой тревоге пациентов.

Молодой человек в очках заталкивает меня в свой кабинет, со стен которого кусками осыпается желтая краска. Ни слова не говоря, он усаживает меня в кресло дантиста, надевает на голову фонарик и направляет на меня ослепительный луч. Не желая открывать рот, прежде чем он выслушает меня, я принимаюсь как можно понятнее описывать ему симптомы (из моих рассуждений логически вытекает диагноз: рак). Но мой анализ его не интересует. Осмотрев мою гортань с помощью многих инструментов, студент-медик заявляет, что у меня ничего нет — возможно, я слишком много пил и курил в последнее время. Он говорит это с полуулыбкой, как будто этот диагноз нас с ним сближает. Он вычеркивает меня из категории больных и, кажется, готов уже поговорить со мной о вине или сцеплении. Но мне не хочется идти у него на поводу:

— Как это «ничего»?

Врач в белом халате ухмыляется, повторяя:

— Ваше горло в полном порядке.

А затем философски добавляет:

— Наверное, у вас депрессия. Отдохните на солнышке. И если вам не станет лучше, приходите на следующей неделе.

Я настаиваю, требую объяснений. Я собирался остаться в госпитале и пройти мучительный курс. Мне нужно пройти полное обследование. После моих слов практикант смотрит на меня как на ничтожество, как на мнимого больного, которые наводняют приемные неотложной помощи. И отказывается прописать мне какой-нибудь антибиотик. Отвергнутому медицинским персоналом, мне остается только направиться к выходу, вновь окунуться в обыденный мир и продолжать свою работу в «Такси Стар», в то время как врач продолжит свою.

Пошатываясь, я выхожу в вестибюль. Падающий из окна луч света скользит по щеке — как будто тоже зовет меня провести воскресенье за городом. Я мысленно повторяю фразу: «Отдохните на солнышке!» Наверное, врач прав. Проглотив слюну, я впервые чувствую, что мое горло прочистилось. А я собирался валяться на больничной койке. Почему не на траве или на ковре маргариток? Диагноз практиканта можно считать счастливым пророчеством. Мне так долго казалось, что я умираю, поэтому теперь мое отпущенное на свободу тело дергается, как у новорожденного. Я шевелю абсолютно здоровыми руками и ногами и, повернув голову в сторону человека в белом халате, вижу, что он все еще указывает мне пальцем в сторону выхода: «За город, и как можно быстрее!»

Вот зачем я пришел. Прислушавшись к зову легенд, я направился в Ларибуазьер, как раньше люди устремлялись к оракулу. В течение нескольких часов я соприкасался с трагической действительностью. Сидя в тесноте среди пациентов в приемной неотложной помощи — как некогда прихожанин на церковной скамье, — я размышлял о тщете существования и о ничтожности моего ухода. Но священник объявил мне, что мой час еще не пробил. Призванный продолжать, я пересекаю больничный вестибюль в обратном направлении, разочарованный, что так быстро покидаю своих братьев и сестер. Мне хотелось бы их утешить, взять за руку и увлечь за собой, чтобы вместе разделить радости жизни. К сожалению, отныне мне нет среди них места.

* * *

Июньское солнце нещадно палит на бульваре Мажента. Выхлопные газы парят над городом, и, в недоумении оттого, что до сих пор жив, я хочу растянуться на асфальте и вдыхать их запах. Придурки сигналят мне из машин, но мне приятна эта музыка. Возродившись благодаря счастливому предзнаменованию, я спускаюсь вниз по улице Фобур-Сен-Дени.

Напротив бульдозером снесли старинные здания, выстроенные каре. На огромных панно возвещается о строительстве супермаркета, и такой акт вандализма — который прежде возмутил бы меня — вызывает у меня еще большую радость. Рыбные и мясные лавки закрываются одна за другой, их сменяют магазины, торгующие псевдоамериканскими шмотками с названиями типа: «Брюки» или «New plaisir»[1], но в моих венах вновь течет жизнь, и это воодушевляет меня, как всякая человеческая энергия, направленная на свое собственное разрушение. Красота и мерзость варятся в одном котле; в мерзости есть даже скрытая сила. Надо научиться рассматривать стену из плексигласа и радоваться, когда набитая ментами машина с ревущей сиреной мчится к ближайшему табачному киоску. Поражаясь своей неуемной жизненной силе, я быстрым шагом продолжаю свой путь на юг.

Кое-где эта длинная торговая артерия еще напоминает старый город своими парикмахерскими и турецкими бистро, закусочными, еще не отреставрированными переулками и проститутками. У станции Шато-д’О около сотни камбоджийцев столпились на улочке в ожидании похоронной процессии. Девушки раздают цветы и листовки в память некоего «доктора Ли», — убитого неизвестными. Свидетелям обещана награда. Но от буддистских песнопений в сопровождении колокольчиков веет такой безмятежностью. Облокотившись о стойку в соседнем бистро, я заказываю бокал Кот-дю-Рон, чтобы помянуть доктора Ли.

Взбодрившись от вина, я двигаюсь еще четверть часа вдоль Les Halles к своему кварталу. Чем дольше я иду, тем отчетливее становится катастрофа: слева и справа от меня — скопление сувенирных лавочек, ресторанчиков, въездов на автостоянки, колышков, препятствующих парковке, туалетов-автоматов… Но сегодня мне нравится этот супермаркет в любой его точке. Мне хочется расцеловать прохожих в ветровках, приветствовать «бритоголовых» с их питбулями, поздравить североафриканцев из Бобиньи, переодетых в пуэрториканцев Бронкса, всех этих ряженых у метро, распространяющих листовки о Христе и о Троцком, и местных колдунов. Я рад, что молодым рестораторам, стремящимся сколотить капитал, удается так дорого продавать столь мерзкую пищу. На площади перед моим домом власти недавно установили металлический шар. Но впервые эта безобразная скульптура кажется мне волнующей. Меня трогает, что скульптор при поддержке муниципалитета осмелился установить эту штуку, искренне веря, что это красиво, согласно усвоенным им принципам.

Счастливый, я вижу со стороны свою жизнь редактора профессионального журнала после пятнадцати лет топтания на месте в псевдокинематографических кругах. Я вижу себя ежедневно сидящим за письменным столом в поисках крылатой фразы, которую никто не прочтет, убеждая себя, что я вкладываю в нее частицу профессионального вымысла. Гордый, как ребенок на горшке, я вообразил, что являюсь концессионером, как все великие умы, что я приспосабливаюсь к рекламной прессе, как Моцарт приспосабливался к своему архиепископу! Все это забавно: это упорство в унижении; деятельность, напоминающая деятельность муравьев, в которой, однако, кроется возможность некоего индивидуального расцвета, благодаря нашему удивительному телу с его необыкновенной способностью к адаптации. Оно готово все перевести в драму, в безысходность, в абсурд, когда его одолевает болезнь, и в восторге все принять, когда вновь обретает иллюзию здоровья.

* * *

Я вызываю крошечный лифт, расположенный посреди лестничной клетки. Войдя в кабину, рассчитанную на полтора человека, я нажимаю на кнопку с цифрой «3». Из громкоговорителя, расположенного над хромированными кнопками, раздается голос робота:

«Наберите код доступа».

Поломка лифта в разгар выходных может оказаться неприятной, если все мои соседи уехали за город. Хотя раздвижная дверь закрылась, голос повторяет: «Наберите код доступа». Слова в этой записанной фразе идут с короткими паузами. После небольшой паузы вновь раздается искусственный голос:

«Перечень мер безопасности».

Электроника расстроена, но лифт нормально поднимается. И тогда, в состоянии эйфории, в котором я нахожусь с момента пророчества Ларибуазьер, мне начинает казаться, что это голосовое послание тоже должно иметь какой-то смысл. Похоже, оно хочет подвести итог этому дню инициации словами оракула, повторив в категорической форме еще раз между вторым и третьим этажами голосом робота: