Замок с превращениями - Владислав Романов

Вечерняя спевка подходила к концу. Шалимов был удовлетворен состоянием дел в хоре, заверил пенсионеров, что будет готовить документы на представление хору звания "народного".

- Вы достойны этого! - ободряюще сказал он. - Думаю, Правление нас поддержит!.. Репертуар хороший, чувствуется художественная рука товарища Шляпникова!.. Вы будете первый народный хор среди всех ЖЭУ города. Это обязывает!..

Пенсионеры разошлись по домам воодушевленные. А Шалимов остался, чтобы высказать еще частные замечания баянисту Шляпникову, тем более что их поджидал слесарь Баратынский, истосковавшийся по простому человеческому общению. Вообще-то он тоже ходил в хор, но именно от этой спевки Шляпников его освободил, так как Баратынский слуха не имел, а глотку драть любил. Зато у него и Шляпникова всегда оказывались совместные интересы другого рода, не совпадавшие с интересами тех, кто слух имел. Шел май, пекло нещадно, хотя в точности никто не мог сказать: май шел или июнь. Это был тот редкий случай, когда время, в общем-то даже и не шло, а, честно говоря, стояло на месте, а если и шло, то совсем в другую сторону. В какую, никто тоже не знал, да и узнать было негде. Работы хватало под завязку, планы составлялись огромные, графики делались один напряженней другого, потому что все теперь двигалось вперед семимильными темпами. Так что, никто и не интересовался, идет время или нет.

Шалимов же чувствовал напряжение на себе. И Шляпников с Баратынским чувствовали. И были счастливы небывалым чувством причастности. Вот вкратце такая обрисовывалась обстановка того времени. Или этого, потому что неважно, не о нем речь, ибо в пространстве многое сходится, даже две параллельные прямые. Во всяком случае, пока Шалимов, Шляпников и Баратынский оживленно обсуждали частные вопросы, Азарий Федорович Крюков действительно сидел с полуголыми девицами в сауне. Точнее, девицы были вообще голые, но в простынях. И не простые девицы, а пловчихи, и сидели они в родной сауне бассейна "Буревестник". Крюков же устал за день и не вслушивался в разговор Шалимова, Шляпникова и Баратынского. Тренировал Крюков второй состав молодежной женской сборной университета, тренировал уже восьмой год, и спортсменки своего "папашку", как звали его за глаза, не стеснялись.

Глава 1

О девочке Маше, Алике, Ларике и начале необычного путешествия,

а также непонятно почему, но и о Флоре Галимзяновой

Солнце еще не всходило, но слабый свет уже лился сверху невидимым дождем, асфальт загадочно блестел, кусты жимолости волнительно вздрагивали, и так одуряюще пахло жасмином, что непременно должно было что-то случиться.

Маша не шла, а летела по двору, точнее ее кто-то легонько подталкивал в спину. Это было смешно и удивительно одновременно. Смешно, потому что толстушка Маша издали напоминала тумбочку, и видеть, как летит тумбочка, было смешно, но и удивительно, ибо мало кто видел, как летают вообще тумбочки. Вот и летела похожая на тумбочку Маша, а ее белые летние туфельки стучали так громко, что мгновенно проснулась дворничиха Венера Галимзянова, жившая через дорогу, в доме напротив, и очень удивилась тому, как рано начал работу слесарь Баратынский: ходики показывали только три часа утра, а Баратынский грозился нагрянуть в восемь, что само по себе было уже невероятным, но, чтобы начать менять трубы в три утра, такого даже при Сталине не видели. Не успела дворничиха Венера помянуть имя Сталина, как Машенька завернула за дом и остановилась как вкопанная.

Так бывает, когда идешь себе преспокойненько, думая о самом обычном, ну, к примеру, из чего крылья бабочек сделаны (из пыльцы, что ли?), как вдруг, подняв голову, видишь на первом этаже панельного дома живую тигриную голову. Голова преспокойненько себе дремлет на солнышке, а увидев тебя, лениво, но вежливо скажет: "Ну, что ты, девочка, глазеешь?.. Тигра, что ли, не видела?!"

Тигры, конечно, спали еще в зоопарке, но у въезда во двор стояла настоящая серебряная карета, запряженная тройкой белоснежных лошадей. Неизвестно, откуда вдруг появился возничий, мальчик с копной светлых кудрей и большими голубыми глазами. Он застенчиво улыбался и никак не мог принять нужную позу. Дело в том, что возничий был соткан из тысячи мельчайших рыжих пылинок, роящихся облаком у кареты, и это живое бурлящее облако то превращалось в мальчика, то растекалось в стороны и снова заполняло контуры мальчишеского тела, причем это растекание мучило и возничего, он боялся как бы Машенька не испугалась его странного вида, который то и дело менялся: вытягивался нос, съезжало лицо, закручивались руки.

Не мальчик, а рыжее облако с носом, большим ртом и глазами. Возница то и дело приводил себя в порядок, стараясь держаться при этом в полный рост. Он успел распахнуть дверцу кареты, мученически улыбнуться и пригласил Машу войти, протянув ей руки. И едва Маша коснулась его невесомой легкой руки, как в тот же миг сильный электрический ток пронзил ее; она чуть не потеряла сознание от внезапного удара, но уже через секунду почувствовала себя свободной от всякого притяжения, в том числе и земного. Она впорхнула в карету, и тысячи запахов вскружили ей голову. Возничий заглянул в карету и, смутившись, представился:

- Меня зовут Ларик, я взял на себя смелость представиться сам, надеюсь, что Вы на меня не разгневаетесь за такую вольность, просто я давно мечтал об этой встрече и сейчас мои мысли смешались!..

Он держался за ажурную из серебряных паутин дверцу и смотрел так грустно, будто все еще извинялся за свое глупое и бесформенное состояние, однако и Маша теперь плавала в карете, как облако, постреливая рыжими пылинками, и могла сколько угодно вытягивать шею или вообще превратиться в одну длиннющую руку и сорвать у Грымзиной из девятнадцатой квартиры красную головку мальвы, что Маша тотчас и сделала.

Послышался топот ног по тротуару, Ларик оглянулся и растерянно посмотрел на Машу. Выглянула и Маша, увидев около кареты Алика Лаврова, с которым училась в 7 "б" и в которого была тайно влюблена, хотя Лавров всем сердечным мукам предпочитал химию, а если и обращал свое драгоценное внимание, то, конечно, не на Машу-тумбочку Петухову, у кого нос уточкой и вообще ничего выразительного в лице: так, одна болезненная мечтательность. Вот разве что глаза светлые-пресветлые, и Петухов-отец однажды заметил, что они у нее в темноте светятся и можно даже лампу на столе не включать.

Петухов-отец после работы почти всегда сидел за письменным столом, писал диссертацию, которая ему была не нужна, а нужна маме-Петуховой. Вообще ужасно, когда все под одной фамилией, все Петуховы!.. Отец то и дело напоминает маме, что надо продолжать род Петуховых, а значит, заводить сына Петухова. Но это их заботы. Однажды Маша на цыпочках зашла к отцу в кабинет, думая, что он работает, а он просто сидел в темноте за столом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});