Правила боя - Борис Седов

Грузовики отъехали, вместо них стоял микроавтобус с потушенными фарами. Мужчины докурили, один из них аккуратно собрал окурки, завернул их в бумажку и положил в карман, и рабочие опять спустились в подвал.

Трудоголики! – с презрением подумала Зейнаб, выкинула сигарету в приоткрытое окно и легла спать. Ночью ей снился послушник Фадлуллах, ласкающий пушистыми ресницами ее живот и бедра…

Первые лучи солнца не успели отразиться в зеленых изразцах на куполе Большой Соборной мечети, слепой Малик еще не поднимался на вершину минарета, чтобы призвать правоверных к утренней молитве – аль-фаджр, даже асфальт не успел просохнуть после ночной уборки города, а пятерка одетых в спецовки мужчин по одному вышли из двери, ведущей в подвал мечети.

Шедший последним тщательно закрыл дверь, зачем-то протер платком дверную ручку и замочную скважину, потом перекрестился по-православному и сел в микроавтобус, который сразу тронулся с места и свернул в первый же переулок. Мужской силуэт в квартире третьего этажа тоже исчез.

Как раз в это время муфтий Хаким забылся недолгим сном, а послушник Фадлуллах осторожно приотворил дверь комнаты Зейнаб.

Что может быть важнее для правоверного мусульманина, чем салят аль-джума – пятничная полуденная молитва в мечети. Разве что хаддж – паломничество в Мекку, который совершают достойнейшие, а молитва в мечети доступна всем, поэтому, совершив утренний намаз, правоверные начали стекаться на окраину Берлина к новой, открытой год назад, Большой Соборной мечети.

В ограде уже сидели нищие, ради праздника надевшие самые живописные лохмотья. Они располагались вдоль стены строго по принятому в их клане ранжиру, и несколько мест еще пустовало – их владельцы переодевались в припаркованных неподалеку автомашинах.

В стороне стояли старейшины берлинской общины – немолодые солидные мужчины в дорогих европейских костюмах и, если бы не украшающая голову каждого из них чалма, можно было подумать, что готовится съезд мафиозных группировок Восточной Германии.

Впрочем, это было недалеко от истины – один из них, турок, владел крупной строительной фирмой, отмывавшей «плохие» деньги, стекавшиеся в столицу со всей Германии. Другой, араб-саудит, представлял банковские дома Арабских Эмиратов, хранящие эти деньги. Третий – соблюдал порядок в употреблении берлинцами живого женского тела, поступившего по бартеру из России, Украины и других стран бывшего Союза в обмен на турецкие куртки, футболки и джинсы. Такими словами как Молдова, Беларусь или, сохрани Аллах, Эстония, турок свою голову не утруждал.

Был и еще один, о деятельности которого знали только старейшины и полиция, в его обязанности входила связь со скинхедами, рокерами и им подобными группировками, периодически устраивающими погромы в кварталах гастарбайтеров.

Слава Аллаху, времена, когда подобные акции совершались стихийно, давно миновали. Теперь это были не внезапные вспышки насилия, направленные против иностранных рабочих, а тщательно продуманные и согласованные акции устрашения непослушных переселенцев, не желающих платить дань, которая гарантировала бы их жизнь, здоровье и работу на территории Германии.

Пятничная молитва была удобным способом встретиться и обсудить насущные проблемы не только мусульманской общины, но и Большого Берлина. В свете грядущих выборов в бундестаг вопрос о поддержке одной из партий и связанный с этим финансовый поток требовали незамедлительного направления в нужное русло.

Шейх клана берлинских нищих стоял вместе с ними, неотличимый от прочих солидных предпринимателей, как не отличались машины попрошаек от машин старейшин. Но при всей своей схожести с другими старейшинами Нищий Гасан все-таки отличался от остальных – он был суше, подвижнее, живее прочих, и, вроде бы, более нетерпелив. Постоянно поглядывая на часы, он неустанно перебирал жемчужные четки привычными к карточной колоде пальцами.

– Ты куда-то торопишься, Гасан? – спросил один из старейшин. – Час молитвы еще не наступил.

– Воин освобождается от молитвы и поста, – ответил Гасан, снова взглянув на часы, – муфтий запаздывает и я, боюсь, не услышу сегодня его проповедь.

– Но мы еще не решили вопрос с выборами!

– Выборы через месяц, а сегодняшний день уже наступил, – улыбнулся шейх нищих. – Если будет на то воля Аллаха, встретимся завтра и поговорим о выборах. Если, конечно, завтрашнее солнце заглянет в наши окна!

Он кивнул старейшинам и подошел к седобородому старику, сидевшему у самого входа в мечеть. Старец проворно вскочил и склонился перед Гасаном, шейх прошептал ему на ухо несколько слов, показал на часы и сразу же направился к машине, а старик принялся обходить нищих, тоже что-то шепча им на ухо и тыкая пальцем в часы.

Среди старейшин мусульманской общины Берлина были люди богаче Нищего Гасана, были старше его годами, были даже хитрее, но никто лучше шейха нищих не знал, что происходит в Берлине, к чему следует стремиться, а чего опасаться…

Муфтий Хаким аль-Басри проснулся от полуденного призыва к молитве. С трудом разлепив тяжелые веки, он, сквозь сонную дымку, увидел стоящего у постели Фадлуллаха.

– Господин очень устал вчера, – тягуче, как суру Корана, пропел послушник и протянул ему влажное полотенце. – Ночь, отданная молитве, стоит тысячи дней поста!

Муфтий вскочил, обтер лицо и грудь полотенцем, кинул его послушнику.

– Полдень! – в ужасе прошептал муфтий.

– Пусть господин не беспокоится, я передал вашу просьбу наибу Джафару – он сейчас читает заготовленный вами текст.

– Иншаллах! – прошептал муфтий уже спокойнее. – Я успел вчера отдать распоряжения?

– Конечно, господин не забывает ничего! – и Фадлуллах склонился перед своим милостивым властелином.

Едва закрылась дверь за последней из вошедших в мечеть женщин, старик, сидевший у самого входа, поднялся и, повернувшись к нищим, кивнул. Те дружно поднялись, сложили коврики, высыпали подаяние из мисок и, собрав свой нехитрый скарб, направились к выходу.

Старик уходил последним. Он оглядел опустевший двор, подобрал обертку от жевательной резинки, кинул ее в стоящую неподалеку урну, и, затворяя кованую калитку, в последний раз посмотрел на мечеть, которую сам по привычке называл «масджид» – место поклонения.

Построенная год назад мечеть была красива.

Справедливости ради надо отметить, что строившие ее турецкие жулики явно пожалели цемента, некоторые плитки-изразцы отвалились…

Но все равно она была хороша, особенно в этот полуденный час, когда солнце, отражаясь как в чешуе огромной рыбы, сверкало множеством маленьких звезд в зеленых изразцах купола и золотом полумесяце, словно парящем над Домом Аллаха и, может быть, если будет на то Его Воля, над всем Берлином.

Старик еще раз вздохнул и пошел к стоящему в стороне «мерседесу»; шофера он, по случаю пятницы, отпустил, придется самому садиться за руль…

Из солидного бюргерского дома с престижными дорогими квартирами, предназначенными для очень обеспеченных людей, вышел мужчина, одетый именно так, как и должен быть одет человек, живущий в подобном доме. Костюм, рубашка, галстук, ботинки – все нашептывало стороннему наблюдателю о богатстве их обладателя – по-настоящему дорогие вещи о своей цене не кричат…

Мужчина дождался когда «мерседес» седобородого старика свернет за угол, после чего подошел к входу в мечеть и заглянул в приоткрытую дверь – как и следовало ожидать, пятничная молитва собрала много верующих. Правда, за мимбаром, кафедрой проповедника, стоял не муфтий, а один из его заместителей, но, может быть, это было и к лучшему. Мужчина закрыл дверь и, выйдя за калитку, оглянулся, окидывая здание мечети, при этом на губах его появилась еле заметная усмешка. Он перешел дорогу, остановился у входа в особняк муфтия и постучал в дверь старинным бронзовым молотком. Молодой безбородый послушник с большими, по-девичьи нежными глазами с интересом смотрел на незнакомого европейца.

– Я бы хотел передать письмо господину муфтию, – сказал по-английски мужчина.

Послушник молча кивнул, взял конверт и снова с интересом взглянул на мужчину. Тот почему-то смутился, сказал по-немецки – до свидания! – и пошел в сторону паркинга. Фадлуллах проводил его взглядом, тщательно, стараясь не помять, ощупал конверт и ушел в глубь особняка – господину муфтию сейчас не до почты.

Фархад, помощник имама Большой Соборной мечети, был профессиональным проповедником – хатибом, поэтому он отложил текст, написанный ажурной вязью Фадлуллаха, достал из кармана два мятых листка с тезисами проповеди, которую он читал пять лет назад перед верующими Дюссельдорфа, быстро пробежал глазами текст, вздохнул и посмотрел на часы.

Правоверные останутся недовольны, но сегодняшняя служба будет короткой – через сорок минут у него встреча в Тиргартене – прибыла очередная партия афганского героина, который нужно срочно развезти по точкам. Он быстро прошел к кафедре, обратился лицом в сторону Мекки, воздел руки и поставленным голосом затянул: