Culex pipiens versus Homo Sapiens - Константин Ситников

3.

Сокол прилетел на крыльях ночи. Был он по обыкновению раздражен и придирчив, а когда узнал, что его прибытие, ввиду позднего часа, не будет освещено на местном телевидении, мелкие черты его лица сложились в брезгливую гримасу, а острый кончик верхней губы обиженно задергался. В сопровождении молодых людей с крепкими бритыми затылками он проследовал в машину и за всю дорогу не провещился больше ни словом. По дороге случилось дикое происшествие. Вдруг начала догонять их... "бээмпэшка". На ее броне, гогоча и улюлюкая, сидели здоровенные парни в тельняшках и беретах. Это Владимир Волкович уже потом разглядел, что они были в тельняшках и беретах, когда десантники остановили их предупредительным хлопком из пушки и, спешившись, стали заглядывать в окна. Парни были совсем молодые, лет по пятнадцати-шестнадцати, и вроде даже не шибко пьяные. Положение было пренеприятнейшее. Но тут его шеф-телохранитель что сделал? Открыл окно, взял ближайшего парня за тельняшку и, притянув к себе... поцеловал его взасос, да не куда-нибудь, а прямо в глаз! Засос этот был такой силы, что паренек мигом глаза своего лишился, а шеф-телохранитель, сплюнувши глазное яблоко себе в ладонь и показавши его пареньку, опустил эту гадость ему за оттянутый ворот и отшвырнул парня прочь. Бритоголовые вышли из машины и неторопливо положили остальных хулиганов мордами в асфальт. Оказалось: то были "десантники" из юношеского десантного отряда, расположившегося летним лагерем в бывшем пионерском лагере, а ныне туристической базе "Молодость". В отряде было две списанных "бээмпэшки", вот одной из них шутники и воспользовались для своих забав. Самое забавное, однако, заключалось в другом. Именно этот лагерь, являвшийся оплотом местной Либерально-демократической партии, и должен был стать временной резиденцией Владимира Волковича. Владимира Волковича ждали с хлебом-солью. Выскочив из машины, Владимир Волкович подносик из рук начальника лагеря выпнул, а самого его схватил за волоса и принялся таскать по всей территории. Через полчаса всех построили на стадиончике бывшего пионерского лагеря в каре и, в свете прожекторов, провинившихся "десантников", раздетых догола, подвесили за ноги на турникетах в назидание остальным. Самому начальнику лагеря Владимир Волкович пообещал: "Ты у меня говно жрать будешь, если завтра же не загладишь. Распустил сопляков, ... ... ...!" Шептались, что начальник лагеря всю ночь пытался дозвониться до губернатора области Валентина Петровича Зощенко, к утру дозвонился-таки и слезно умолял его разрешить ему завтра устроить во время массовых гуляний показательные выступления его ребятишек, надеясь хотя бы так искупить свою вину перед Волковичем, на что получил немедленный и решительный отказ. Однако, как показали дальнейшие события, вину свою он все же искупил. С лихвой.

4.

На другой день на площади происходили народные гуляния. Гремел с эстрады голос массовика-затейника, со стороны проспекта подходили все новые зеваки. В одиннадцать с эстрады выступил губернатор, поддержанный редкими хлопками, его сменил местная рок-знаменитость; одним словом, все шло заведенным порядком: ни шатко ни валко, ни скучно ни весело. Народ ждал Волковича. И он явился, яко тать в нощи. Соткался посреди толпы прямо из спертого воздуха, с двумя зыркающими шкафами по бокам, с готовым сетчатым микрофоном в руках. - Не нужно никаких артистов, - кричал он, отмахиваясь ухоженной рукой от незримых артистов, видимо, сильно досаждавших ему. - Я сам петь буду, и всё! Однозначно! И, сходу, перекрывая массовика-затейника, заявил: - Частица черта в нас Заключена подчас, И сила женских чар Таит в себе пожар!.. К нему, сквозь веселящуюся толпу, уже протискивались бледные официальные лица в гражданском. Но дорогу им заступили шкафы, и как-то вдруг особенно резко обозначились под их пиджаками наплечные кобуры. Бледнолицых мягко, но недвусмысленно оттеснили, и на том начавшийся было инцидент был исчерпан. Удивительно, но какая-то чертовщина творилась на гуляниях с непостижимым Владимиром Волковичем. Граждане клялись, что могли видеть его во многих местах сразу. Тут он стучит себя ребром ладони по налившейся малиновым вареньем шее и брызгает сокровенное: - Он шеей думает, ваш Лебедь. Вот он у меня где сидит. Там он мирно препирается с избирателями: - Вы что, думаете, я комаров ваших кормить приехал? Вы мне это прекратите! Не потерплю никаких комаров. Выбираете меня, и завтра же никаких комаров в области. В ответ на столь смелое заявление из толпы высунулся местный острослов и необдуманно ляпнул: - Что же, в соседнюю перегоните? Лучше бы он промолчал. Владимир Волкович полез драться: - Ты, умник, выйди отсюда! Немедленно выведите его! Не буду говорить, пока не выведете этого умника! Я сказал! Никто не знает, чем закончилась бы эта сцена, если бы в этот самый момент в отдалении не послышались первые раскаты грома; разом потемнело, порыв ветра пронесся, и показалась над домами серая шевелящаяся туча...

5.

Чтобы читателю стало понятно произошедшее в тот страшный день в городе К..., мы должны вернуться несколько назад во времени и перенестись в смешанные леса, простиравшиеся по суглинистым почвам области на сотни километров. Лесник Петр Ильич Понышкин, в болотных сапогах, брезентовых штанах, ветровке и шапке-ушанке, с двустволкой за плечом, шагал напролом через папоротники и прочий подлесок по широкому лосиному следу. Старое животное, прошедшее здесь не более получасу назад, волочило задние ноги, вспахивая землю копытами, и, хотя крови на листьях не было, Петр Ильич явственно различал, что оно смертельно ранено. Больше ничьих следов видно не было, и опытный лесник недоумевал, что же могло произойти. На браконьеров непохоже... Он спешил, надеясь застать сохатого еще живым. Он нашел поверженного гиганта в кустах почти у самой обочины Боряевского тракта; казалось, умирающее животное из последних сил пыталось дойти до человека, словно надеясь на его помощь, но эти последние метры оказались для него роковыми. Его мосластые ноги судорожно подергивались. Влажные от пота живот и пах стали прибежищем для тысяч и тысяч комаров, а ноздри, губы и глаза были покрыты сплошной серовато-рубиновой сосущей массой. Если и было на всем свете что-то, способное тронуть суровую и нелюдимую душу нашего лесника, то лишь страдания могучего животного. Он опустился на колени перед умирающем лосем и обтер рукавом копошащуюся массу с его морды. Помочь лесному великану было уже ничем нельзя. Глаза лося вытекли, и мозг торчал наружу. Словно почувствовав грубоватую человеческую ласку, лось вдруг издал глубокий вздох, все конечности его задрожали в последней судороге... и он затих. Петр Ильич поднялся на ноги и, повернувшись, пошел в обратном направлении по следу раненного животного. Он должен был знать, что произошло там, в чаще леса. По пути странное наблюдал Петр Ильич: тут и там валялись тушки мелких зверей, облепленные комаром. А потому, хотя и спокойно было в лесу и гнус зудел в меру, на душе у Петра Ильича было тревожно... След вел в сторону болота. Постепенно почва под ногами стала влажной, ноги глубоко продавливали ее - и тут же следы наполнялись водой. Дуб, липа, осокорь исчезли, сменившись березником и осинником с кустами жимолости и боярышника, затем пошла одна ольха да тальник, проросший мелким камышом, лишь кое-где попадались кривые березки, но скоро и вовсе пропала всякая древесная растительность. Потянулось болото, сплошные кочки, заволошенные чемерикой, купавкой и трилистником. По сторонам появились озерца заболоченной воды, в некоторых проглядывали чистые круглые окошки, отражая небо... У начала гиблой топи, как форпост, торчал невысокий, поросший сосной холм. Петр Ильич начал подниматься на него, и еще издали его чуткое ухо уловило низкое, басовое гудение... Как будто гудели провода высоковольтной передачи... На крутом склоне он остановился и задумчиво поглядел на клонящееся к западу солнце и на длинные тени, протянувшиеся ему навстречу от двух сосен на вершине холма. Конечно, ему и раньше доводилось ночевать в лесу, эка невидаль, но теперь что-то тревожило его... Пожалуй, он еще дойдет до тех сосен, а там... посмотрим. Приняв такое решение, он начал быстро подниматься. Он еще не знал, что именно это решение и спасло ему жизнь. Поднявшись на вершину холма, Петр Ильич не поверил своим глазам. Болото, простиравшееся от холма до леса на том берегу, было подернуто серым колеблющимся дымом. И таким же дымом был охвачен весь лес по ту сторону болота. Странный это был дым... Он вздымался и опадал размытыми глыбами, он закручивался неожиданными водоворотами, он взблескивал прозрачными золотыми крылышками в лучах закатного солнца, и он гудел, гудел, гудел... Это гудение становилось все напряженнее, а суета внутри комариной тучи все суматошнее и беспорядочнее; и вдруг, когда возбуждение в ней достигло своего апогея, словно повинуясь незримому сигналу, вся туча разом поднялась, взревела и ринулась вперед. Впоследствии Петр Ильич, человек и без того косноязычный, а тут и вовсе начавший как будто немножечко путаться, удивленно крутя головой, с необыкновенным для него красноречием рассказывал: "Будто что подтолкнуло меня, ну; будто сила какая, ну, говорю; а только гляжу, а промеж ног у меня сук сосновый, ну; а что-как убей не помню". Опомнился он, уже сидя на нижнем суку сосны, крепко обнявшись с ее шершавым стволом. Дрожа как в лихорадке, смотрел он, как огромная серая комариная туча надвигается на холм, охватывает его с обеих сторон словно бы двумя рукавами и, опять слившись в один могучий поток, устремляется дальше в лес. Когда через несколько дней его отдирали от сосны сотрудники МЧС, спущенные с вертолета на веревках, он был страшен: щеки ввалились и поросли черной щетиной, глаза блестели, а скрюченные пальцы вцепились в ствол сосны так крепко, что оторвать их смогли только вместе с корой. Комариная туча двигалась мимо Петра Ильича несколько суток, и направлялась она в сторону города К...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});