Сосуд скудеющий (трилогия) - Ангелина Прудникова

Когда все ушли, Ива вдруг забеспокоилась и, скрючившись, забегала по углам пещеры, ища облегчения, но оно не наступало: начавшиеся сильные и частые толчки в животе доставляли ей боль и неприятные ощущения. Ей стало страшно одной, и она, как в детстве, бросилась искать защиты у матери. Но старуха лежала безучастно — спала. Ива принялась дергать ее за руку и наконец, рванув за плечи, повернула к себе. Но голова матери вдруг как-то неловко запрокинулась, а нижняя челюсть отвалилась, открыв провал беззубого рта… Ива приникла ухом к иссохшей груди, прислушалась: она не дышала. Испустив вопль ужаса и выпустив мать из рук, Ива в панике бросилась вон из пещеры, но сорвалась, не добравшись до площадки, и, распугав змей, упала на камни. Внизу ее снова скрючила боль, и, чувствуя, что ее вот-вот разорвет на части, Ива в три скачка спустилась вниз по ручью к небольшому затону, где стояла теплая вода, но, не дойдя, присела под кустом на корточки и стала мучительно тужиться — ей казалось, что если она освободит кишечник, то наступит облегчение. Вдруг она крикнула от нетерпимой боли, и на гальку ручья из нее выпало что-то, похожее на кусок мяса, какая-то часть ее… Ива испугалась и отпрыгнула в сторону. Но это что-то шевелилось, было живое, и у него были маленькие ручки и ножки. Маленький человечек открыл рот и запищал — не очень громко, но обиженно. Ива не верила своим глазам: он был с настоящими руками и ногами, с обросшей темными волосами головой, но только очень маленький и совсем беспомощный…

Ива подобралась поближе. От живота человечка тянулась синяя кишка. Потянув кишку, Ива увидела на конце ее кусок кровавого мяса. Этот кусок был мертвым, совсем лишним и не вязался с видом человечка. Ива пододвинулась еще ближе к орущему ребенку и схватила его. Он трепыхался в ее руках, и она чуть снова не выпустила его: это была не кукла! Чтобы человечек обрел полное сходство с нею, Ива откусила кишку у самого животика, а чтобы злой дух не забрался в него через кровоточащую ранку, перевязала ее, выдрав для этого несколько длинных своих волосин, а затем принялась облизывать мокренького человечка с головы до ног.

Теперь маленький человечек лежал у нее на руках и, зажмурив глаза, ловил что-то открытым ртом. Ближе всего была набухшая грудь Ивы. Чтобы сделать человечку приятное, Ива сунула мягкий сосок в его ротик, как радовала не раз Куна, если он ластился к ней, и сама зажмурилась от удовольствия: человечек ухватил сосок и начал яростно сосать — он умел это делать, как будто кто-то уже успел научить его! Сосал он долго, а потом заснул и отвалился от груди. Он спал, а Ива в благостном оцепенении стояла и смотрела на него с радостным удивлением, осторожно перебирая пальцами его крошечные ножки. Здесь и застал их Кун.

— Что это? — грозно спросил он, указывая на маленькое тельце. — Где взяла?

Он хотел выхватить и исследовать новое увлечение Ивы, но Ива, ощерившись, отпрыгнула и зашипела на Куна, прижав ребенка к груди. Тогда Кун сменил тактику и подождал, пока Ива успокоится.

Ива стояла поодаль и смотрела то на ребенка, то на Куна счастливоудивленным и гордым взглядом. Наконец Кун приблизился и протянул тихонько руку. Ива снова отпрянула. Но потом сама потянулась к Куну:

— Смотри.

— Кто это? — со страхом спросил Кун.

— Маленький Кун.

— Где взяла?

— Он вышел из меня.

Кун заметил впалый живот Ивы.

— Он наш?

— Мой.

Кун внимательно рассмотрел спящего человечка.

— Он такой же, как мы, — констатировал он.

— Совсем такой же.

У него есть пальцы на руках и ногах, ногти на пальцах, уши и даже ресницы.

— Это мальчик, смотри, что у него есть…

— Это будет мужчина! — вскричал Кун и хотел схватить Иву и маленького Куна и сжать, подбросить, раздавить в объятиях. Но Ива отшатнулась:

— Тише, он спит.

Осторожно Кун просунул свой черный палец в кулачок ребенка — тот уцепился во сне — и потянул его к себе. И вдруг он увидел на внутреннем сгибе ручки темное пятно.

— Это — я! — снова крикнул Кун и показал Иве на свое родимое пятно на левой руке, точно в том же месте, и на метину ребенка.

— Да, как у тебя, — сказала Ива.

И вдруг Кун отвлекся и замер — подобие мысли мелькнуло в его глазах. Он силился свести концы с концами, но мысль ускользала. И тут он вспомнил: у старца, которому он отнес мясо, есть точно такое же пятно на сгибе иссохшей руки — он всегда его видел! Но здесь… Свет озарения мелькнул под косматыми бровями.

Кун ткнул пальцем в ручку младенца:

— Маленький Кун — Кун — Старый Кун! — и он указал наверх, в сторону пещеры Старика. — Маленький Кун — Кун — Старый Кун! — закричал он и запрыгал вокруг Ивы, на разный лад выкрикивая эти слова. Ива, ничего не понимая, смеялась над Куном. А он радовался своему внезапному открытию: Старый Кун… Вот почему его мать не забывала этого калеку, вот почему она выделяла его из остальных — это он родил Куна, а Кун родил мальчика, совсем маленького Куна, и их теперь стало трое — три Куна!.. И Кун исполнял вокруг Ивы свой дикий веселый танец, радуясь своей не первой, но такой важной и замечательной мысли.

Вдруг Ива испуганно замерла.

— Кун, там — смерть, — показала она на вход в пещеру.

— Смерть взяла старуху? — догадался Кун.

Ива затрясла головой, волосы на ее теле начали подниматься дыбом.

— Надо унести ее, пока солнце не село, — Кун в два прыжка достиг скалы и полез вверх, Ива бросилась за ним, крепко прижимая к себе тельце мальчика. В пещере она положила его у огня и стала собирать нехитрые вещи матери в последнюю дорогу, пока Кун заворачивал в шкуру высохшее тело старухи.

Она пошла вслед за Куном, который с ношей долго лез по склону горы, все дальше уходя от пещеры, пока не достиг маленькой, пригодной для могилы ниши — пусть духи, которые придут за старухой, не смогут отыскать вход в пещеру, где теперь будут жить Ива, Кун и маленький Кун. Он посадил старуху в углубление а рядом Ива поставила плошку с водой, положила кость с куском мяса, ягоды и костяную иглу для сшивания шкур, чтобы матери не скучно было дожидаться здесь духов. Тщательно заложив нишу камнями, они отправились назад.

Когда они вернулись в пещеру, маленький Кун уже кричал и требовал есть. Ива схватила его и, прижав к себе, снова успокоила грудью, с гордостью поглядывая на Куна, который сидел рядом и во все глаза смотрел на сплетение их смуглых, отблескивающих в свете костра тел. Снова Куном овладела радость и блаженство, и он, оставив кормящую Иву в пещере, полез, как это делал не раз, туда, куда гнала его радость — вверх, вверх, на вершину скалы: он лез и лез в упоении, как будто взлетал на крыльях, и радостно урчал, издавая что-то наподобие песни…

На вершине он устроился на плоском камне, на каком всегда сидел здесь в одиночестве, и, подняв лицо вверх, глазами отыскал две ярких звездочки, на которые часто смотрел — их звезды, Ивы и Куна. Он стал искать далее, до боли всматриваясь из-под косматых бровей в пространство, и наконец нашел то, что искал: рядом с теми двумя он увидел совсем маленькую, тусклую, мигающую звездочку — это была народившаяся звезда их маленького сына! И Кун закричал от радости, простерев руки к небу, и кричал он громко и победно, потому что знал: эта звездочка скоро разгорится и станет такой же яркой, как горящие рядом звезды, и будут они там все вместе гореть вечно!

Путь колобка

Гости собирались кучно, заходили в квартиру, шумные, веселые: сегодня отмечалось сорокалетие Колобка — вполне уже довольного жизнью, дородного Сергея Колобова. Новая жена Колобка — такая же пухлая, ядреная после недавних родов, Татьяна, не свыкнувшись еще с новой ролью, застенчиво встречала гостей в прихожей. Зато пришедшие, ничуть не стесняясь, шумно раздевались, шутя и подтрунивая друг над другом, мужчины потихоньку пощипывали и приобхватывали женщин, женщины подъедали мужчин — все были давней и плотной компанией и знали друг друга до тонкостей.

Стол, который ждал всех в гостиной, был накрыт не кое-как, а с соблюдением всех требований и признаков «благополучного» дома в этом городе: непременный салат-оливье, непременная копченая колбаска, селедка «под шубой», всенепременнейшие грибочки маринованные, даже прозрачные неширокие листочки палтуса холодного копчения, коньяк завершает очарование стол был, по местным понятиям, просто шикарным; веселье намечалось нешуточное.

Карина отчужденно сидела за столом, наблюдая все это великолепие: это единственное, что радовало ее в этот вечер. Взбалмошный Вадим притащил ее сюда без всякого приглашения, заявив, что ему одному будет скучно, а ей все обрадуются. Чудак! Ему можно — он приехал из Севастополя и давно всех не видал. А она зачем-то согласилась — зачем? Решила, что сходит, ничего страшного: друзья ведь, хоть и прежние. Ан не все так думают: не очень-то любезно ее тут встретили. Сергей улыбнулся ей при встрече ровно настолько, чтобы никто ничего не заподозрил — чуть посдержанней, чем остальным. И сейчас Карина чувствовала себя тут неуютно, особенно после того, как Вадим с порога заорал: «Ребята, посмотрите, кого я к вам привел: соловья нашего, птичку редкую!» Но ему народ обрадовался, как редкому гостю, а ей — разве что мужики, да и те тайком от ревнивых жен. Это раньше, когда все были молодыми, ее упрашивали спеть в компании, да она и не ломалась, уговаривать не надо было: как запоет свою песню — кто плачет, кто подпевает; но только она знала, что песни ее — все до одной — Сергею предназначались. А теперь некому стало петь, и песни ее никому не нужны.