Пансионат - Яна Дубинянская

– Прекрати реветь! Достала уже.

– Быстро я тебя достала!

– Не ори! Люди за стенкой!!!

– Кто из нас орет?!!

– Дверь бы хоть закрыла на балкон!.. и занавески… ч-черт, кажется, бровь рассек…

– Где?!

– Ничего, фигня… Ну не плачь, ну что ты вечно… иди сюда…

№ 43, стандарт, южный

– Черненький ничего так.

– Тот ушастый, что ли?

– Да не ушастый, а высокий! Баскетболист, наверное. Чур он мой, договорились?

– Забирай хоть всех троих, мне-то что? Ты же знаешь, я вообще… не по этим делам.

– Ну и дура. В смысле, не хочешь понимать очевидных вещей. Никакие другие дела уже не имеют значения. Совсем.

– Прям так уж и совсем. Я на этажерку учебники кладу, ага?

– Нафига они тебе? Учить наизусть?

– А хотя бы и так. Никто не знает, что нам тут теперь понадобится.

– Могу тебе по секрету сказать. Только это не самое приличное слово. Кстати, ушастый тоже ничего, ты присмотрись. Или мелкого ботаника бери, как раз в твоем вкусе.

– Анька!..

– Успокойся, это я так шучу. Доставай купальник и пошли на пляж. У тебя же не месячные, надеюсь? Кстати, у меня тампонов нет. Что буду делать, без понятия…

№ 45, люкс, южный

(в переводе с японского)

– Осень.

– Сезон пламенеющих листьев… Но здесь все другое.

– Да… Все равно красиво. Сфотографируй меня на балконе.

– Что мы будем делать со всеми этими снимками?

– Не знаю. Но пускай будут. Я люблю тебя.

– Юми…

– Ты думаешь, мы никогда не уедем отсюда?

– Я думаю о том, что мы вместе. Пойдем.

– Сейчас. Подожди, я приду к тебе…

(пауза)

– А-ай!..

– Юми?!

– Ничего… я… Знаешь, тут из крана в ванной течет совсем холодная вода.

№ 47, люкс, южный

Старый писатель придирчиво осматривает номер. Писатель привык к лучшему, но ожидал гораздо худшего, это уравновешивает. В большой комнате скрипят четыре половицы паркета и косо накренилась этажерка. В спальне на огромной кровати слегка продавлен матрас и подозрительно подвернуто покрывало: конечно, там обнаруживается большое то ли винное, то ли кровавое пятно. Портьера над балконной дверью ассимметрично провисает на трех кольцах. Мебель на балконе пластиковая, исцарапанная, серая. Посреди круглого стола торчит надбитая пепельница.

В целом здесь можно жить.

Писатель проходит в совмещенный санузел, откручивает кран. В ванную бежит ржавая холодная струя, постепенно она светлеет и становится чуть теплее. Он оставляет воду стекать, а сам идет разбирать кофр.

У писателя немного вещей, но большинство из них явно лишние, избыточные, из предыдущей жизни. Ни к чему теперь парадный костюм, фрак, две пары лакированных туфель, подарочная трость. А одной упаковки нитроглицерина, наоборот, преступно мало. Желудочных препаратов же не осталось вовсе, а еще неизвестно, чем здесь будут кормить.

Ноутбук. Вынуть из футляра, поставить на письменный стол. Писатель всю жизнь говорил в интервью, что работает не для самовыражения или читательского успеха, а исключительно ради самого процесса.

И что теперь?

№ 48, стандарт, северный

Беременная женщина ложится поперек кровати. В окно ей видно край темнозеленой кроны дерева с большими разлапистыми листьями. Надо разобрать вещи, помыться, привести себя в порядок. Надо пойти к морю. Но нет никаких сил.

У нее срок тридцать четыре недели. Тридцать четыре. Повторить несколько раз. Повернуться на бок, найти более-менее удобное положение. Вот так.

Отдохнув и осмелев, маленькая стучит ножкой изнутри. Если присмотреться, видно, как шевелится платье. Она кладет ладонь на живот. Чувствует.

Пытается сосредоточиться на том, что это и есть самое главное.

Часть первая

№ 23, полулюкс, южный

(в прошедшем времени)

В тот вечер они бесповоротно решили развестись, скрепив бесповоротность здоровым сном в разных комнатах: он на широкой супружеской постели, она – в детской, на нижнем этаже двухъярусной кроватки. И никто не пришел среди ночи отменить решенное примирительным сексом, да, собственно, никто и не ссорился – договорились же. Они всегда умели договариваться, потому и протянули так долго вместе. Попросту неприлично.

С утра – а встала Ирина рано, очень рано, на всякий случай, – Рыжего уже не было. Значит, больше никаких разговоров без адвоката. Наверное, надо позвонить в питомник, чтобы на эти выходные не возвращали детей. Но это потом, после девяти, а пока она сварила кофе и снова забралась в разбросанную Звездочкину кровать; Рыжий-Рыжий, когда дети ночевали дома, спал наверху и, кстати, то и дело будил младшую сестру своими шуточками вроде хохочущих привидений на резинке. Эту кровать давно пора убрать отсюда. Многое в жизни давно пора менять.

Прежде всего надо было сжиться с самым главным новым ощущением: она, Ирина, теперь такая, как все. Не странная женщина, не фантастическая счастливица, не закабаленная старорежимная жена, не предводительница маленького громогласного стада, не адресат разнообразных социальных льгот, не объект всеобщей зависти или как минимум интереса – а просто дама за тридцать, каких миллион. Красивая, успешная, свободная. Просто перемена статуса, и не сказать, чтобы не к лучшему. Просто надо привыкнуть.

Со стереообоев детской смотрели, многократно повторенные, две похожие мордашки, щека к щеке: Рыжий-Рыжий и Звездочка, оба огненные, в россыпи веснушек, на пару лет младше, чем сейчас – рыжие косички у Звездочки спускались только чуть ниже плеч, а сейчас уже почти до пояса. Детей они с бывшим мужем теперь будут брать на выходные по очереди, иногда по одному, иногда кто-то обоих сразу – какой график оговорят адвокаты. А вот гулять по центральному проспекту или у городских озер все вместе – Рыжий, двое детей, похожих на него настолько, что это кажется неправдоподобным, все на них всегда оборачивались, и рядом она сама со снисходительно-гордой полуулыбкой – больше никогда не будут. Ну и что? Получается, в минусе у нас картинка, видимость, экспозиция напоказ. С этим вполне можно смириться. От этого не должно быть больно.

Ирина допила кофе, поставила чашку под кровать. Все-таки было слишком, неприлично рано, чтобы кому-нибудь звонить, что-нибудь устраивать, договариваться, разруливать, как она привыкла всю жизнь. Рано собираться на работу – офис открывался с десяти, и хорошим тоном считалось опоздать на полчасика. И Димка, разумеется, еще спал. Хотя кому-кому, а Димке ей звонить не хотелось совершенно. Теперь, когда больше не было «мужа», предмета их вечных неиссякаемых хохм, живого анекдота, плавно и щекотно граничащего с настоящей неясной угрозой, которая и побуждала к осторожности, и подзаводила… Еще неизвестно, захочет ли он ее теперь – такую. Не чужую жену, мать двоих детей, недоступную, запретную, добытую с боя, а вполне свободную современную женщину, никому не обязанную и не нужную. Такую, как все.

И, кстати, если уж совсем откровенно, а скрываться ей теперь было не перед кем и не от кого, в постели Димке о-го-го как далеко до Рыжего.

Валяться дальше становилось невыносимо, Ирина поднялась, опрокинув краем одеяла чашку с кофейной гущей, убирать не стала, прошла в спальню. Рыжий застелил кровать безупречно, он делал безупречно абсолютно все, вон, даже супругу сумел подобрать практически идеально заточенную под него, хватило на целых восемь лет. Интересно, найдет ли он себе кого-нибудь еще. А может быть, уже и нашел давно, ей никогда и в голову не приходило отслеживать Рыжего, ставить программные примочки на его почту и мобильный, чем развлекались все подружки в своих недолгих головокружительных браках. Рыжий был – ее. Она привыкла, расслабилась, вжилась в роль, которую давно уже почти никто не играет. Муж, дети, семья. Да если как следует вспомнить, им не столько оглядывались, сколько посмеивались вслед.

А она совершенно разучилась быть одна. Так, чтобы никому не звонить, ничего не решать, никого не ждать. Жить в свободном обществе – значит быть свободной от него, утверждали с апломбом все дамские таблоиды. Надо будет попробовать. Наверняка ничего слишком сложного, ведь, если разобраться, все так живут.

На тумбочке возле кровати чего-то зримо не хватало: правильно, домашнего ноутбука Рыжего, за которым он всегда зависал перед сном. Ирина порывисто прошла в ванную, заранее зная, что они окажутся пустыми, те полки, где раньше стояла мужская косметика и средства для бритья – дорогие, стильные флаконы, таких мужчины никогда не покупают себе сами, это она закрывала ими каждый его праздник. Что дарить Рыжему еще, Ирина в упор не могла придумать все восемь лет. Все-таки в этом есть что-то неимоверно странное – когда настолько разные люди живут так много времени вместе.

Да, он забрал все, можно даже не проверять шкафы, не со скрупулезностью Рыжего что-нибудь забыть. Во сколько же это ему пришлось встать, чтобы собраться? Или после того разговора он и вовсе не уснул? – а она…