Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ) - Бреннер Марина

Поверенный терпеливо повторил только что произнесенные им фразы слово в слово, опять едва не захихикав от странного вида Ланнфеля и его затуманенных глаз.

Короткий удар помог если не прийти в себя, то выбить из головы хотя бы ренку серебряной пыли, липкой, как рыжая, дождевая дорожная грязь.

Пылью той, легкой, ядовитой череп Ланнфеля был теперь наполнен до краев! Частички серебра дрожали, складываясь в робкие видения, потом рассыпАлись мелким песочком и, танцуя, вновь собирались в путаные, рваные образы, стоило лишь парню немного задуматься или задремать.

— Дура моченая, — пробурчал Диньер, измученный коротким путешествием, словно избалованная дева загородной прогулкой — Прилипла, как банный лист к жопе…

И замолчал, потирая ушибленный затылок, вовсе, однако, не объяснив, кого ругает.

Хотя разве надо было бы объяснять? Для чего?

И так понятно было, что не оставит красотка Эмелина больше мыслей молодого, полного сил, страсть голодного до ароматной, женской плоти головореза в покое! Так и будет являться яркой, портретной маревью, дразня росчерками высоких скул, пепельных волос и пренебрежительного взгляда…

«Ну и отлично, — стянул довольной ухмылкой рот толстяк поверенный, наблюдая за подопечным — Если от мелкого, невнятного портретика так завелся, что же будет, когда вживую увидишь нареченную? Ну ничего… Помучайся, помучайся, дорогой. Нам всем от твоего мучения одна прибыль! Хм, а маловато будет вознаграждение, какое я Бильеру назначил, вот что… Надбавочки надо бы выпросить, ведь готовенького женишка — то привезу для его доченьки, сожри её блохи…»

Тем временем, экипаж, подъехав к низким воротам гостевого двора, остановился.

— Приехали! — пропел Кортрен, выбираясь наружу в распахнутую служкой дверь — Вы вот что, льерд…

Обернувшись на грузно спрыгнувшего на землю вольника, проговорил дальше:

— Ступайте наверх. Номер вам укажут. Ну а там и купальня, и обед, и одежда, всё готово. Цирюльник скоро прибудет туда же. Мне же надо отбыть ненадолго, гонца послать к Бильеру, что прибудем завтра. Льерд точность любит, чтобы было заранее упреждено, и прочее. Вы же приводите себя в порядок и отдыхайте пока.

Поверенный исчез тут же, словно той самой серебряной пылью рассыпался.

Хотя какая пыль, толстячок скорее брызгами шкворчащего на сковородке сала распадется, пыль же нежная, серебряная не для него, совсем не для него.

«Ничего, — катал в черепной коробке Ланнфель тяжелые мысли горящими колючими шариками, следуя за веснушчатым парнем — слугой, давя грязными подошвами полусапог сначала потертый ковер холла гостевого дома, а потом обшарпанные ступени лестницы наверх — Женюсь, пару ночей отшарахаю супругу, и всё пройдет! Вряд ли на что — то большее та дурища сгодится… Поместье отстрою на Бильеровы деньги… Интересно, какая она, эта Эмелина? Лицо волшебное, а если жопа шириной с городские ворота? Или сиськи, как у старой суки, до земли? Хм, нет. Вряд ли. На портрете она по плечи нарисована… Ладненькая! Да и в Астсонском Роде жирдяев, вроде, не было… Вряд ли жопастая. Беленькая, смазливенькая!»

Оказавшись в номере и стянув с себя нечистое, тюремное тряпье, обратился к хлопочущему вокруг купели слуге:

— Слушай, парень… Вот что. Сейчас отмоюсь, кувшин вина мне принеси. И скажи, давалка здесь какая нибудь имеется? Но! Чтоб не старая и не жирная. И не заразная, а то притащишь абы кого, а мне оно без надобности. Не беспокойся, оплачу всё. Деньги у меня есть.

Деньги и верно, были. Немного злоток, незадолго до освобождения выигранных в стукалку у товарищей — сидельцев и Пиора, того самого разобиженного охранника, проводившего Ланнфеля от ворот Каземата добрыми словами…

— Сделаем, — кивнул служка — Пока мойтесь, обедайте, а после и вина вам принесу, и девку приведу!

И, похабно хихикнув, добавил:

— Не старую, льерд.

…Шлюшка, назвавшаяся Анхеликой, и вправду оказалась не старой.

Мельком взглянув на неё, Диньер тут же пожалел, что заказал именно такую! Если б гостиничный служка приволок сейчас какую нибудь потасканную, размалеванную, пропитую бл*дь с побитой рожей, было бы легче…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Пепельно же белые кудри Анхелики, голубые глаза, осторожные движения и тихий голос тут же принялись тормошить воображение, убаюканное было размышлениями о выгодной женитьбе, словно сонным заклинанием.

— Деньги покажите, льерд, — хрипнула девица, расстегивая лиф платья — Уж извините.

Ланнфель бросил на стол две злотки, ровно столько она запросила.

Шлюха, довольно кивнув, завернула подол, желая показать товар «лицом». Ткань поползла вверх, обнажая стройные ноги в грязноватых, дешевых чулках и впалый живот.

— Садись на стол, — приказал вольник — Ноги шире. И сиськи покажи! Сколько тебе?

Вопрос о возрасте вылетел сам, уже совершенно непонятно почему.

— Двадцать два, милый, — утробно гыкнула девка — Взрослая, не бойтесь. Просто выгляжу так.

«Надо же… ТОЙ тоже двадцать два…»

— Ну давайте уже, — поторопила, обнажаясь по пояс — Время дорого, льерд.

Быстрое сношение не принесло Ланнфелю ничего, кроме тревожного чувства опустошенности и прилипшей к коже нечистоты, несмотря на ароматную, горячую ванну.

Потаскуха уже ушла, он же всё ещё сидел на столе и пялился в пустоту, в потертый край ковра, в облачко неизвестно откуда взявшейся здесь серебряной пыли…

Даже вино и курево не помогли, да и ночью снилась какая — то дрянь!

Поэтому на рассвете, когда в дверь стукнулся Кортрен с известием о том, что пора ехать в Бильер, совершенно измотанный Диньер, как с цепи сорвался с постели.

Так и отправился вольник на знакомство с будущей роднёй уставший, невыспавшийся, мучимый ломотой в чреслах и всём теле, с больной, тяжелой головой, полной видений и ядовитой, сладкой, серебряной пыли…

Бедный, бедный, мать его, льерд Ланнфель! Жалко было беднягу, страсть как жалко…

Глава 2

Глава 2

Спустя некоторое время, как раз в тот момент, когда накормленные и отдохнувшие за ночь кони покатили весело постукивающий колесами экипаж прочь из города, у страдахи Ланнфеля родилась мысль.

Здесь надо сказать, что ничего в мире не рождается случайно, всему есть причины, и достаточно веские. Но не об этом сейчас речь.

Просто наш вольник, будучи кем угодно, а совсем дураком всё ж таки не был. Он отлично понимал, что волшебный жар, рожденный вынужденным, долгим воздержанием, красотой образа, спящего теперь в закрытом накрепко медальоне и мечтами просто от пары тычков в случайную шлюху не остынет. Стоило хоть немного, а отвлечься от маревного, беленького личика невесты, намертво, казалось впечатанного в раскаленную, болящую башку и слабо, но ноющую плоть.

С медальоном Диньер решил пока не расставаться.

На предложение поверенного вернуть образок, повел себя грубо и невоспитанно, рявкнув дурным ослом:

— Тебе чего? Никуда не денется у меня из кармана! Твоя побрякушка? Нет? Ну так чего печешься? Бильерово имущество, Бильеру и верну… А не верну, так и ничего. Не обеднеет.

Кортрен же ответил на это рявканье поспешными кивками и успокаивающими взмахами рук.

— Конечно, конечно, льерд, — доверительно шепнул он — Не стоит так нервничать, прошу прощения, если я доставил вам беспокойство! Как вам будет угодно.

Ну вот, и теперь льерду было угодно посмотреть на своё наследство, на родовое имение.

Просто чтоб развеяться. Растрясти ночные, смутные видения, колючий стеклистый порошок, тревожащий сейчас плоть и мысли, и долбаную серебряную пыль, мелкие комочки которой одновременно леденили и жгли виски…

Опуская эти малопонятные посторонним подробности, вольник обратился с предложением об остановке к Кортрену.

— Если угодно, остановимся, — кивнул тот — Тем более, ваши угодья находятся неподалеку от поместья Бильер, нам это как раз по пути.

На том и порешили.

…Мощеная городская дорога, закончившись, оборвалась и экипаж, мягко прошуршав по подсохшей земле, покатил по бездорожью.