Месть базилевса - Николай Бахрошин

И молочное сияние луны, и серебряные монеты звезд – все заслонил костер Хаскара, кама племени талов, сына великого кама Кирги, внука великого кама Буена.

Внезапно шаман остановился, присел на корточки, закинул голову к небу и сильно, протяжно завыл. Этот вой-песня задрожал, завибрировал над поляной, перекрывая огненный гул.

Любеня понял, кам таким образом предупреждал своего бога Ягилу, что вот скоро, сейчас, он вскочит на коня-бубен, подхлестнет его деревянным билом и взлетит к границам Верхнего Мира, поскачет по небесным просторам, где прошлое и будущее существуют одновременно… Жди, Ягила! Ждите, боги и духи, ждите, отец Кирга и дед Буен, я иду к вам! Лечу на невидимых крыльях сквозь звездное небо туда, где нет ночи и дня, где свет и тьма дружат, а не ссорятся между собой!..

Любене и раньше приходилось видеть, как камлает Хаскар.

Лет ему не так уж много, знал полич, но шаман выглядит пожившим и сгорбленным, ходит, приволакивая ноги, тяжело опираясь на посох. Костяные амулеты сухо цокают друг о друга, мерно позвякивают нашитые на цветастую парку монеты, посох с силой стучит по земле. У лесного народа талов даже старики и бабы передвигаются по лесу тихо, как бестелесные сущности Нави, мира духов, а тут издалека слышно – шаман идет.

Зато во время своей ворожбы кам преображается. Словно молодеет сразу, вырастает, расправляет плечи, становится быстрым и ловким в движениях. Мать Сельга как-то объяснила: камы получают от своих богов большую мощь, но платят за это силой живой, вот и стареют до срока. Поэтому соплеменники шаманов боятся, уважают и слушаются, но никто им никогда не завидует.

Алекса, любимая, первый раз видела камлание народа талов. Смотрела завороженно, крепко прижималась к плечу Любени. Вздрагивала словно от холода, хотя от огня шел густой, плотный жар. Пухлые пунцовые губы приоткрыты, щеки раскраснелись, в блестящих глазах отражается трескучая пляска огня. Тугие, вольно разметавшиеся завитки волос кажутся в свете костра темнее, чем есть, напоминают начищенную медь.

Любуясь девушкой, Любеня одной рукой обнимал ее тонкие плечи. Успокаивал. Второй рукой держал за ладошку, перебирал покорные пальчики, про себя восторгаясь их особой, невесомой хрупкостью.

Милая… Любимая… Дорогая настолько, что сердце жмет сластью и болью одновременно.

Странно все получилось, не переставал удивляться Любеня. Трудно представить, что еще десять-двадцать дней назад он не знал и не видел этой солнечной девушки. Даже не подозревал, что она живет где-то в Яви.

«Пойдешь со мной?» – спросил он ее тогда. «Пойду!» – сказала она. И больше ничего не спросила.

Двадцать дней, двадцать ночей… Целая жизнь!

А до этого был целый год. Без нее. Год, как он вернулся в родовую деревню, отстав от дружины воинов моря с острова Миствельд. Тоже жизнь. Но сейчас казалось – ненастоящая. Будто спал долго, вечность спал и проснулся только теперь.

Языки огня сплетались перед глазами, и Любеня задумался, что в жизни все сплетается так же причудливо. Очень похоже – с шумом, треском, с веером обжигающих искр…

* * *

Когда старый Творя-коваль позвал его сбегать на лодке к оличам, наменять сырого железа на бочонки с медвежьим салом и пушную рухлядь, Любеня совсем было отказался. Не с руки ехать, еще третьего дня уговаривались с мужиками на большую облаву – загнать лосей, что видели неподалеку от деревни, накоптить и навялить мяса.

Передумал Любеня в последний момент. Пришло в голову: вниз по Лаге-реке, по течению – куда ни шло, а выгребать назад, вверх, старому тяжело будет. Руки у кузнеца по-прежнему крепкие, но со спиной плохо, подводит. Снарядить с ним кого-нибудь из молодых – так замучают болтовней. Молодость разговорчива, а Творя не любит тереть языком о зубы. Да и не возьмет кого ни попадя, один пойдет. Он крепкий в своем упрямстве. В точности как его железные заготовки.

Сам Любеня умел молчать в лад с кузнецом. За это, как и за навык огненного ремесла, полученного парнем в земле свеонов, Творя отличал его. Уважал как равного, хотя сам старше годами чуть не втрое, на совете старейшин рода сидит на почетном месте. Часто зазывал к себе в кузню, куда мало кого пускал. Известно, дело огня и железа не любит случайных глаз. Кузнечное ремесло – это тоже волхование, священнодейство в честь Перуна Среброголового, когда-то подарившего родам человеческим не только воинскую науку, но и огненные ремесла.

Да и то сказать, чего бы не пройтись по реке, не глянуть, как обстроились оличи на новых землях? Этот род, одного корня с ними, поличами, недавно снялся с насиженных мест у града Юрича. Как раньше поличи, подался в глухие в северные леса, подальше от князя Хруля с его дружинниками.

Старый князь, свеон по рождению, бывший морской конунг Харальд Резвый, с каждым городом становился все жаднее до дани и изобретательнее в поборах. Из всех родичей, пожалуй, только Любеня мог правильно выговорить это сложное, с карканьем звучащее – морской конунг Харальд Резвый. Не забыл еще чужой язык, как не забыл все пятнадцать лет в землях свеев.

Честно, как в небо глядя, вспоминал часто. Сам не понимал, то ли любовался прошлым, то ли жалел о нем. Страны, народы, тугие ветры морских дорог, звонкие песни мечей, восторг победы, хрипло рвущийся из пересохшего горла, – все там, в прошлом. Там – побратимы, за которых не жалко жизнь положить, там – коварные враги, чья ненависть тоже делает мужчину сильнее. А здесь…

Вот, вернулся, а все словно не до конца пришел. Словно часть его осталась в чужой земле. Свой будто, а наполовину пришлый.

Житье родичей простое, лесное. И заботы обычные: охота, рыбалка, хлеб, скотина, дрова. Работаешь, добываешь, крутишься как пущенное с горы коло, оглянешься – день ото дня не отличить. От того, может, и разговоры тягучие, как зимняя ночь. Порой, казалось, все это застревает в глотке, как сырая рыба без соли. Тоска комом подкатывает под горло – до того пресной кажется здешняя жизнь.

Почувствовав, что на него опять накатило, Любеня мрачнел и замыкался. А многие родичи видели в его молчании презрение и заносчивость перед ними.

Не задирались, правда, знали его боевое умение и змеиную быстроту движений. Он сам показал однажды, как, подхватив из-под ног любую палку, можно уложить на землю с полдесятка крепких парней. И с мечом кое-что показывал. Думал удивить, потешить, а получилось – испугал. Многие не поняли и начали опасаться. Кто-то даже шептался, что тут не обошлось без черной волшбы. Мол, вспомните, родаки, когда-то мы, поличи, с черными колдунами боролись, а тут – своего вырастили, получается. Того гляди начнет плевать в небо назло богам Ирия и приносить жертвы подземному Ксарю Кощею. Нет, паря, тут надо в оба глаза смотреть, судачили особо бойкие на язык. Обратно сказать, кровожадные боги свеев, которым столько лет прослужил Любеня, по-тамошнему прозывавшийся Сьевнаром Складным (язык-то сломаешь напополам, пока выговоришь такое имя!), не простили, небось, побега. Посылают к нему во сне валькирий (тоже, други, чудное слово, а сами вроде как наши мавки или, пущай сказать, упыри!), чтоб сосать из отступника силу-живу. Именно поэтому он, Любеня, часто ходит хмурый с лица. Знает, когда-нибудь злые валькирии высосут его до донца. Чужие боги, известно, с ними только свяжись, век не распутаешься! А уж боги свеев – лютей не бывает, в своем небесном мире (Асгард он у них называется) дружка дружку поедом едят, только отовсюду и слышно, как зубы о соседские кости лязгают… Съедят каждый каждого, потом обратно встают, мясом заново обрастают, потому – бессмертные… Не, робя, что говорить, наши словенские боги суровы – Сварог, старейшина богов, может всю Явь в ладонях поднять, Даждь-бог так силен, что плечом толкает Коло Времени, Перун, защитник богов, мечом-молнией скалы напополам разваливает… Но эти свейские асы, пожалуй, еще позадиристей будут!

Попробуй объясни им, что прекрасные девы-валькирии не сосут силу-живу, а провожают павших с честью бойцов в Вильнев и Валгаллу, пиршественные залы Одина-Все-Отца, невесело усмехался Любеня. И, вообще, боги свеонов, данов, гаутов, новегов и прочих народов фиордов не такие уж злобные. Ссорятся между собой – да, бывает. А разве наши не ссорятся? Разве Сварог не изгнал когда-то из круга высших богов слишком хитроумного Велеса? В точности как бог фиордов Один-Все-Отец изгнал из Асгарда Локки Коварного. И, задуматься, по той же причине – за ту великую змеиную хитрость, что сродни подлости.

Подумать, сравнить дела их и наших богов – не разберешь, где разница, да…

Любеня знал: доброхоты втихоря нашептали – особенно усердствуют в язвительных разговорах дядька Весеня да его собственный кровный по матери брат Ратмир. Младший брат, сын покойного дядьки Ратня.

Ну, Весеня – не злой, просто глуповат малость, оттого и любит болтать невесть что. Такая натура – на ходу придумывает, заплетает языком кружева и первый же своим выдумкам верит. Хлебом его не корми, лишь бы слушали. Балабол он, даром что седого волоса в бороде уже больше, чем темного. Мамка Сельга однажды рассказала, посмеиваясь: когда-то Весеня отличился в схватках поличей с дружиной Рагнара Однорукого и с тех пор навсегда загордился. А гордость, известное дело, с умом частенько не ладит.