Вдалеке от дома родного - Вадим Пархоменко

Очень красиво сказали пионеры Нерехты. Спасибо им!..

Итак, интернат разместился в школе. В бывших классах — кровати. Светло. И почти уютно. Почти — потому что очень уж скучно и грустно было на первых порах без пап и мам. Правда, дети храбрились. Старались не показывать друг другу свою тоску…

Наконец всех развели по комнатам. Одна из них, мальчишечья, была и грустной и веселой одновременно. Грустной — потому что лежал в ней тяжело больной Борька Колгушкин, туберкулезный мальчик лет десяти; веселой — потому что среди мальчишек все время вертелась смешная девчонка. Имя у нее было обыкновенное — Тамара, фамилия — Трегудова. Это была девчонка забавная. Тараторила без умолку о разных глупостях, но слушать ее было интересно.

…Шли дни и недели. Ребятам начинало нравиться в Нерехте.

Однажды они видели большой пожар и впервые в жизни ели горячие огурцы.

В тот день у ребят погиб голубь. Темно уже было, на горизонте зарницы вспыхивали, когда Петька Иванов с Толькой Дысиным хоронили голубя. Хоронили под ночь, чтобы никто не видел и не мешал. Голубь–то был великолепный! Турман! Красивейший рыжак!

Погиб он из–за одноногого мальчишки, Кольки Тарасова, лицом похожего на бульдога, за что и прозван был соответственно.

Когда запускали ребята в небо купленного на собранные двугривенные рыжака, Тарас подсказал: привяжите, мол, за лапу, а то улетит.

Ребята так сдуру и сделали, а нитку Тарас не на катушку, а на палец накрутил.

Высоко взлетел рыжак, а потом как рванет! Только вдруг трепыхнулся и… камнем вниз. Разбился.

Схоронили турмана. Для этого у пионервожатой Иры коробку картонную из–под туфель выпросили, правда, не сказав, для какой цели она им понадобилась.

И вдруг — заполыхало на краю неба, тихо и розово. Потом люди побежали. «Пожар!» — кричат.

Все побежали в ту сторону, где алело небо. Бежали далеко, через много дворов и переулков. А когда были уже у пожарища и глазели, раскрыв рты, на оранжевые языки пламени, вырывавшиеся из окон дома, Рудька взвизгнул и закричал: «Пе–е–е-тька! Бочка на тебя!»

Петька успел отскочить. Действительно, какой–то очумелый от дыма дядечка не выкатывал, а вышвыривал из горящего, как и дом, сарая деревянные бочки. Они дымились паром, и от них вкусно пахло.

Скрывать нечего — после пожара одну полуразбитую бочку ребята изрядно потормошили в сторонке» Были там самые обыкновенные соленые огурцы, но — горячие! Ели такие огурцы мальчишки первый и наверняка последний раз в жизни. От них пахло чем–то копченым. Ну, конечно же, обугленными бочками! Вот была вкуснотища!

О пожаре еще запомнилось ребятам, что кошки здорово орали да чумазые мальчишки поливали из ведра ошалелую козу.

Хотели огольцы помочь взрослым тушить пожар, но те их прогнали: коль не можете полные ведра воды таскать, то и не крутитесь под ногами.

* * *

Лето близилось к концу, но было еще тепло, солнечно, когда пионервожатая Ира повела ребят на речку.

Солнце пригревало, и детвора с удовольствием плескалась в теплой воде речки под соленым названием Солоницевка. А может быть, это было и не соленое, а солнечное название? Тем более, что в тихих, маленьких омутах плавали тогда не белые, а очень желтые лилии–кувшинки.

Купались весело, бойко и громко, со смехом и повизгиванием. Ну так, как умеют купаться лишь дети. А Тамарка Трегудова, или просто Тамтре (на ее домашних вещах — платьицах, рубашонках, чулках — были вышиты метки: «Там. Тре.»), в это время сидела на берегу и пробовала надуть через соломинку лягушонка. Ребята уже не раз показывали ей эту премудрость, но у Тамтре что–то не получалось. Видать, тренировки не хватало. Кончилось все тем, что лягушонок от нее удрал, а Тамтре, боявшаяся воды, стала просить вожатую, чтобы она сплавала и нарвала ей кувшинок.

Мальчишки купались долго. Когда они вылезли из речки, девчонки уже сидели возле Ирины Александровны и плели из мокрых кувшинок грустные красивые венки.

В края сибирские

Вскоре интернат отправили дальше, в село Григорцево, что неподалеку от Нерехты. В то самое Григорцево, которое упоминалось в нескладных и наивных напевках, исполняемых под балалайку местными ребятами:

Город Нерехта — не город,Солоница — не река,Попадейкино — деревня,А Григорцево — село…

Село было небольшое, очень зеленое, тихое и уютное. В километре от него весело шумел лес, в котором в изобилии росли грибы и ягоды.

Недалеко от интерната находилась сельская начальная школа. Был в ней большой и добрый человек — директор школы и одновременно учитель пения. Грустным и мягким басом запевал он свою любимую песню:

Мы — сыны батрацкие, мы — за новый мир,Щорс идет под знаменем — красный командир,Голова обвязана, кровь на рукаве,След кровавый стелется по сырой земле…

Хоть и хорошее село было Григорцево, а настало время, когда ребят пришлось увозить в глубинку, — фашистские самолеты и сюда уже долетали…

Шел ноябрь. Бодрый, с морозцем и похрустом. Дали интернату десятка полтора розвальней, и — в путь. Скорей, скорей, пока фашист поперек не стал! Последних сивок и бурок пустили в такой извоз.

И вот снова Нерехта. Добрый и когда–то весело–спокойный город, сейчас весь притихший, словно затаившийся, но уже по–военному строгий, настороженный.

Задерживая эвакуацию учреждений, торопливо, но не кое–как, заполнили ленинградской детворой старенькие зеленые вагоны, и покатили они на восток…

Долго, очень долго барражировали в синем небе, охраняя эшелон, два краснозвездных «ястребка». А эшелон с маленькими ленинградцами уносился в дальнюю даль, тревожно постукивая колесами на стыках рельсов, погромыхивая на разъездах возле станций и полустанков…

* * *

Дорога была длинной, утомительной. Ехали больше недели. В вагонах тесно душно и неуютно. Все с нетерпением ждали конца пути. Все думали о Сибири. Она казалась сказочной и теплой страной.

Наконец прибыли. В тихом, белом и насквозь промерзшем городе Ишиме интернат «выгрузили». Из вагонов — прямо в машины, в трехтонки и полуторки. Посадили мальчишек и девчонок друг к другу поплотней, прикрыли брезентом, рогожками, чтоб не замерзли, и поехали.

Мороз был злой–презлой — вдохнешь глоток воздуха, и кажется, не легкие, а два куска льда в груди. Сорок пять — это что–нибудь да значит. Это уже не мороз, а морозище!

Зато все вокруг — сухо и звонко. Снег не скрипит, а поет! Да и ехать, кажется, не так уж далеко — что–то около ста верст. Правда, по открытой всем ветрам степи, а точнее — по лесостепи, Ишимской.

Большак был укатан, но старые, видавшие виды грузовички двигались не очень–то быстро.

А мороз становился все нестерпимее. В кузовах захныкали самые маленькие — дошколята.

На короткой стоянке в небольшой засугробленной деревеньке директор интерната Надежда Павловна Потапова бегала от машины к машине, суетилась, тревожась за всех, растирала руки, ноги, лица мальчишек и девчонок, а у самой — белый–пребелый нос и посизовевшие щеки. Кто–то крикнул ей об этом, и она, морщась от боли, стала яростно растирать снегом и нос, и щеки, и лоб. Потом вместе с воспитательницей Ольгой Ермолаевной Лимантовой снова кинулась к детям — не сильно ли обморозились?

Обморозились, конечно, немного, но, к счастью, следующей остановкой был конечный пункт — районый центр, село Бердюжье Тюменской области.

Работники райкома партии, райисполкома и районо заботливо снимали закоченевших ребят с грузовиков. Тут же деловито суетилась и группа местных комсомольцев.

У Петьки Иванова ноги уже не гнулись — «затекли» за сто километров неподвижного сидения в кузове грузовика на морозном и ветреном ишимском большаке: прижали Петьку в угол кузова так, что не пошевелиться было. С полуторки его снимала секретарь районного комитета партии Людмила Александровна Попова. На всю жизнь запомнил Петька ее добрые, встревоженные глаза…

Детей брали с машин на руки и несли в отведенное для эвакуированных жилье — бревенчатое строение, в котором раньше, до войны, находилась контора «Заготзерно». Дом был крепкий, хотя и неказистый с виду, с большими, черными, круглыми и высокими железными печками. Там было уже натоплено, и сейчас райкомовцы, райисполкомовцы и учителя — свои и местные, предварительно растерев мальчишек и девчонок снегом, размещали их в этом уютно–теплом благополучии.

А дети были, как сонные мухи, потому что устали, замерзли и потому что наступала ночь. Первая ночь в незнакомой Сибири…

На другой день, едва рассвело, потянулись к интернату — поодиночке и небольшими группками — местные жители. Были это преимущественно женщины, и каждая из них что–нибудь несла: или завернутый в чистую тряпицу десяток яичек, или пару кринок молока, или ведерко (а то и два) картошки, или какую–нибудь теплую вещицу. И хоть знали они, что для эвакуированных ленинградских детей заранее было приготовлено самое необходимое, каждой хотелось лично приветить ребятишек добротой и заботой своей. В то утро в комнате Надежды Павловны находилась секретарь райкома партии Людмила Александровна Попова. Она рассказывала директору интерната о селе, о тех трудностях, с которыми, возможно, придется столкнуться, о том, чем смогут помочь райком партии и райисполком, а о чем интернату надо будет позаботиться самому.