Записки вратаря - Лев Яшин

Зимой покатые крыши сараев служили нам трамплинами, с которых мы прыгали на лыжах. Падали, ушибались, набивали огромные синячищи, но зато учились крепко держаться на ногах, не бояться высоты, владеть своим телом.

В середине двора была у нас довольно большая вытоптанная сотнями ног площадка. Летом она служила нам футбольным полем, зимой – катком. Мы делали каток сами. Приносили из дому саночки, доставали из сарая деревянную кадушку и возили от колонки, что стояла на другой стороне улицы, воду. Каток, понятно, получался плохонький, но коньки кое-как скользили, и ладно.

...Теперь, бывая у родных на Миллионной, я с грустью смотрю на старый наш двор. Нет, он не пришел в запустенье, наоборот, стал красивей и нарядней. Лавочки, газончики, песочницы, столики. Нет больше сараев, заборов, пустырей. И нет мальчишеских ватаг. И жители первых этажей довольны: мяч, пущенный шальной ногой, не угодит в стекло. Вроде бы порядок. А мне грустно. Ну что это за мальчишка, думаю я, которому негде наставить себе шишку, разбить нос, устроить засаду, погонять мяч? Что это за мальчишка, который не лазает по деревьям, не перескакивает через заборы, не умеет делать снежных крепостей?

Мне грустно, когда я вижу ребят, облепливающих дворовые столики, за которыми чинно, с сигаретками в зубах посиживают взрослые, ведя степенную игру в «козла» или в «дурачка».

Мальчишки стоят у них за спинами или подсаживаются с краешка лавки, смотрят, проникают в тайны «тихих» игр.

Не знаю, может, я и не прав, но непомерно большой травматизм молодых футболистов теперешнего поколения, их какую-то незащищенность от повреждений я связываю с этими вот ухоженными и благоустроенными дворами. Растяжения и разрывы мышц, мениски и вывихи стали рядовым делом в футболе, Чуть ли не половина молодых игроков что-то залечивает. Всегда у нас кто-то пропускает игры. Они мало бегали, прыгали, дрались, играли в футбол, катались на коньках, взбирались на деревья в детстве, и теперь расплачиваются за это недостаточно сильными, упругими и эластичными мышцами, недостаточно прочными становыми хребтами, недостаточно уверенной координацией движений, недостаточно крепкими нервами. У них повышенная боязнь ушибиться при столкновении и неумение в последний миг от этого столкновения уйти. Мы же, дети, выросшие в довоенных дворах, прошли эти науки совсем маленькими, прошли, хотя никто не понукал нас к тому специально, прошли с удовольствием, играя.

Нет, я не против благоустройства, которое отличает современные дома и дворы. Я против того, что в заботах о благоустройстве забывают о подростках. Обо всех от мала до велика помнят – о детишках ясельного возраста и пенсионерах, о любителях настольных игр и домохозяйках, а о подростках забывают. Но для нормального развития мальчишки – физического, психического, нервного, даже умственного – мальчишеские забавы необходимы и обязательны. И что-то делать надо, чтобы мальчишкам эти забавы вернуть.

Я говорил, что помню свое детство в мельчайших подробностях. А вот был ли у нас в школе урок физкультуры, хоть убей, – не помню. Зала уж точно не было. А вся наша физкультура состояла в том, что, как только станет потеплее, выскакивали мы буйной ватагой во время большой перемены в школьный двор и до звонка гоняли в футбол. Школа моя и сейчас стоит себе, жива-здорова. И по-прежнему – без спортзала. Так что, думаю, и нынешним школьникам нелегко будет после припомнить, была ли у них физкультура. А ведь нынешним мальчишкам вообще негде подвигаться. Стадион не у всякого под боком. И в секцию попасть не так просто. А двор – вот он рядом, хоть десять раз в день туда выбегай. Только что там делать парню? Фактически двор у него отняли...

В начале лета 1941 года мы с матерью, как всегда в каникулы, поехали в Поляны, в деревеньку неподалеку от Подольска, где жили наши родные и где меня ждали три прекрасных месяца – рыбная ловля, полный лес грибов, походы в ночное... Но через несколько дней мать приехала за мной и увезла в Москву. Началась война.

Всю нашу школу вывезли в лагерь, под Воскресенск, километров за сто от Москвы, подальше от бомбежек. Мы еще не понимали истинного смысла этого слова: «война». Мы с малых лет слышали его и ежедневно стократ повторяли сами, начиная очередную игру. И теперь еще продолжали относиться к войне, как к игре. Нетерпеливо ждали мы вечернего часа. Мы знали: вечером, выбежав на пригорок, увидим дальние вспышки, услышим, как взрываются бомбы и ухают зенитки. Мы боялись пропустить хоть один из этих вечерних спектаклей – пропустишь, а тут все и кончится, разобьют врага, и не то что повоевать не придется, но даже не наглядишься, как следует на войну...

Фронт все ближе подходил к Москве. Дома готовились в дорогу. То и дело повторялось слово «эвакуация», слово, прежде незнакомое, впервые услышанное в те дни и ставшее вскоре таким же привычным, как «война», «фронт», «тыл», «отступление», «карточки». Семьи рабочих завода, где работал тогда отец, вывозили под Ульяновск. И вот наступил тот осенний день октября 41-го года, когда наш эшелон сделал последнюю свою остановку в степи, не доезжая Ульяновска, и мы стали разгружаться. Этот день я могу считать последним днем своего детства. Мне было в ту пору без малого двенадцать лет.

Ползимы мы таскали по снегу станки и устанавливали их в будущих цехах, прямо под открытым небом. Завод мы достраивали сами. Когда же выдавался свободный день, мы с отцом брали детские саночки и отправлялись в ближайшую деревню, километров за двенадцать. Уходили мы налегке – в санках лежали отобранные матерью вещички из тех, что не слишком нужны или из которых выросли мы с братом. Обратно же волокли тяжелый груз-выменянные на свое барахло картошку, брюкву, овсянку, муку.

Поближе к концу зимы от бараков до заводской проходной протянулась тонкая и прямая, как струна, тропинка в снегу. В шесть утра поднимались наши отцы, одевались, умывались, завтракали, как автоматы, тратя на все ровно столько времени, сколько необходимо, и ни секундой больше, и шли на завод. Шли в глубокой темноте прямо на свет, исходивший из заводских дверей. Потому и дорожка была такая прямая, что каждый боялся сделать лишний шаг – экономили силы, тепло, энергию: предстоял долгий рабочий день.

Окончив, пять классов, осенью 43-го стал ходить вместе с отцом и я. Меня поставили учеником слесаря. Я получил рабочую карточку, стал настоящим рабочим. Подрос брат, и мать тоже пошла на завод. Радио все чаще приносило вести о победах наших войск на фронте. По заводу понеслись радостные слухи о скором возвращении домой.

И верно, в начале 44-го мы въезжали со своим скарбом в родной двор на Миллионной улице, втаскивали вещи в дом, обнимались и целовались с многочисленными дядьками, тетками, двоюродными и троюродными родственниками.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});