Филип и другие - Сэйс Нотебоом

— В постель? Да, конечно, — нам пора спать, — сказал он и отвел меня в маленькую комнатку, оклеенную обоями в желтый цветочек. Там стояла старая железная кровать с медными шариками.

— Ночной горшок — в тумбочке, — сказал он и вышел. Я лег и сразу уснул.

Наутро меня разбудило солнце, нагревшее комнату. Но я не двинулся с места, потому что вокруг было слишком много странного.

Рядом со мною, на тумбочке, стояли рододендроны, которые я срезал для дядюшки Александра накануне вечером. Ночью их здесь не было, я это точно знал, — значит, он принес их позже, когда я заснул. На стене висели четыре картинки. Статья из газеты, аккуратно вырезанная и приколотая четырьмя медными кнопками. Она совершенно пожелтела, но я все равно смог прочесть: «Время отправления кораблей и номера пирсов — 12 сентября 1910 года». Рядом висела старинная гравюра под стеклом, в черной лакированной рамке. Между стеклом и гравюрой собралось так много пыли, что краски казались поблекшими. «Возвращение из школы» — было написано под картинкой: на ней мальчик в коротких штанах и шляпе с широкими полями выпрыгивал из повозки, запряженной парой лошадей, и бежал к матери, ожидавшей его в дверях, раскинув руки для объятья. В садике у их дома росли большие желтые и голубые цветы, которых я никогда в жизни не видел.

На другой стене висело свидетельство о сдаче обязательного экзамена по плаванию — на груди и на спине, — и тонким острым почерком было вписано имя его владельца: Паул Свейлоо. А прямо над ним — большая, наклеенная на картон, пожелтевшая от времени фотография мальчика-индонезийца с большими глазами и стрижкой с челочкой, в точности так стригли и меня.

Я медленно вылез из постели, собираясь спуститься вниз, и выглянул из комнаты. Передо мною был длинный коридор со множеством дверей. Я постоял у каждой двери, прислушиваясь, нет ли там дядюшки Александра. Увидеть что-нибудь через замочную скважину мне нигде не удалось.

Держась обеими руками за перила, я спустился вниз, в холл. В доме было очень тихо, и я немного испугался, потому что забыл, которая из дверей ведет во вчерашнюю комнату.

Тогда я вытащил перочинный нож, раскрыл его и положил на пол.

Потом сильно раскрутил его и подождал, пока он остановится. Дверей вокруг было много, и я решил войти в ту, на которую укажет кончик лезвия. Это оказалась дверь комнаты, где стояли диваны, потому что, когда я потихоньку нажал на ручку и дверь отворилась, я услыхал храп дядюшки Александра. Он лежал, так и не раздевшись, на диване, рот его был открыт, колени торчали вверх, а руки свешивались вниз, словно он хотел коснуться пола. Я мог теперь его как следует рассмотреть, он был одет в черный пиджак и брюки без манжет. Такие брюки в тонкую полоску мужчины надевают к смокингу, когда женятся или идут на похороны, а после донашивают, когда становятся стариками, как дядюшка Антонин Александр.

***

Я боялся его разбудить, тихонько прикрыл дверь так, чтобы замок не щелкнул, и вернулся наверх, в свою комнатку.

И увидел книги — книги, принадлежавшие Паулу Свейлоо. Их было не так много, и названий большинства из них я тогда не мог еще прочесть, но шестью годами позже, когда я спал в той же комнате, я их записал. Первым в ряду был «Германский альманах для зубных врачей» за 1909 год.

Внутри стояло: «Паулу Свейлоо от…» — имени я не смог разобрать. Следующая книга — том из собрания сочинений Бильдердайка[1] — «Паулу Свейлоо от Александра, твоего друга». Я не мог понять, как эта книга оказалась в шкафу, потому что, если ты даришь книгу, ты ведь не оставляешь ее у себя?

Следующей была книга «Критика чистого разума», автор Иммануил Кант. «Паулу Свейлоо от преданного…» — и снова я не смог прочесть имени.

И так далее. «История Французской революции» в семи томах, автор Мишле. «Архитектура и ее основные периоды», автор Генри Эйверс. «Красное и черное», автор Стендаль. «Письма» Бускена Хьюта, изданные его женою и сыном. И наконец, маленькая книжечка «Имитация Христа» Томазо да Кемписа.

И в каждой книге неизменно стояло «Паулу Свейлоо», но имени дарителя было не разобрать.

Я снова взглянул на портрет, словно ожидал от него помощи, но мальчик-индонезиец выглядел равнодушным, и вдруг я понял, что разглядываю его книжки. «Так ты и есть Паул Свейлоо?» — подумал я, поставил книги назад в шкаф и выровнял корешки. Тут я заметил, что мои руки густо покрыты пылью.

На нижней полке книжного шкафа стоял большой ящик, и, так как я сидел на корточках, надежно скрывшись от взглядов портрета, я осторожно поднял крышку. Это был граммофон.

Там была пластинка — ария из «Лоэнгрина» Рихарда Вагнера, «Рассказ о Граале». Рядом с пластинкой лежала ручка, ее надо было вставить в гнездо и покрутить, чтобы заиграла музыка. Я стер носовым платком пыль с пластинки и стал крутить ручку. Музыка оказалась громкой, она мгновенно заполнила собою комнату, не оставив мне в ней места.

Из-за того что она была такой громкой, я не слышал шагов дядюшки Александра, пока он не распахнул дверь. Он вбежал, тяжело дыша, и заорал:

— Выключи, немедленно сними пластинку!

Оттолкнув меня в сторону, он схватился за тяжелую мембрану с иглой и сердито (а может быть — испуганно) рванул, да так, что поцарапал пластинку. Музыка со скрежетом оборвалась.

Дядюшка Александр постоял, переводя дыхание; потом осторожно взял пластинку и отошел с нею в угол.

— Царапина, — пробормотал он, — царапина на пластинке. — И попробовал стереть царапину манжетом своей белой рубахи, словно это была пыль. Я вытащил ручку из гнезда и положил ее в ящик. А потом спустился вниз.

На улице играли дети. С террасы мне было слышно, как они кричат: «Кто играет с нами в ведьму? Кто играет с нами в ведьму?»

Сквозь кусты, росшие у забора, я их отлично видел. Это были смуглая девочка с длинными светлыми волосами, в голубом платье без рукавов, и маленький мальчик со старческим лицом и серыми глазами. Он ходил, прихрамывая.

Когда девочка проходила мимо того места, где я стоял, я пробрался сквозь кусты и сказал:

— Я очень хочу поиграть с вами, только не знаю, что надо делать.

— А ты кто такой? — спросили они.

— Я — Филип Эммануэль.

— Что за чудное имя, — сказал мальчик, подходя поближе, — и тебе нельзя с нами играть — у тебя девчачья прическа.

— Неправда, — сказал я, — потому что я мальчик.

— Нет, правда, — возразил он и запел, дразнясь:

Филип — девчонкаФилип — психочудикФилипа не примут в игру.

— Кончай, — сказала девочка, — заткнись, пусть играет с нами.

— Нет, мы его не возьмем.

— Пошел вон, — сказала она, и мне: — Пошли?

— Куда? — спросил я, но она высоко подняла брови, так, что глаза у нее стали огромными, и ответила: — В Африку, разумеется.

— Но Африка страшно далеко.

— Что за идиот! — крикнул мальчик. — Африка совсем рядом — за углом — на соседней улице.

— Заткнись, — повторила девочка, — заткни свой дерьмовый рот. — Идем? — спросила она меня, я перелез через забор, и мы пошли на соседнюю улицу.

— Если ты возьмешь его, я с вами не пойду, — сердито закричал мальчик, — потому что у него девчачья прическа и он не знает, где Африка.

Я хотел сказать, что прическа у меня вовсе не девчачья и что я знаю, где Африка — за углом, на соседней улице, но девочка сказала:

— Он пойдет со мной.

И мы ушли вместе, а мальчик остался у забора и вдруг закричал:

— Филип с Ингрид по-дру-жились! Филип с Ингрид по-дру-жились!

Мы не оглядывались, и я спросил:

— Это правда?

— Я пока не знаю, — сказала она, — мне надо еще подумать. Африка здесь, за углом.

Африка оказалась пустырем, на котором собирались строить дома, там стоял огромный щит, а на нем — реклама:

Покупайте Дома

Которые Будут Здесь Построены

Ингрид плюнула в сторону доски.

— Дерьмовая доска, — сказала она.

На пустыре было полно ям и большой пруд, покрытый блестящей ряской. Там и тут попадались проплешины серого, спекшегося песка и маленькие холмики жирной желтой земли, похожей на глину, — но кое-где росли кустики, высокая острая трава, зверобой и лютики.

Ингрид шествовала впереди меня через Африку по узкой тропке и колотила палкой по сухим кустам, а оттуда с грозным жужжанием вылетали гигантские мухи.

Мы уселись на голом, открытом месте.

— Ты запасся провиантом? — спросила Ингрид. Но у меня, конечно, ничего не было. — Тогда мы должны сперва раздобыть провиант, — решила она, и мы пошли по другой дорожке в сторону домов.

— Зайдем в этот магазин, — сказала Ингрид, — они не торгуют конфетами, только шоколадом в плитках. А ты должен спросить: у вас конфеты есть?

— Зачем, — спросил я, — если у них все равно нет конфет?