Период полураспада - Елена Котова

Николай, проштудировавший зарубежную классику в ранней юности и тогда же составивший обо всем прочитанном твердое суждение, ограничился репликой о стадном и индивидуальном в в человеке и удалился в спальню.

– Папсик! Ты такой худенький и маленький, смотри, куда-нибудь под кровать не закатись, – крикнул ему вслед сын. Со свойственным Котовым едким чувством юмора, он не упускал случая поддеть отца, которого на самом деле очень любил. Николай, действительно мелковатый и костлявый, относился к насмешкам сына и жены без обид. Бросив сквозь дверь «Ну и семейка», он зарылся головой в одеяло и тут же заснул.

Юра с матерью остались за барной стойкой на кухне Юркиного дома в Бруклине в одиночестве. Подливая друг другу виски, смаковали смыслы, скрытые в каждой фразе, ниточки, протянутые между ними…

– Юр, а под конец, помнишь? Он сказал: «Может, мне тоже стоило примкнуть к носорогам? Пожалуй, уже поздно… К ним надо примыкать с самого начала…».

– А ты вот к носорогам не примкнула!

– И ты не примкнул…

– Я-то? Они меня, по крайней мере, за своего приняли. В отличие от тебя, кстати. Но в стадо мне неохота. Плохо, наверное?

– Сложный вопрос… Чаю налить?

– Чаю налить… А в стадо не хочу. Хочу сам по себе.

– Самому по себе непросто. Даже грустно.

– Надо просто всегда понимать, что ты – часть чего-то, – Юра вертел в руках кружку, прихлебывая из нее чай. На кружку была переведена черно-белая фотография: Юрин дед в фуражке и полковничьей форме с колодками наград держит на руках шестимесячного внука в чепчике. Это было четверть века назад.

Сейчас они шли по пляжу, навстречу солнцу, каждый молча припоминая тот ночной разговор. Лена смотрела на коренастого смуглокожего молодого мужчину, шлепающего под палящим солнцем, в который раз удивляясь, что у ее мальчика, ее крошки, у Чунечки такие мускулистые волосатые ноги и, более того, слегка намечающийся животик. Сын прервал молчание:

– …все-таки главный смысл там в том, что человеку необходимо быть частью чего-то. Но не стада, понимаешь? Те, кто не задумывается, откуда и куда они идут, начинают оносороживаться. И спонтанно, для себя незаметно, сбиваются в стадо. Не одному же идти неизвестно куда, согласись.

– Мудрено…

– Но, кстати, сермяга тут есть. Вот сколько лет я тебя прошу нарисовать мне наше генеалогическое древо! Фиг с ними, с носорогами. Хочу знать, откуда я. Имею законное право! Бабушка Катя, тетя Маруся, Таткина бабушка, Мишкины родители, кто кем приходился. Помню, вы с бабушкой упоминали какую-то Тамару, это кто?

– Таткина мама, двоюродная сестра твоей бабушки и тети Иры…

– А правда, что дедушка Соломон до революции держал гостиницу?

– До революции, Чунь, он был маленьким мальчиком. Он родился в девятьсот пятом году. Гостиницу держали его родители…

– Мам, мы даже не заметили, как до Монтока дошли! Пошли назад? Давай дальше, это интереснее, чем про ванную. Я же ничего не знаю, а мне еще своему сыну надо будет все объяснять!

– Может, дочери…

– Нет, уверен, у меня будет сын. Фамилия Котовых точно останется. Мы так, считай, с дедушкой договорились. Но мой сын все равно будет американцем, понимаешь?

– Ты, главное, русскому его учи с рождения.

– Это само собой, я о другом… Ему надо знать, откуда он. Он не должен считать, что он только американец. В смысле… не знаю, как это выразить…

– …в смысле процесса. На земле появился и живет человек. Кто он? Почему он такой, почему родился в Нью-Йорке, а, скажем, не в Африке. Или не в России. Хотя мог родиться и в России, если речь о твоем сыне. Но не родился. А почему? Я понимаю, что ты имеешь в виду. Он не сможет в полной мере понять себя и свое место в мире, если будет только американцем. У него должно быть ощущение, что он часть и другой страны, хоть родился вне ее.

– Именно! Чтобы не стать частью стада. Мам, с кем еще я могу так классно потрендеть? Только с тобой! А почему американцам так не свойственно задумываться о корнях, о том, откуда и куда они идут? Потому что это рефлексии русской интеллигенции? Ты как считаешь?

– Я считаю…

Лена присела на песок и стала вглядываться в бесконечность океана. Там, ближе к линии горизонта, он казался совершенно спокойным, почти застывшим, только игра солнечных бликов на воде говорила, что и там, вдалеке, бегут одна за другой волны, невидимые с берега.

– …когда смотришь вдаль, все совсем по-другому.

– Солнце такое яркое… Мам, еще зажмуриться можно, меня так дедушка всегда учил. Когда зажмуришься, такое можно увидеть… – Юрка плюхнулся на песок рядом с матерью и зажмурился.

– Вот именно… – Лена, помолчав немного, вдруг заговорила:

«…Девочки, Лялька и Алочка, обожали спать вместе. Родители нередко уступали им свою полуторную кровать, сами устроившись на раскладном жестком диване. Лежа без сна в постели, девочки шептались, чтобы не разбудить родителей: “Слышишь, Алка, лифт опять поднимается. Второй этаж, третий… Только бы не к нам… Четвертый…”

– Лифт захлопнулся, слышала? Кажется, звонят. Точно, четвертый…

– Нет, пятый. Но все равно не к нам…

– А вдруг они потом к нам?

– Так не бывает, они только в одну квартиру в ночь приходят.

– А вдруг придут?

– Слышишь, дверь опять хлопнула, лифт вниз поехал. Сегодня точно не придут, спи, давай.

Наутро ночные страхи отступали, начинался новый день, Катя приносила из кухни манную кашу, Милка делала девочкам бутерброды в школу, заплетала Алочке косу, вкалывала Ляльке в волосы белый бант, помогала девочкам натянуть на плечи ранцы и провожала до двери.

Девочки радостно скакали вниз по лестнице, прыгали по квадратикам мрамора на лестничных площадках: ноги вместе, врозь, наперекрест… Останавливались, добежав до этажа с дверью, опечатанной сургучной печатью…

– Я же сказала, четвертый этаж, а ты: “пятый, пятый”. Опять не угадала…

– Пока мы в школе будем, из этой квартиры мебель вывезут, они всегда так делают. Ночью людей забирают, а в обед вывозят мебель, да, Ляль?

– Потом квартира постоит пустая, а потом в ней кто-то новый поселится. Бедная нехорошая квартира.

Зеркальный вестибюль выпускал девочек на улицу. Напротив, у “военного дома”, люди в околышах грузили мебель в грузовик, крытый брезентом. Лялька и Алочка вздыхали, жалея обитателей еще одной нехорошей квартиры, и вприпрыжку бежали в школу…»

– Это какой год, мам?

– Тридцать шестой, думаю.

– Н-да-а… Лонг Айленд, солнце, лобстеры на ужин… Рамка для той, московской картинки, чтобы уж шок, так шок…

Оба замолчали, глядя в океан. Волны начинали расти только вблизи, поднимаясь, заворачиваясь огромной дугой, как будто раскрывая пасть. На мгновение можно было увидеть темно-серую гортань очередной поднимавшейся волны, тут же она падала на берег, поднимая разноцветье брызг, и бежала по песку наползающими друг на друга лужицами, потом ручейками, а затем, обессилев, отползала назад в океан, оставляя на мокром песке пузырящуюся белую пену.

– В общем, ясно, почему американцы не думают, откуда они пришли, правда? Пошли, мам, а то точно сгорим.

Они подошли к их пляжу. Эрин проснулась и теперь снова решала судоку. Увидев мужа, поднялась, чтобы отправиться купаться.

– Ну что, наговорились? – Николай взглянул на жену поверх очков.

– Обсуждали вопрос вопросов, откуда мы пришли…

– «Откуда мы пришли, куда свой путь вершим? В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим», – тут же откликнулся муж.

– Папсик, посмотри вокруг! Кто, кроме русских, постоянно думает о смысле жизни?! Вон, целый пляж носорогов! Вы как хотите, а мы полезли в воду.

– «Приход наш и уход загадочны, их цели все мудрецы земли осмыслить не сумели». Омар Хайям, между прочим.

Чуня, которого жена уже тянула к воде, не мог не обернуться, чтобы бросить:

– Папсик, какой ты у нас начитанный!

– Вот я и говорю: «Ну и семейка», – хмыкнул Николай, старательно укладывая в очечник очки для чтения. – Ну что, мы тоже в воду?

– Как говорила бабушка Катя: «Мне все равно куда, мне лишь бы со Слоником». Побежали?..

Николай и Лена с наслаждением бросились в волну, которую уже, казалось, усмирило палящее солнце. Волна попыталась их закрутить, но у нее не хватило сил, она лишь окатила их веером брызг и покатилась, пенясь, дальше на песок. Пена, брызги, песок, – все осталось позади, вместе с криками детей, визжащих на берегу, вместе с бредущими по мелководью американцами, похожими на носорогов. Впереди был только океан и тишина, мерцающая солнечными бликами серо-стальная вода. Они поплыли…

История первая.

Сестры

«Семья не размышляла над испытаниями, выпавшими ей волей судьбы и страны, расколовшими ее мир на “до” и “после”. Это “после” затем снова раскалывалось, и не раз, осколки множились в отражениях зеркал вестибюля, убегавших в прошлое, а жизнь, настоящая и особенно будущая, виделась всем прекрасной бесконечностью».