Всемирный следопыт, 1926 № 08 - Морис Ренар

Гамбертен уже вышел. Дверь его комнаты стояла полуоткрытая.

Дом казался необитаемым. Я встретил только старую ворчливую служанку, мадам Дидим, и узнал от нее, что «мосье работает». Я отправился гулять.

Здание было похоже на полуразвалившиеся казармы. В трещинах камней росла трава. Позади строений я увидел остатки аллей, и по изяществу рисунка дорожек и группам деревьев я мог представить себе былое великолепие парка.

По бокам дома, фасадом к лесу, стояли два длинных здания, повидимому, амбары. Одно из них было до половины надстроено, наверху были окна, а прежние окна нижнего этажа заложены камнями. Другое здание примыкало к постройкам разоренной фермы. Стены всех этих зданий плотно обросли лишайником. Посреди двора находился бассейн с зеленой стоячей водой.

Кругом царила невозмутимая тишина. Только в конюшне, построенной на тридцать лошадей, гулко отдавались шаги одинокого Сорьена, ходившего дозором, точно призрак былого.

Я прошелся по лесу, который оказался не так густ, как я думал, глядя на него издали. Там и сям виднелись остатки разрушенной ограды. Чем-то печальным веяло от этих остатков прежнего великолепия. Я вышел в поле.

Там все было полно жизни, везде кипела работа. Вместе со свежим ветерком до моего слуха доносился стук наковальни, пение крестьян, мычание коров. Луга кишели маленькими светлыми пятнышками, — это бродили стада прожорливых свиней.

Я гулял, пока не услышал рычания Фомы, приглашавшего меня вернуться.

Мы направились вместе к запущенной постройке, над главным входом в которую, среди полустертых украшений, можно было разобрать слово: «Оранжерея».

Оранжерея оказалась музеем. Здание освещалось через крышу. Вся левая сторона его, с одного конца до другого и от пола до стропил, была занята гигантским скелетом невероятного вида. Вдоль другой стены тянулся ряд других костяков, четвероногих и двуногих, не таких огромных, но таких же нелепых. В стены были вмазаны обломки камней неправильной формы с отпечатками каких-то странных растений. Всюду валялись выбеленные и занумерованные кости.

Гамбертен в рабочей блузе стоял, прислонившись спиной к станку, как мне показалось, слесарному.

Я смотрел на него с любопытством.

— Об'ясните ка мне все это, — сказал я, наконец. — Вот этот, например… Его позвоночник мог бы служить шпицем для собора. Что это такое?

— Это, — с торжеством ответил Гамбертен, — это атлантозавр.

— Но сколько же в нем длины?

— Тридцать метров двадцать два сантиметра. Мои предки хорошо сделали, построив эту длинную оранжерею, а еще лучше сделали фермеры, надстроив ее для сеновала.

— А это что, вот этот, с маленькой головкой?

— Бронтозавр. А рядом — гипсилофодон.

Я был подавлен. Названия внушали мне почтение.

— Вот два аллозавра, вот мегалозавр, но сборка его еще не закончена. Нет передних лап.

— А это тоже мегалозавр? — спросил я, не подумав.

— Да нет же, это игуанодон. Если бы черепа не были так высоко, вы увидели бы, какая громадная между ними разница.

— Неужели вы сами восстанавливаете этих животных? — удивился я.

— Да, мы с садовником. Если у вас сердце лежит к этому занятию…

— Ну, конечно, — воскликнул я в восторге. — Я непременно буду помогать вам. Это очень интересно.

— Не правда ли! Я так и думал, что вы этим кончите. И вы увидите, мы с вами переживем множество интересных моментов, воссоздавая жизнь первых веков мироздания. Но сегодня вы пришли слишком поздно. Мы идем завтракать.

С этой минуты я отдал себя во власть приподнятого возбуждения, которое продолжалось до самого моего от'езда. Я заболел лихорадкой исследования.

После завтрака мы с Гамбертеном отправились гулять. Широким жестом указав на равнину, он сказал:

— Было время, когда вся эта страна была дном первобытного океана. Тогда Центральное плоскогорье поднималось из недр его в виде острова. Постепенно вода ушла, и остались болота. С тех пор равнина существенно не изменялась. На ней лишь медленно скапливались отложения органической жизни. Оглянитесь. Берег океана, тогда еще почти всемирного, проходил вдоль этих лесов, но не со стороны Вязов, а у подножья горы.

— Она имеет печальный вид и похожа на лунную гору, — заметил я.

— Она была лучезарна и выбрасывала огонь, — это потухший вулкан. Он возник в ту эпоху, когда равнина была болотом. Он возник среди древних сланцевых пород; его возвышенное положение предохранило его от действия вод, пришедших после тех, которые его образовали.

Извержение увеличило его высоту, выбросив на поверхность массу лавы, которая покрыла часть сланцевых пород.

Эти сероватые вершины покрыты лавой. Они всюду окружены сланцевой породой и не соприкасаются с дном исчезнувшего моря; только здесь, на узкой полоске, обе породы встречаются; это очень редкое сближение вулканических пород с юрскими пластами. Это произошло благодаря обвалу остывших глыб после извержения. У меня есть веские основания утверждать это: эти кратеры, такие близкие с виду, на самом деле слишком удалены, чтобы добросить свою лаву до края болота, и вы увидите, что та порода, о которой мы говорим, очутилась здесь в форме обломков скал, а не в виде расплавленной массы.

— А животные? — спросил я.

— Подождите. Мы дойдем и до них. Вы, наверное, знаете, что земная кора состоит из девятнадцати слоев, не считая подразделений.

Вы видели на примере сланцев, что поднятие почвенных пород каждой эпохи оставляет иногда часть современной почвы на возвышенных местах, которые спасают ее от уничтожения. Иногда, наоборот, наводнения щадят ту или иную область. Весь юго-запад Франции был когда-то под водою, за исключением пространства, занятого Вязами. Но вам легче будет уяснить это себе по моим геологическим картам. Итак, земная кора состоит из девятнадцати слоев, из которых каждый представляет эру.

Но не все эти слои содержат ископаемые; те из них, которые не знали жизни, не могли и сохранить ее в своих недрах. Жизнь появляется лишь в четвертом слое от центрального огня, т.-е. во втором слое водного происхождения. Два первых слоя, — сыны не воды, а огня, состоявшие из лавы и гранита, — и третий, отложенный кипевшей водой, не соответствовали требованиям жизни. И вы не нашли бы никаких следов так называемых допотопных животных ни в этих горах лавы, ни в их непосредственной близости. Но здесь, — и Гамбертен топнул ногой по земле, — какая фауна и какая флора!

— И все ваши ископаемые принадлежат к одной и той же эпохе?

— Да, они жили во вторичную эпоху; земные слои, располагаясь по три, разделяются на биологические эпохи: первобытную, первичную, вторичную и т. д.

Он рассказал мне историю земли, сначала туманности, оторвавшейся от солнца, затем раскаленного ядра, которое стало постепенно отвердевать. Ядро окружено парами, которые падают в виде дождя, чтобы вновь подняться вверх, в виде пара. Ядро остывает, покрывается водой; возникают континенты с страшной болотистой поверхностью; земля содрогается; наконец, в недрах теплых морей зарождается жизнь.

Жизнь развивается, начинаясь ничтожным бесформенным, студенистым веществом; она завершается человеком, пройдя через водоросли, растения, моллюсков, рыб, пресмыкающихся, млекопитающих…

— А где же находится место ваших раскопок? — спросил я Гамбертена.

— Довольно далеко отсюда, по ту сторону леса, на берегу древнего моря, в месте соединения лавы и юрских формаций. Там я споткнулся о кость, которая мне все открыла. Можно было бы начать раскопки и в других местах и, может быть, удалось бы найти гигантских пресмыкающихся. Но я ищу, главным образом, динозавров, вы потом поймете, почему. Эти животные, название которых означает «страшные» или «ужасные» ящерицы, лишь наполовину приспособлены были к плаванию. Они водились почти исключительно на берегах вод и у болот, где они рылись в грязи в поисках морских трав и рыб. Вода в то время оставалась элементом, дающим и поддерживающим жизнь, но уже появлялись существа, которые не постоянно плавали в ней, а ступали ногами, лишенными перепонок, по твердой земле.

Мы в это время дошли до оранжереи, и Гамбертен распахнул ее дверь.

Я рассматривал чудовищ с видом знающего человека, но моя гордость мгновенно растаяла от восклицания Гамбертена.

— Но сколько еще неизвестного во всем этом! Известны только кости. А какое тело было у них, какие мускулы, какие внутренние органы? Все это мы можем только предполагать.

III. В пещере чудовищ.

В начале второй недели моего пребывания в Вязах наш маленький караван, состоявший, кроме нас с Гамбертеном, из Фомы и четырех дюжих парней да Сорьена, тащившего телегу, с зарей тронулся в путь, через лес, по направлению к месту раскопок.

Мы двигались не спеша. Был еще только апрель, а жара стояла тропическая.