Дубравия - Элинор Фарджон

— Посторонитесь, дети! — крикнул Король и пришпорил скакуна. Конь перелетел через забор, как большая белая птица, и следом за Королем с гулким топотом поскакали его придворные. Но… ни один не последовал за ним до конца. Некоторые из них были отцами и так много раз остерегали своих сыновей от ждущих их здесь опасностей, что теперь сами испугались их; другие были сыновья, пусть и взрослые, которым их родители, услышав о предстоящей охоте, снова напомнили о том, что их подстерегает в Западной Дубравии. Так или иначе, все они, как один, и отцы, и сыновья, повернули своих коней у самой ограды, и только Король — ведь он был сирота и холостяк — перескочил через нее и углубился в лес в полном одиночестве.

Когда он очутился по ту сторону, первым его чувством было разочарование. Конь стоял по самые бабки в пожухлых листьях, а впереди был завал: беспорядочно накиданная груда сухих веток и прутьев, увядшего папоротника и засохшей травы, белых от плесени и черных от гнили. В ней застрял всевозможный хлам — разорванные картинки, сломанные куклы, битая игрушечная посуда, ржавые дудочки, старые птичьи гнезда и повядшие венки, клочки лент, выщербленные стеклянные шарики, книжки без обложек с исчерканными карандашом страницами и наборы красок с погнутыми крышками и почти без красок, а те, что еще там оставались, так растрескались, что красить ими было давно нельзя. И еще тысяча разных вещей, одна хуже и бесполезней другой. Король взял в руки две из них — музыкальный волчок со сломанной пружиной и продранного бумажного змея без хвоста. Он попробовал раскрутить волчок и запустить змея, но безуспешно. Рассерженный и удивленный Король проехал через скопление хлама и мусора, чтобы посмотреть, что же там, с другой стороны.

Но и там ничего не было — лишь свободное, покрытое серым песком пространство, плоское, ровное, как блюдо, и огромное, как пустыня. Этой песчаной глади не было конца; и Король — хотя ехал уже более часа — видел вокруг все одно и то же, что вблизи, что вдали. Внезапно его охватил страх, — уж не придется ли ему вечно скитаться в этой пустоте? Оглянувшись, он с трудом разглядел оставленный позади завал, слабой тенью маячивший на горизонте. А вдруг не станет видно и его? Как тогда найти дорогу обратно? В панике Король повернул коня без оглядки поскакал назад; через час со вздохом облегчения он снова был у себя в Трудландии, по другую сторону ограды.

Прилипшие к ограде дети встретили Джона веселыми криками.

— Что вы видели? Что вы видели?

— Ничего, кроме кучи мусора, — сказал Джон. Дети недоверчиво взглянули на него.

— Ну а в лесу там что? — спросил один из них.

— Нет там никакого леса, — сказал Король. Дети смотрели на него так, словно не верили ни одному слову, и Король поехал во дворец, где министры радостно его приветствовали.

— Слава Богу, вы целы и невредимы, сир! — воскликнули они, а затем, точь-в-точь как дети, спросили: — Что вы видели?

— Ничего и никого, — ответил Джон.

— Ни одной ведьмы?

— И ни одной Принцессы — ни одной-единственной. Поэтому завтра я поеду в Северную Нагорию просить руки тамошней Принцессы.

Король поднялся наверх и велел Селине приготовить его дорожный баул.

— Для чего? — спросила Селина.

— Я еду в Северную Нагорию свататься к Принцессе, — сказал Король.

— Так вам понадобятся шуба и шерстяные варежки, — сказала Селина и пошла их доставать.

Король подумал, что ему может также пригодиться там и его стихотворение, но, заглянув в мусорную корзину, увидел, что она пуста. Это так его разгневало, что, когда Селина принесла ему перед сном стакан горячего молока, он даже не сказал ей «доброй ночи».

III

Когда Джон прибыл в Северную Нагорию, его никто не встречал, что показалось ему довольно странным. Он заранее послал гонца с вестью о своем приезде, и, надо думать, думал Джон, иноземные короли не так уж часто посещают эту страну, чтобы считать это в порядке вещей. Было очень холодно; мало сказать, «холодно» — стояла стужа. По улицам сновали люди; проходя мимо жилых домов и лавок, Король также видел в окнах людей, но ни один из них на него и не взглянул, а если кто и бросил случайный взгляд, то было ясно, что им от этого ни тепло ни холодно. «Впрочем, о каком тепле можно говорить на таком холоде? — подумал Джон. — Это же не люди, а ледышки». От их холодных, застывших лиц его пробирала дрожь не меньше, чем от ледяного неподвижного воздуха. Не очень-то обнадеживающее начало.

Однако юный Король, хоть и с трудом, все же добрался до дворца; дворец стоял на снежной вершине горы и сверкал так, точно был построен из льда. Дорога была длинная и крутая, и к тому времени, как конь достиг вершины, щеки Короля посинели, а нос покраснел.

Высокий молчаливый привратник спросил, как его имя, и жестом показал Джону, чтобы он следовал за ним в Тронный Зал. Джон так и сделал, чувствуя, однако, что у него очень неприглядный вид. Тронный Зал был задрапирован белым и больше всего походил на ледник; Джон поискал взглядом огонь и увидел огромный камин, где были навалены глыбы льда. В дальнем конце зала сидел на троне Король Северной Нагорий, по обеим сторонам стояли придворные, застывшие как изваяния. Все женщины были в белых платьях, все мужчины — в сверкающих доспехах, а каково было облачение самого короля, нельзя было разглядеть из-за огромной седой бороды, спадавшей, как лавина, с его щек и подбородка и скрывавшей его до самых пят. У подножия трона сидела Принцесса Северной Нагорий, закутанная в снежно-белую вуаль.

Привратник остановился в дверях и прошептал:

— Король Трудландии.

Звук его голоса лишь едва нарушил тишину, царившую в Тронном Зале. Никто не шевельнулся, никто не заговорил. Привратник удалился, и юный Король вошел в зал. Он чувствовал себя в точности как кусок, баранины, сунутый на хранение в ледник. Однако делать было нечего, поэтому он собрался с духом и заскользил к подножию трона. Он не имел намерения скользить, но пол был покрыт льдом, и ему просто ничего другого не оставалось.

Старый Король холодно и вопросительно посмотрел на молодого. Джон кашлянул раз-другой и заставил себя прошептать:

— Я явился, чтобы просить руки вашей дочери.

Король чуть заметно кивнул на Принцессу, сидящую у его ног; казалось, это означало: «Ну так проси!» Но Джон, хоть убей, не знал, как ему начать. Если бы он мог припомнить свое стихотворение! Он изо всех сил старался это сделать, но для поэта главное — воспламениться. Если первый огонек угас, вторично его не зажечь, да еще на таком холоде. Однако Джон приложил все старания и, опустившись на колени перед безмолвной Принцессой, прошептал:

Ты снега белей,Ты дитя мерзлоты,И прячешь лицо —Не дурнушка ли ты?Мне в жены не нуженЗамерзший скелет,Я очень надеюсь,Что скажешь ты «нет».

Последовало ледяное молчание, и Джон решил, что, видно, он что-то напутал. Он подождал минут пять, поклонился и заскользил спиной вперед прочь из Тронного Зала. Выбравшись наружу, он похлопал себя ладонями по бокам, присвистнул, сказал несколько раз «вот те раз!», вскочил на коня и поехал как можно быстрей обратно в свое Королевство.

— Все в порядке? — спросили министры.

— Вполне, — сказал Джон. Министры радостно потерли руки:

— Так когда будет свадьба?

— Никогда! — сказал Джон и пошел наверх, к себе в комнату, и позвал Селину, чтобы она разожгла камин. У Селины всякое дело в руках горело, и не успел он оглянуться, как в камине уже пылал огонь. Подгребая угли, она спросила:

— Как вам понравилась Принцесса Севера?

— Никак, — ответил Король.

— Не захотела за вас пойти, да?

— Знайте свое место, Селина, — оборвал ее Король.

— Извольте. Что-нибудь еще?

— Да. Распакуйте баул и снова запакуйте его. Завтра я еду свататься к Принцессе Южной Долинии.

— Тогда вам понадобятся соломенная шляпа и льняная пижама, — сказала Селина и направилась к дверям.

Но Король сказал:

— Э… Селина… э-э…

Она остановилась на пороге.

— Э… между прочим, Селина! Вы не помните… э… этого моего стишка, что вы… э… здесь у меня читали?

— У меня слишком много дел, чтобы забивать себе голову стишками, — сказала Селина.

И вышла, а Король так на нее осерчал, что, когда она вернулась и принесла ему горячую-прегорячую грелку для постели, он даже не сказал ей «спасибо».

IV

На следующий день юный Король отправился в Южную Долинию, и вначале поездка показалась ему такой приятной, что он преисполнился радужных надежд. Небо было голубым, воздух — недвижным, день — солнечным. Но чем дальше он ехал, тем голубей делалось небо, недвижнее — воздух, солнечнее — день, и к тому времени, как он приехал туда, куда надо, у него уже не стало сил радоваться — он изнемогал. От аромата роз было трудно дышать, солнце пекло так яростно, что глаза резало от ослепительно голубого неба, а раскаленная земля испускала такой жар, что плавились подковы на ногах у коня. Да и сам конь еле передвигал ногами, по его лоснящимся бокам стекали струи пота, равно как по лбу и щекам его хозяина.