Королева-Малютка - Поль Феваль

Смуглая рыжеволосая девица звалась Фаншон (театральный псевдоним – мадемуазель Фрелюш). Она довольно прилично танцевала на канате, но была дурна собой, дерзка и не имела ни малейшего представления о хороших манерах. Она не отказалась бы стать подружкой Саладена, который благодаря своим талантам намного превосходил ее во всем. Читателю не следует заблуждаться: Саладен был умен, как Вольтер, и даже еще мудрее, ибо умел развлекать ярмарочных гуляк наизатейливейшими трюками.

Дело происходило в конце апреля 1852 года, в предпоследний день пасхальной недели, когда по освященной веками традиции, связанной с этим великим народным праздником, устраивались ярмарки, на которых непременно продавали пряники. Вот уже много лет на Тронной площади не видели такого скопления блистательных артистов, чье мастерство подтверждалось всевозможными дипломами, выданными разными королевскими дворами Европы. Кроме множества торговцев, предлагавших маленькие прянички, и продавцов огромных, словно кирпичи, реймских пряников – надо ли говорить, что все эти люди были поставщиками венценосных особ! – по ярмарке расхаживали зубной врач императора Бразилии, педикюрный мастер Ее всемилостивейшего Величества королевы Англии и ученый химик, изготовляющий бритвенные ремни для самодержца всея Руси.

Разумеется, там были и гадалка в засаленном платье, предсказавшая судьбу эрцгерцогиням австрийским, и сомнамбула инфанты испанской, и истинный потомок Абенсерахов, снабжавший знать любых дворов кремом для обуви, и аргентинский генерал, который, сняв пенки на кухне шведских королей и опустошив кастрюльки Сент-Джеймского дворца, отправился шарить по кладовым Эскуриала и продавать, согласно полученным привилегиям, воздух королевскому семейству Пруссии.

Некоторые философы, возможно, задумались бы, отчего это пышный блистательный парад королевских дипломов проходит в самом сердце Сент-Антуанского предместья, населенного отнюдь не венценосными особами. Предоставим решать эту загадку тому лукавому божку, который с утра до вечера только тем и занят, что подкидывает вопросы, заводящие философов в тупик.

Середина огромной круглой площади была застроена лавчонками, где даже любой пустяк стоимостью в одно су продавался только вместе с грамотой, снабженной двумя-тремя печатями с королевскими гербами; а по краям этой же самой площади раскинули свои шатры театры и всякого рода увеселительные заведения; возле них на всеобщее обозрение были выставлены дипломы, пожалованные августейшими особами. Уверен, что даже в самый разгар средневековья ярмарочные торговцы, собиравшиеся на поле Дра-д'Ор, не выкрикивали с таким усердием имена покровительствовавших им королей и императоров.

Здесь собралась вся балаганная аристократия: знаменитый Кошри, универсальный Ларош, политехнические обезьяны, живые картины, парижская сивилла, лошадь с пятью хвостами, сорока-воровка, ребенок-гидроцефал, ученая кабарга, прыгающая через обруч, коверные борцы – Арпен, Марсей, Рабассон, а также альбиносы, негры, краснокожие, тюлени, крокодилы, гермафродит, боа-констриктор, кролик, играющий в домино, механический человек, сиамские близнецы, скелет подростка, и в придачу к ним салон восковых фигур и хижина с круглыми дырами, войдя в которую за два су можно совершить путешествие по всем пяти частям света.

Было пять часов вечера, критическое время для владельцев многочисленных увеселительных бапаганов на Тронной площади, ибо в эту минуту там находилось менее сотни жестокосердых зевак, с удовольствием взиравших на выставленные перед дверями диковины, но не выказывавших ни малейшего желания войти внутрь. На эту сотню зевак приходилось не менее тысячи скоморохов, акробатов, шутов, шпагоглотателей и фокусников; все они отчаянно пытались зазвать к себе почтенную публику. Именно в эти роковые минуты бродячие артисты воистину блистают красноречием. Рупоры, гонги, тамтамы, трещотки, трубы, огромные барабаны производят адский шум, невзирая на почти полное отсутствие благородных слушателей. Несомненно, именно такой грохот пугал Бильбоке до полусмерти; думая, что где-то что-то горит, несчастный выскакивал из своей лавчонки и бросался звать пожарных.

Впрочем, не исключено, что их приезд развлек бы зевак.

Зазывалы изощрялись в своем ремесле. Они отчаянно кривлялись, лихо отплясывали, яростно топали ногами, орали, жестикулировали, звонили в колокольчики, ударяли по металлическим брусьям, распевали песни, запускали петарды и хлопали хлопушками.

– Покупайте билеты!

– Не увидишь – не поверишь!

– Всего два су!

– Единственный в природе феномен, получивший золотую медаль из собственных рук принца Альберта!

– Дзынь! Бум! – Бом! Бом!

– Несчастная мать этого урода скончалась, увидев, какое чудовище она произвела на свет!

– Тара, тантара, тантара… хррр! хррр!

– Тридцать тысяч франков тому, кто доставит нам такого же монстра!

– Заходите! Осталось еще шесть мест, все самые лучшие!

– Следуйте за нами! Сейчас вы увидите, как морской лев пожрет грудного младенца!

– Вы платите не франк, даже не полфранка, даже не двадцать пять сантимов… Бум! Дзынь!

– Восемнадцать лет! 200 килограммов, а талантов еще больше! Мы начинаем! Два су! Два! Два!

Французский Гидравлический театр расположился на левой стороне Тронной площади, на пригорке, ближе к бульвару Монтрей: место, весьма выгодное по воскресеньям, когда толпа движется со стороны заставы, но неудачное в будни, когда редкие посетители направляются из города к заставе.

Река всегда впадает в море: Ларош, этот Ротшильд среди зазывал, и могучее «семейство» Кошри, настоящий ярмарочный театр, всегда безошибочно занимают лучшие места.

Несмотря на чудесное весеннее солнышко, день выдался не из удачных, и с приближением сумерек становилось ясно, что впереди – голодный вечер.

Мадам Канада, водрузив на голову парик из пакли и натянув на свою слоновью спину маленькую ситцевую кофточку в стиле Помпадур, обреченно била в огромный барабан; кларнет Колонь и тромбон Поке по прозвищу Атлант нещадно дули в свои устрашающие инструменты; Саладен, слывущий наследным принцем балагана, нежно постукивал по своему треугольнику; Симилор, тщетно высматривавший на горизонте достойных его внимания дам, небрежно помахивал колокольчиком. Только паяц-Эшалот, несокрушимый в своем постоянстве, выкрикивал в рупор душераздирающие призывы, вкладывая в них всю силу своего отчаяния.

– Вы у себя в Париже никогда не видели ничего подобного! – завывал паяц. – Давайте же, мадемуазель Фрелюш, черт побери! – тихо шипел он акробатке. – Колотите в котелок изо всех сил, или у вас не будет луковицы в супе! – В рупор же кричал: – Никогда и нигде вы не встретите таких чудес! – И опять тихо: – Остановись, мадам Канада, прекраснейшая из прекраснейших! Больше огня, Симилор! – И снова в рупор: – Последнее, единственное и неповторимое представление! Завтра электрическая, пневматическая и сельскохозяйственная великая американская машина отбывает в Португалию, где Академия пожелала детально изучить ее, чтобы представить доклад самому Леверьеру! – А шепотом упрашивал: – Давай, Колонь! Жарь, Поке! Вон там идут три женщины, наверняка – из деревни, мы можем заманить их… а еще артиллерист и хорошенькая блондинка со своей крошкой! – И громко в рупор: – Великие фонтаны Версаля в натуральном виде, Рейн, низвергающийся в Шафхауз, совершенно натурально! – И снова тихонько: – Вон еще два артиллериста, как раз для тех трех девиц: нам везет! – В рупор же заорал: – История Абеляра[2] и Элоизы, исполняют мадемуазель Фрелюш и юный Саладен, первый ученик сицилийской консерватории, удостоившийся похвалы генерала Гарибальди! – Тихо предупредил: – Внимание! Две толстые кумушки и их мальчишка мясник! Звони, Амедей! – Громко заявил: – Смерть Авеля, исполняется знаменитым шпагоглотателем, который тут же проглотит три кавалерийские сабли и разобьет полдюжины камней на прелестях мадам Канады, первой женщины-физика Обсерватории! – Тут же тихо заметил: – Ах ты, Господи! Смотрите! Плантатор из заморских владений Франции или работорговец из колоний! Следит за хорошенькой блондинкой! Зажигай! – И громко завопил в рупор: – Танцы и полеты в воздухе на туго натянутом канате! Исполняет мадемуазель Фрелюш, единственная ученица, вызвавшая ревность мадам Саки, запретившей ей появляться на публике! – В рупоре что-то заскрежетало и вдруг полилось: – Мадам Саки! Мадам Саки! Мадам Саки!