Лучшие хвостатые сыщики - Устинова Татьяна

Хорошенький вопрос – зачем. Прежде чем вызывать кого бы то ни было, следует убедиться, что труп в наличии, но озвучивать свои сомнения Лера не стала. Кроме того, идти без компании в место проживания Спиридонова ей не хотелось совершенно. Пришлось прибегнуть к уловке.

Валерия со строгостью в голосе сказала соседке:

– Вы врач бывший. Всякого навидались.

– Не пойду!

– А вдруг ваша врачебная помощь понадобится?

– Вот ему?

– Вот мне.

И та согласилась.

Смотреть труп увязался еще и Тугарин – пес Любови Матвеевны, мелкий анархист, то ли терьер, то ли шнауцер. Тугарин перехватил процессию, когда Валерия запирала калитку, а парочка ходоков поджидала на дорожке, идущей вдоль домов и коттеджей.

Подтрусив к Валерии и приветствовав ее кратким «тяф», он продолжил шарить неподалеку, обнюхивая обломки кирпича, сухие ветки, обертки от печенья и чипсов. Заметив неприятную проплешину у него за ухом, Лера с опаской поинтересовалась:

– Лишай?

Любовь Матвеевна со вздохом ответила:

– Глафира.

– Это как это? – изумилась Валерия.

Глафирой звалась дикая утка, на которую Любовь Матвеевна натолкнулась еще по весне, прогуливаясь по бережку речки Панкратовки. Утка грустно и обреченно сидела под кустом боярышника, вытянув под неестественным углом ярко-розовую перепончатую лапку. Соседка принесла пострадавшую домой, вправила лапку и даже наложила шину. К середине июня Глафира смогла встать на крыло и улетела к товаркам, которые водили хороводы в местных водоемах, однако отсутствовала недолго. Вечерять и ночевать прилетала обратно, оценив преимущества безопасного сарая по сравнению с гнездом в камышах, а также корма – собачьего.

– Тугарин только подошел к миске, а эта мегера его как щипнет клювом! Клок шерсти выдрала, злюка! Песик прям заплакал! Я ее прогнать хотела, а потом, думаю – нет, голубушка, посиди под запором, на овсянке и воде. А то ишь, повадилась тугаринов корм кефиром запивать. Еще и хулиганит.

– Это вы для красного словца про кефир сказали? – посмеиваясь, уточнила Валерия.

– Почему – для красного? Для обычного, черно-белого. Тугрик кефир любит, и Глафира полюбила. Я так мыслю – от зависти.

За разговором, в котором дед Спиридонов участия не принимал, они подошли к его усадьбе. Забор вокруг нее хоть и скособочился, и калитка хоть и закрывалась сикось-накось, но изба впечатляла кряжистой основательностью, навевая ностальгическую грусть своей патриархальной красотой.

Обаяние старины развеивалось на заднем дворе, замусоренном и неопрятном. Поленница дров, разъехавшихся в разные стороны, ржавые ведра, корыто, а на задках – отхожее место из почерневших от времени досок да щелястый сарай.

Домашней скотины Спиридонов не держал, но сарай выглядел, как курятник. В этом продуваемом всеми ветрами строении хранились изумительные вещи: деревянная колыбель, изготовленная – если навскидку – в начале двадцатого века, детские санки с высокой спинкой, тоже деревянные и такие большие, что хоть гнедого запрягай, прялка и, наконец, сундук. Это был всем сундукам сундук – с массивными дубовыми стенками, окованными металлическими полосами, с тяжелой покатой крышкой, которая в настоящий момент сундук прикрывала лишь отчасти. Плотно закрыться ей мешали человеческие ноги, по колено высовывающиеся наружу, и мертвенно-восковая рука с зажатым в безжизненных пальцах белым носовым платком.

– Ой, мамочки! – зажала рот ладошкой Любовь Матвеевна.

Дед Спиридонов удрученно хрюкнул, да и Валерии тоже стало не по себе.

Один лишь Тугарин не утратил песьей жизнерадостности. Он деловито и с интересом обежал сарай по лабиринту тесных проходов, заинтересованно обнюхивая встречающиеся предметы, а затем запрыгнул на бортик сундука. Похоже, что собирался сигануть внутрь, поближе к мертвяку.

– Тугарин! Фу! – панически вскричала Любовь Матвеевна, а Валерия, ни к кому конкретно не обращаясь, задумчиво проговорила:

– Как-то неправильно реагирует на покойника Тугрик, вы не находите? Если я не ошибаюсь, он выть должен или хотя бы рычать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Значит, это заблуждение, – потерянно проговорила соседка и, повернувшись в сторону родственника, тем же тоном произнесла: – Миша, ты влип.

– Заблуждение? Надо проверить, – решительно сказала Лера и направилась к сундуку.

– Подменили! Труп был! Его подменили! – горячился дед Спиридонов пятью минутами позже.

– Ах ты, старый дурень! – укоризненно восклицала Любовь Матвеевна. – Радоваться должен, что манекен тебе подсунули, а ты чушь несешь. Устроил кипиш на пустом месте, занятого человека от дел оторвал!

– Тебя что ли?

– Валерию Львовну! Но меня тоже!

– Да какие у вас, глупых девок, дела!

Валерия, дождавшись паузы в перебранке, сказала примирительно:

– Все нормально, Любовь Матвеевна. Все нормально, Михаил Иванович. Мы выяснили, что это чья-то дурацкая шутка, и в полицию звонить не обязательно.

– Как не обязательно, если я знаю, кто это все устроил? – возмутился Спиридонов. – Это ж ухари с двенадцатого участка! Сначала они мою королеву умыкнули, а когда я им пригрозил, то подсунули мертвяка ненастоящего. И записку сочинили, гопники клятые!

И вправду, была еще и записка с угрозой. Не носовой платок, а клочок бумаги манекен сжимал в руке, если так можно выразиться. А текст был незамысловатый: «Если не перестанешь шуметь, старый хрыч, с тобой случится то же самое».

– Просто волна преступности, – пробормотала себе под нос Лера и громко спросила: – Что за королева? И почему вы решили, что ее умыкнули эти «ухари»?

Пацанов с двенадцатого Валерия лично не знала, но с ними знаком был Костян, внук Любови Матвеевны, и по виду те были нормальные ребята. Два родных брата и один двоюродный, все Кузнецовы. Шебутные, конечно, а кто не шебутной в двадцать или чуть больше лет?

– Потому что больше некому, – твердо заявил Спиридонов. – Вот вы, Валерия, тут у нас наездами, поэтому от жизни сильно отстали. Иначе знали бы, что мою королеву признали исторической ценностью – официально признали, следует заметить! Сейчас объясню. Заходил ко мне гость недавно. В Панкратовке проездом был, а ко мне зайти ему посоветовал друг, который тут у нас проживает. Вадим Андреевич как мою королеву увидел, сразу приценяться начал, ну а я, как водится, ни в какую. Хорошие деньги предлагал, врать не буду, но мне эта вещица самому нужна. Тогда он мне и говорит: «А давайте, Михаил Иванович, мы с вами к специалисту смотаемся, к эксперту по историческим реликвиям. Если он в этой статуэтке ценность какую увидит, то я за нее вам еще больше денег дам, поскольку антиквариатом торгую и по-любому продам ее дороже». Я согласился, но не чтобы продать, а чисто из любопытства. Ну вот, отвез меня этот Вадим Андреевич в город, к знакомому. Тот мою королеву забрал ненадолго, а нас в лабораторию не пустил, мы с Андреичем минералкой наливались в предбаннике. Эксперт вышел, они пошептались чуток, а потом Андреич мне и говорит: «Вещь старинная, я цену за нее удваиваю, продавайте, зачем она вам». Ну, я ж не дурень какой, отказался. Но об том, что у меня историческая ценность имеется, сразу общественности доложил. А оно вон как вышло.

– Молчал бы лучше, а не трезвонил по всей деревне, – выговорила ему сердито Любовь Матвеевна.

– А с чего это я молчать должон? Пусть знают, что я им не барахло какое. Ох, что-то нехорошо мне, девки. Присяду я.

Михаил Иванович неловко приткнулся на дощатую лавку, пристроенную к стене сарая, потер грудь с левой стороны и продолжил, отдышавшись:

– Я им, шпане этой, срок до понедельника дал, чтобы статуэтку мне вернули. Сразу в полицию не пошел из уважения к деду, хороший токарь был, да и теперь мы с ним в шахматишки по зимнему времени играем. Ну, а они, вишь, как отомстить мне решили. Придется, видно, на старую дружбу наплевать и в полицию обращаться. А за шуточку с трупом еще больше накрутят, так им и надо. Может, напрасно я того человека не послушал, когда он уговаривал меня ее застраховать? Бывают же люди неравнодушные. Не поленился Вадим еще раз приехать, чтобы про страховку подсказать. Хотя, думается, у него своя корысть была. Пробовал он еще меня поуговаривать, а я не поддался, вот и дал совет. Это чтобы в моих глазах, значит, себя не уронить. Унизительно все же дважды на отказ напороться или даже трижды.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})