Необычайные приключения Тартарена из Тараскона - Альфонс Доде

Оружейника Костекальда:

Придешь ли ты в тот край лачуг убогих?

Податного инспектора:

Ах, будь я невидимкой,Меня б не увидать!

(Шуточная песенка)

И так у всех тарасконцев. Два-три раза в неделю они собираются друг у друга и поют. Замечательно, что это всегда одни и те же романсы и что, сколько ни поют их славные тарасконцы, ни у кого никогда не возникало желания разучить что-нибудь новенькое. Романсы переходят по наследству от отца к сыну, и никто ничего не меняет: это священно. Более того, никто ни у кого не перенимает. Костекальдам никогда бы не пришло в голову спеть романс Безюке, а Безюке – спеть романс Костекальдов. Кажется, за сорок лет романсы должны бы набить им оскомину. Но нет! Каждый крепко держится за свой романс, и все довольны.

По части романсов, как и по части фуражек, первое место занимал Тартарен. Превосходство его зиждилось вот на чем: у Тартарена из Тараскона не было своего романса. Его собственностью были все романсы.

Все!

Однако заставить его спеть не мог бы и сам черт. Пресыщенный сплошными успехами, герой Тараскона предпочитал погружаться в чтение книг про охоту или проводить вечера в Клубе, нежели рисоваться у нимского фортепьяно при свете двух тарасконских свечей. Принимать участие в этих музыкальных вечерах он считал ниже своего достоинства… И все же, когда в аптеке у Безюке шел домашний концерт, он иной раз как бы невзначай туда заходил и, уступая настойчивым просьбам, соглашался спеть со старой г-жой Безюке знаменитый дуэт из «Роберта Дьявола»… Кто этого не слышал, тот ничего не слыхал… Проживи я еще хоть сто лет, я до самой смерти не забуду, как великий Тартарен торжественно направлялся к фортепьяно, облокачивался, строил гримасу и старался придать своему добродушному лицу, на которое падал зеленый свет от шаров аптечной витрины, демоническое, свирепое выражение Роберта Дьявола. Едва он принимал позу, как по всему залу пробегал трепет: казалось, сейчас произойдет нечто необычайное… И вот, после некоторого молчания, старая г-жа Безюке, сама себе аккомпанируя, начинала:

В тебя я верю свято,Тобой душа полна,Но я потрясена (2 раза),Так не губи ж себя тыИ не губи меня!

Тут она шепотом говорила: «Теперь вам, Тартарен», – и Тартарен из Тараскона, вытянув руку, сжав кулак и раздув ноздри, трижды произносил ужасным голосом, который, точно удар грома, раскатывался в недрах фортепьяно: «Нет!.. Нет!.. Нет!..» – причем у него, как у настоящего южанина, это звучало: «Нэт!.. Нэт!.. Нет!..» Тогда старая г-жа Безюке повторяла еще раз:

Так не губи ж себя тыИ не губи меня!

– Нэт!.. Нэт!.. Нэт!.. – еще громче ревел Тартарен, и тут все и кончалось… Как видите, пение длилось недолго, но выходило это у него так сильно, так выразительно, до того сатанински, что вся аптека содрогалась от ужаса, и его потом еще несколько раз заставляли повторить: «Нэт!.. Нэт!..»

Наконец Тартарен отирал лоб, улыбался дамам, подмигивал мужчинам, а затем, после такого триумфа, шел в Клуб и там небрежно ронял:

– Я сейчас пел у Безюке дуэт из «Роберта Дьявола».

И он сам этому верил – вот что удивительнее всего!..

IV

Они!

Тартарен из Тараскона пользовался в городе большим влиянием, и этим он был всецело обязан своим разносторонним способностям.

Во всяком случае, одно можно сказать наверное: этот хват сумел покорить всех.

Армия в Тарасконе была за Тартарена. Бравый командир Бравида, он же каптенармус в отставке, говорил о нем: «Он у нас молодец!» – а уж кто-кто, но Бравида, стольких обмундировав на своем веку, должен был разбираться, кто молодец, а кто нет.

Судейское сословие тоже было за Тартарена. Председатель суда, старик Ладевез, не раз говорил о нем на заседаниях:

– Вот это характер!

Наконец, за Тартарена был народ. Его могучее телосложение, поступь, повадка боевого коня, которому не страшна никакая пальба, слава героя, неизвестно откуда взявшаяся, а также неоднократные раздачи медяков и тумаков маленьким чистильщикам, которые располагались у его калитки, сделали из него местного лорда Сеймура, любимца тарасконских рынков. В воскресенье вечером, когда Тартарен во фланелевой куртке с поясом возвращался с охоты, вздев фуражку на ружейный ствол, ронские грузчики на пристани почтительно кланялись ему и, подмигивая друг другу на мощные бицепсы, игравшие на его руках, переговаривались восхищенным шепотом:

– Ну и силач!.. У него двойные мускулы!

Двойные мускулы!

Только в Тарасконе можно услышать нечто подобное!

Однако, наперекор всему, несмотря на многообразие талантов, на двойные мускулы, на любовь народа и лестное мнение бравого командира Бравида, то бишь каптенармуса в отставке, Тартарен не был счастлив: жизнь в маленьком городишке тяготила, угнетала его. Великому тарасконцу скучно было в Тарасконе. В самом деле: для такой героической натуры, для такой отважной и пылкой души, бредившей битвами, скачкою в пампасах, грандиозной охотой, песками пустынь, смерчами и ураганами, непременные воскресные облавы на фуражки и судебные разбирательства у оружейника Костекальда – все это было слишком мелко… Милый, бедный великий человек! Ну как тут было не зачахнуть с тоски!

Тщетно, стремясь расширить кругозор и немного отдохнуть от Клуба и от Рыночной площади, окружал он себя баобабами и другими африканскими растениями; тщетно вешал одно оружие на другое, один малайский крисс на другой; тщетно забивал себе голову чтением романов и, подобно бессмертному Дон Кихоту, пытался силою своей мечты вырваться из тисков беспощадной действительности… Увы! Что бы ни предпринимал он для утоления жажды приключений, все только распаляло ее. Один вид многочисленного оружия держал его в состоянии неутихающего гнева и раздражения. Стрелы и лассо взывали к нему: «На бой! На бой!» В ветвях баобаба шелестел ветер далеких странствий и нашептывал ему опасные советы. А тут еще Густав Эмар и Фенимор Купер…

Сколько раз в душные летние дни, окруженный мечами, в полном одиночестве читая книгу, Тартарен внезапно вскакивал, рыча бросал книгу, устремлялся к стене и срывал с гвоздя какое-нибудь оружие!

Бедняга забывал, что он у себя дома, в Тарасконе, что на нем фуляровый платок и кальсоны, – он претворял только что прочитанное в жизнь и, возбуждаясь от звука собственного голоса, кричал, потрясая топором или томагавком:

– Теперь пусть только они ворвутся!

Они? Кто они?

Тартарен и сам толком не знал… Они – это все, что нападает, воюет, кусает, разрывает когтями, скальпирует, воет, ревет… Они – это краснокожий сиу, пляшущий вокруг столба, к которому привязан несчастный белый. Это бурый медведь Скалистых гор, который переваливается с ноги на ногу и облизывается окровавленным языком. Затем это туарег, кочующий в пустыне, малайский пират, абруццский бандит… Наконец, они – это просто они!.. Они – значит война, путешествия, приключения, слава.

Но увы! Сколько ни звал их бесстрашный тарасконец, сколько ни вызывал их на бой – они все не шли… Да и что бы они, горемыки, стали в Тарасконе делать?

А Тартарен между тем все-таки их поджидал; особенно по вечерам, отправляясь в Клуб.

V

Тартарен отправляется в клуб

Рыцарь-тамплиер, собирающийся сделать вылазку против осадивших его неверных, китайский солдат, под знаменем тигра готовящийся к схватке, воинственный команч, выходящий на тропу войны, – все это ничто в сравнении с Тартареном из Тараскона, вооружающимся с головы до ног перед тем, как отправиться в Клуб, а отправляется он туда в девять вечера, через час после вечерней зори.

«К бою готовьсь!» – как говорят матросы.

На левую руку Тартарен надевал железную перчатку с шипами, в правую брал трость со шпагой внутри, в левом кармане у него был кастет, в правом – револьвер. На груди, между сюртуком и жилеткой, скрывался малайский крисс. Но уж насчет отравленных стрел – ни-ни! Это – оружие вероломное!..

Перед самым уходом он в тишине и сумраке кабинета некоторое время упражнялся: фехтовал, стрелял в стену, играл мускулами, затем брал ключ от калитки и важною медлительною поступью шел через сад. По-английски, господа, по-английски! Вот она, истинная храбрость! Пройдя сад, он отворял тяжелую железную калитку. Он отворял ее рывком, так что снаружи она ударялась об ограду… Если бы они стояли за оградой, от них бы мокрого места не осталось!.. Вот только, к несчастью, они не стояли за оградой.

Тартарен выходил за калитку, мгновенно оглядывался по сторонам, поспешно запирал калитку двойным поворотом ключа – и в путь!

На Авиньонской дороге ни одной живой души. Двери заперты, огни погашены. Темным-темно, лишь кое-где в ронском тумане мигает фонарь…