Истоки Алданова - Георгий Иванов

Александра II Алданов называет "лучшим из русских царей" и, точно спохватившись, прибавляет: "хотя это и немного". "Лучший из русских "царей" изображен в "Истоках" со снисходительной симпатией.

Александр II в интерпретации Алданова - добрый, но пустой малый. Интересуют его, главным образом, любовные дела и парады. Россия, реформы, государственные заботы - для него дело второстепенное и скучное.

...Александр II размышляет на досуге о всевозможных вещах, его интересующих: хорошо ли спала княжна Долгорукая, не плакал ли их сын Гога и т. д. Логически мыслить "лучший из царей" явно не способен - его мысли перескакивают с одного на другое, без всякой связи. Между прочим, после наивного недоумения, как это может Тургенев ("Дым" которого Александр II только что прочел) страдать от неразделенной любви,- у него, т. е. у царя, любовных неудач никогда не было, поясняет писатель - в голову царя приходит мысль о конституции. Царь, давший России судебную реформу и освободивший крестьян, рассуждает о конституции так: "А что если в самом деле дать им конституцию?" Им - это значит Тургеневу и всем этим господам, которым тоже "хочется править, иметь мундиры, иметь почести и власть". Добродушный царь против этого, естественного по его мнению, желания "тоже носить мундир", "ничего не имеет" - "Что ж, я их понимаю: я сам люблю все это". "А что, в самом деле,- дать им конституцию и раз навсегда от них отделаться",продолжает Александр II свои размышления. Но царь, хотя и простоват, но все же достаточно хитер, чтобы сообразить, что даром давать "им" конституцию нерасчетливо.- Вот если удастся жениться на княжне Долгоруковой, а там и короновать ее - тогда другое дело. Тогда "я счастлив был бы дать им конституцию",- делает "лучший из царей" вывод... Таков в "Истоках" Александр II...

Прежние романы Алданова, впрочем, нас давно уже приучили, что, рисуя русских царей, знаменитый писатель неизменно, вместо портрета, создает шарж. Достаточно вспомнить Екатерину Великую в "Девятом Термидоре"! В сравнении с красками, которыми она написана, ее правнук изображен почти слащаво, нежнейшей пастелью. Допустим, что у Алданова есть основания изображать всех членов династии Романовых отрицательно. Но кроме Александра II в "Истоках" действует множество исторических лиц, и русских, и иностранцев. У меня нет достаточно места, чтобы делать выписки. Но если читатель внимательно перечитает алдановские портреты-характеристики таких различных людей, как Бисмарк или Бакунин, Достоевский или Вагнер, он убедится, что "общечеловеческие" свойства - пошлость, глупость, низость и т. п.- свойственны им не в меньшей, а часто и в большей степени, чем обыкновенным смертным. Например, Черняков, в гостях у Достоевского, определенно выигрывает в этом смысле в соседстве со своим гениальным собеседником... Исключение, кроме народовольцев, делается Алдановым почему-то только для одного Гладстона. Все остальные исторические лица поданы так, точно их изображал мимолетный герой "Истоков", некий пожилой коммерциенрат, человек очень неглупый и очень любезный, но представлявший некоторую опасность для окружавших его людей, особенно для знаменитых"...

Опасность эта заключается в следующем. "Очень неглупый и любезный коммерциенрат" "все запоминал, многое записывал (что не надо было записывать) и делал это для того... чтобы после кончины известного человека напечатать мои встречи с X"... "Никаких дурных намерений,- заверяет нас Алданов,- при этом у него не было". Но описывал комерциенрат свои встречи так, "что знаменитые люди должны были бы в гробу рвать на себе волосы..."

Одни только "народовольцы" целиком пощажены иронической усмешкой автора "Истоков". Может быть, поэтому страницы, посвященные им, несомненно лучшие в книге. Разницу между этими страницами и остальным романом можно выразить образами известной народной сказки о живой и мертвой воде. Перовская, Желябов, Гриневицкий, Геся Гельфман и остальные участники цареубийства 1 марта, точно так же, как и все действующие в романе лица, вылеплены опытной и уверенной рукой. Они тщательно спрыснуты "мертвой водой" эрудиции, стилистической точности, зоркости наблюдения. Но вдобавок народовольцы у Алданова спрыснуты еще и "живой водой". Они - большая творческая удача. Они живут. И эта их жизненность настолько сильна, что оживляет все, с чем народовольцы соприкасаются. Напряженно-трагические дни и часы подкопа, взрыва царского поезда, арестов, ожидания возвращения Александра П с развода - переданы с исключительной убедительностью. И, повторяю, эта исключительная убедительность оживляет не только главных героев, т. е. самих цареубийц, но и гиганта околоточного, лихого полицмейстера, добродушного "санитарного генерала", вплоть до царского кучера и самого царя, вдруг чудесно ожившего в (с жуткой простотой воссозданный) короткий промежуток между первой и второй бомбами...

Алданов явно любит народовольцев несравненно больше, чем остальных своих героев, и эту любовь не может - или не хочет - скрыть. Все в романе изображено им, если не беспристрастно, то бесстрастно. В изображении революционеров в Алданове чувствуется неподдельная страстность. До напряжения и убедительности сцен подкопа, взрыва и цареубийства в "Истоках" поднимается, пожалуй, только еще полстранички (232 первого тома), начинающиеся: "Он проснулся часа через полтора...", удивительные по простоте и силе.

Особое отношение Алданова к народовольцам выражается еще и в том, что их он почти не наделяет "общеобязательными" в глазах Алданова человеческими свойствами. Говорю "почти", потому что, хотя и вскользь, и очень осторожно,нет-нет и мелькнет то в том, то в другом из них знакомая нам черточка эгоизма, честолюбия или пошловатого позерства, как, например, в монологе Гриневицкого в кафе. Алданов, вероятно, убежден, что все люди таковы, что "иначе не бывает", что эти черточки необходимы, чтобы его любимые герои не показались бы чересчур абстрактными и нереальными.

Может, пожалуй, получиться впечатление, что я выискиваю то, что мне кажется недостатками Алданова, и не вижу или не хочу видеть его достоинств. Конечно, это не так. Писательский блеск Алданова, от его сухого, четкого стиля до мастерства, с которым он пользуется своей огромной эрудицией - мне так же очевиден, как и любому из его бесчисленных почитателей, русских и иностранных. Спорить с тем, что Алданов первоклассный писатель, я меньше всего собираюсь. Тем более, что это значило бы опровергать самого себя: я не раз, в свое время, высказывался в печати об Алданове очень определенно. Если я здесь выступаю отчасти против Алданова, то только потому, что отдаю себе отчет в его писательской силе. Именно в ней, по-моему, и кроется "вред" Алданова...

Повторяю: на что направлено в "Истоках" мастерство, ум, знание, блеск? Почти целиком на разложение, опустошение, всеотрицание.

Философия безверия и скептицизма, которой насыщены романы Алданова, отчасти напоминают Анатоля Франса. Литературная судьба последнего, кстати, очень поучительна. Слава и влияние на умы Франса, достигнув в первые годы после войны 1914-1918 гг. апогея, вдруг, внезапно, померкли. Франс оставался тем же, что был, книги его не потеряли ни своего блеска, ни занимательности, ни своеобразия... Но вдруг, и чуть ли не в один год,- Франса разлюбили, перестали читать, отвернулись от него... Эта резкая перемена была ничем иным, как проявлением инстинкта самозащиты послевоенного читателя. Реагируя так на Франса, этот французский и европейский читатель защищал свое нравственное здоровье, расшатанное испытаниями первой войны. Резкость этого читательского отпора показывает, что и тогда самозащита от ядовитого отрицания, распространявшегося от книг Франса, была очень сильна. А были это баснословно благополучные, по сравнению с нашим, времена. И читатель, так на Франса реагировавший, был человеком, не только сохранявшим жизнь, традиции, правовой порядок, нравственные и государственные устои, но и человеком из стана победителей, в те годы, когда победа сохраняла еще весь свой вес... В какое сравнение могут идти нравственные потрясения и страдания, которые этот читатель перенес, с "неупиваемой чашей" русских страданий, тридцать третью годовщину которых будет скоро праздновать под пушечные салюты и громовое ура "самая счастливая страна мира"... И перед нами русские читатели, у которых (кроме этих страданий) не осталось ничего, кроме русского прошлого и опирающейся на это прошлое надежды на будущее...

Говорят: "талант обязывает"... Мне кажется, что в нынешних "исключительных" обстоятельствах еще в большей степени обязывает престиж. Имя Алданова бесспорно самое прославленное из имен русских современных писателей. "Истоки" не только прочтет каждый русский эмигрант, "новый" и "старый", но и множество иностранных читателей. Большинство из них прочтут "Истоки" не только как увлекательную и блестящую книгу, но вдобавок как книгу писателя, которого давно чтут и словам которого заранее верят. И вот иностранцы узнают лишний раз, что Россия, в лучшую свою пору, была такою, какой ее изображает знаменитый и независимый русский "историк". "Новых эмигрантов" роман Алданова обогатит, кроме этого отрицательного изображения почти неизвестного им русского прошлого, еще и тонкой прилипчивой проповедью неверия и отрицания. А эмигрант старый с горечью задумается - кто же все-таки прав? Он, несмотря на все, продолжающий гордиться русским прошлым и верить, опираясь на эту гордость, в русское будущее, или так красноречиво и убедительно разрушающий эти "иллюзии" Алданов. Короче говоря - первоклассная по качеству книга принесет больше вреда, чем пользы, и вред этот вряд ли искупят ее художественные достоинства... Последние, повторяю, велики. Но все-таки, если бы это было возможно, следовало бы отложить чтение Алданова до лучших времен, когда все раны зарубцуются...