Нос - Бруно Ясенский

* * *

Господин член судебной палаты Теодор фон-дер-Пфордтен остановил его жестом и, положа Калленбруку руки на плечи, мягко повернул его лицом к свету. Внимательно, как врач, он осмотрел нос профессора, наклоняя при этом свою седую голову то в ту, то в другую сторону, словно желал рассмотреть феномен со всех возможных точек зрения. Наконец, отойдя на несколько шагов и заложив руки за спину, он укоризненно покачал головой. - О Теодор! - глотая навернувшиеся слезы, воскликнул Калленбрук. - Ты видишь, что со мной случилось? Это произошло только что, за минуту до твоего прихода. Я сам не верил своим глазам. Скажи мне - отчего бы это? Разве с кем-нибудь в жизни случалось что-либо подобное? Господин фон-дер-Пфордтен без приглашения опустился в кресло и, закинув ногу на ногу, стукнул папиросой по крышке портсигара. - Да-а-а... - протянул он значительно и задумчиво выпятил губу. Сказав это, он снова погрузился в длительное молчание, время от времени пуская в воздух аккуратные кольца дыма, - знаменитые пфордтеновские кольца, которые спорщики в "Клубе господ" на пари надевали по дюжине на биллиардный кий. Профессор Калленбрук стоял как на иголках, не спуская глаз с выпяченных губ друга, в ожидании, что вот-вот на его наболевшее сердце польется сладостный бальзам утешения. - Не было ли в твоей семье с отцовской или, может быть, с материнской стороны какого-нибудь предка еврея? - медленно произнес господин член судебной палаты фон-дер-Пфордтен. Профессор Калленбрук от неожиданности присел на стул. - Теодор! - воскликнул он укоризненно. - Как ты можешь говорить подобные вещи! Ты же знаешь прекрасно всю мою семью. Разве мой покойный отец не был близким другом твоего покойного отца? - Может быть, какой-нибудь дедушка или прадедушка, которого я не имел удовольствия знать? - холодно допытывался фон-дер-Пфордтен. - Ты оскорбляешь меня! - выкатывая грудь, петушился профессор. Огромный крючковатый нос на его бледном арийском лице даже покраснел от возмущения. - Я не ожидал этого от тебя, Теодор! - О, знаешь, в наше время... - пожал плечами приятель. - Да и потом это противоречит здравому смыслу. Разве от этого на пятидесятом году жизни может внезапно перемениться нос? - Не скажи! Это вполне возможно, - с убийственной уверенностью настаивал седой господин. - Большинство наследственных признаков дает о себе знать именно в зрелом возрасте. Все дело в генотипической предрасположенности. - Но ведь у меня - клянусь тебе! - это произошло совершенно внезапно. Только что я отобедал в кругу семьи, сел с чашкой кофе просматривать гранки - и вдруг... - Это всегда так бывает, - неумолимо подтвердил господин член судебной палаты. - Конституциональные особенности проявляют себя иногда даже в более позднем возрасте, чем у тебя. Например, у моего покойного дедушки, известного бонвивана, гехаймрата Альберта фон-дер-Пфордтен, бессменного посла его величества короля Пруссии при турецком дворе, на шестидесятом году жизни выскочила однажды на лбу препротивная шишка. И что же! Порывшись в хрониках нашей семьи, он установил, что точно такую же шишку имел над левым глазом его прадед, рыцарь Мальтийского ордена, Густав фон-дер-Пфордтен, который, по словам летописцев того времени, вынужден был даже заказывать себе шлемы особого фасона. - Да, но одно дело шишка, а другое - нос... - уже слабо защищался Калленбрук. - Ни у одного из моих предков никогда не было такого носа. - Это можно проверить, - услужливо предложил господин член судебной палаты. - Нет ничего проще, как по актам гражданской записи восстановить точную родословную. Господин фон-дер-Пфордтен достал золотые часы и поднялся с кресла: - Еще не поздно. Можем сходить сейчас же и выяснить это, не откладывая. - Хорошо, пойдем! - торопливо, хотя и без особого энтузиазма согласился Калленбрук. - По крайней мере ты убедишься в нелепости твоих инсинуаций. Но... как же я выйду на улицу с таким носом? - Поднимешь воротник. Кстати уже смеркается. Профессор доктор Отто Калленбрук, по самые глаза закутанный шарфом, с поднятым воротником пальто, пропустил своего друга и вышел за ним на лестницу. Он не благословлял больше провидение, в тяжелую годину пославшее ему фон-дер-Пфордтена. Охотнее всего он отвязался бы от этого настойчивого господина, вместо утешения заронившего в его душу змеиный клубок сомнений. Он с ужасом подумал, что постигшее его из ряда вон выходящее горе, которое можно было известное время держать в тайне, станет теперь достоянием всего города. Пфордтен раструбит об этом на всех перекрестках, что, при его огромных связях в руководящих кругах партии, не доставит ему особого труда. Если бы столь невероятный слух распространял кто-либо другой, ему могли б еще не поверить. Но Теодору фон-дер-Пфордтену, автору первой национал-социалистической конституции, законодателю славной мюнхенской революции 9 ноября 1923 года, участнику незабываемой битвы у Фельдгернгалле, - нет, Теодору фон-дер-Пфордтену без колебания поверит всякий! Тут профессора вдруг осенила уже совсем странная, ни на что не похожая мысль: "Постойте, да ведь фон-дер-Пфордтен, если мне память не изменяет, был убит в битве у Фельдгернгалле!.." Профессор Калленбрук застыл с поднятой ногой на ступеньке лестницы. Он хотел было повернуть назад, разыскать в шкафу "Национал-социалистический справочник" и посмотреть в "Жизнеописаниях наших вождей", действительно ли погиб, или остался в живых его друг Теодор фон-дер-Пфордтен. Но тут спускавшийся по лестнице впереди него седой господин обернулся и остановился тоже. - Может быть, ты раздумал? - спросил он с нескрываемой иронией. - Можем вернуться, я не настаиваю. - Нет, нет! Что ты! - заторопился Калленбрук. Он засеменил по ступенькам вниз, не спуская недружелюбных глаз с бронированного затылка фон-дер Пфордтена. В прорезь между полями касторового котелка и крахмальным воротничком пухлой розовой складкой выпирала шея.

* * *

На дворе моросил дождь. В жидких сумерках внезапно зажглись фонари. Фонари стояли двумя рядами, как долговязые солдаты в стальных шлемах, вспыхнувших в темноте под лучом прожектора. У профессора Калленбрука было ощущение, что его ведут сквозь строй. На перекрестке два корпоранта в цветных шапочках методически, без увлечения избивали палками небольшого человечка, заслонившего голову рукой. Юноша в зеленой бархатной шапочке приговаривал при этом назидательно: - Переходи, проклятый жид, на другую сторону, когда мы идем! Не болтайся под ногами! Третий юноша, в красной шапочке, стоял поодаль в позе объективного наблюдателя и ограничивался лаконическими советами вроде: - Бей по переносице! Или: - Двинь-ка еще раз в левое ухо! В центре перекрестка стоял полицейский в лакированной каске, невозмутимо неподвижный, как статуя, с томно свисающей у пояса резиновой дубинкой. Бедный профессор Калленбрук ушел с глазами в свой шарф и проскользнул мимо занятых корпорантов. Он ускорил шаг, желая нагнать опередившего его фон-дер-Пфордтена. Но тот немедленно тоже прибавил шагу, и Калленбрук понял, что его друг нарочито не хочет идти с ним рядом. Пройдя еще один квартал, господин фон-дер-Пфордтен свернул в ворота какого-то большого, слабо освещенного сада. Судя по расположению, это был Тиргартен, хотя он походил скорее на ботанический сад. На это указывали растущие в нем деревья самых причудливых и разнообразных форм. Там были деревья громадные, как баобабы; были тонкие и высокие, как кипарисы; были и такие ветвистые снизу и оголенные у верхушки, что казалось, растут они вверх ногами, и были, наоборот, ощипанные снизу и кудластые наверху, как хамеропсы; были скрюченные в одну сторону, как гигантские кусты саксаула, и были шарообразные, словно подстриженные искусной рукой садовника. Все деревья увешаны были сверху донизу не то шишками, не то фруктами, - в точности разглядеть не позволяло слабое освещение. В середине усыпанной гравием площадки возвышался круглый киоск со множеством окошек. Господин фон-дер-Пфордтен остановился около одного из них и подождал запыхавшегося Калленбрука. - Здесь вы получите любую справку, - указал он профессору на освещенное окошко и видневшуюся в нем голову огненно-рыжего, мордастого чиновника с усами а ля кайзер Вильгельм. Веснушки лежали на лице чиновника, как медные пятаки на подносе. - То есть как? - удивился Калленбрук. - Вы же хотели повести меня смотреть акты гражданской записи? - Совершенно верно. - Но ведь, если не ошибаюсь, это Тиргартен! - недоумевал профессор. - Не ошибаетесь. Раньше здесь был действительно Тиргартен. Мы переделали его в генеалогический сад. - Ге-не-а-ло-ги-че-ский сад? - в изумлении переспросил Калленбрук. - Так точно. Разве вы об этом не слыхали? Это изумительное достижение коммунального хозяйства нашего города и подлинный триумф нашей администрации. Вместо того чтобы в каждом отдельном случае рыться в разрозненных актах метрических записей, разбросанных к тому же по десяткам архивов, вы приходите сюда. Каждый берлинец может найти здесь свое генеалогическое дерево. Оно пластически представит ему всю его родословную вспять до десятого колена. Вам достаточно заполнить вот эту анкету. Пфордтен подсунул Калленбруку один из лежавших перед окошком бланков и, обмакнув перо, услужливо подал его профессору: - Пожалуйста, вот здесь: имя, фамилия, год и место рождения, имена родителей, девичья фамилия матери... Остального можете не заполнять. Ниже: на предмет чего требуется справка, - подчеркните первый вопрос: "Имеются ли у указанного лица предки еврейского происхождения?" Больше ничего. Десять пфеннигов за справку... Господин чиновник, будьте любезны! Профессор Калленбрук с трепетом посмотрел на раскрывшуюся пасть пневматической трубы, в которую скучающий огнеусый чиновник механическим жестом опустил его анкету. Труба глотнула и закрылась. Профессор в изнеможении опустился на скамейку. Ровно через пять минут чиновник окликнул его по фамилии и вручил требуемую справку. На обороте вопросника значилось: "Дед именуемого лица по отцовской линии - Герман Калленбрух, сын Исаака Калленбруха и Двойры, рожденной Гершфинкель. Родился в 1805 г. в Золингене. В 1830 г. переселился в Берлин. В 1845 г. принял евангелическое вероисповедание и переменил фамилию Калленбрух на Калленбрук. Смотри генеалогическое дерево № 783211 (квартал XXVII, аллея 18-я)". - Это неправда! Это поклеп! - завопил Калленбрук, размахивая бланком перед усами равнодушного чиновника. Шарф, окутывавший лицо профессора, размотался и возмущенно затрепетал на ветру. - Как вы смеете! Я знал лично моего покойного дедушку! Чиновник поднял на него скучающие глаза. - Прошу не шуметь! - сказал он строго. - Если вы не доверяете нашей справке, купите себе зеркальце. Профессор Калленбрук поспешно упрятал в шарф свой злополучный семитский нос и без слов отошел от окошка. - Пойдемте разыщем ваше генеалогическое дерево, - потянул его за рукав фон-дер-Пфордтен. - Здесь точно указана аллея. В генеалогическом дереве не может быть ошибок. Каждый месяц на основе вновь разысканных документов в него вносят соответствующие поправки. Он увлек за собой осунувшегося и сгорбленного Калленбрука в лабиринт тускло освещенных аллей... - Здесь, - воскликнул услужливый член судебной палаты. Он остановился у большущего дерева, похожего на обыкновенную ель, сверху донизу увешанную шишками. - Сейчас посмотрим. Внизу на дощечке с номером должен быть штепсель. Господин фон-дер-Пфордтен наклонился. Щелкнул выключатель, и дерево вспыхнуло ярким электрическим светом. - Пожалуйста! Полюбуйтесь! Профессор Калленбрук от неожиданного света зажмурил глаза. Это походило на настоящую рождественскую елку. То, что бедный профессор в темноте принял за шишки, оказалось при свете человеческими фигурками из пластмассы, одетыми с кропотливой точностью по моде своей эпохи. На сучках и ветках слева восседали, как канарейки, маленькие бюргеры в желтых жилетах и клетчатые матроны в высоких чепцах, похожие на удодов. На верхней ощипанной ветке одиноко, как сыч, сидел неисправимый холостяк дядя Грегор, худенький, с большущей головой и пышными седыми бакенбардами. Сухая тетка Гертруда в неизменной черной юбке с хвостом, как у трясогузки, кидала со своего сучка возмущенные взгляды на зябко нахохлившегося супруга, дядю Пауля, словно и на этот раз он, а не кто иной, поставил ее в такое неудобное положение. Зато по правую сторону, - о боже! - по правую, подвешенные к веткам за шею (видимо, в порядке запоздалого наказания за злостную порчу германской расы), висели целыми гирляндами грустные маленькие евреи в ермолках и лапсердаках, один даже, - профессору это запомнилось особенно четко, - в настоящей шапке раввина с меховой опушкой. Бедный профессор Калленбрук испустил душераздирающий крик и, закрыв лицо руками, упал без чувств.