Специалисты по женской части - Николай Лесков

Скандал г-жи Толмачевой получил в рассказанном событии громкую огласку, и с тех-то счастливых пор женский вопрос и поднесь не сходит со сцены. Понято было всеми, что в оправдании чиновницы Толмачевой видна готовность общества оправдать в женщине пренебрежение условиями приличий. Решено было, что, стало быть, женщина может ходить всюду, куда ходит мужчина; говорить все, что говорит мужчина; предлагать сама то, чего у нее до сих пор старались заслуживать, и на эти темы пошли сочиняться статьи, повести и трактаты. Ни по одной части, кроме разве педагогии, не откликнулось столько специалистов, как по женскому вопросу. Как о воспитании детей писали все, не исключая даже г-на Пятковского, так все же почти, опять-таки не исключая Пятковского, взялись писать и о женской воле, — о женской свободе.

Резюмировать все требования, разновременно заявленные специалистами по женской части, едва ли возможно. Требования эти все одинаково близко граничили с бредом сумасшедшего, с жестокостью варвара и с бесчестием развратителя. Начав оправданием выбора чтения перед публикою, сделанного чиновницею Толмачевою, специалисты по женской части издевались над всем, что составляет так называемую женственность; отвергали типичные черты, присущие женской натуре; смеялись над женской скромностью, над ее стыдливостью; представляли верность ложа запощеванским предрассудком; материнскую заботливость о детях называли узостью взгляда, которому противупоставляли широкий взгляд на сдачу детей попечению общества или на существующую будто бы возможность любить чужих детей, как своих. Они добивались допущения женщин в одни и те же училища с мужчинами, указывали на уместность замещения женщинами многих служебных должностей, нынче занятых мужчинами, — а потом уже впали в круглое бешенство, и в этом бешенстве один из женских эмансипаторов предлагал России женское войско, а другой объявил, что очень глупо видеть что-то предосудительное в профессии женщин, торгующих своими прелестями, ибо с настоящей точки зрения проституция, как ремесло, ничуть не хуже многих других ремесел, а некоторых даже и лучше.

Все эти специалисты по женской части подвизались преимущественно в двух больших журналах: в «Современнике», редактированном г. Некрасовым, который впоследствии оказался добрым патриотом и просил генерала Муравьева «виновных не щадить», и в «Русском слове», редактированном г. Благосветловым, который недавно перебил наборщиков своей типографии. За этими двумя большими журналами тянулась целая плеяда маленьких изданий, считавших за честь себе вторить во всем «Современнику» и отставших от г. Некрасова только тогда, когда почтенный поэт попросил покойного Муравьева не щадить злоумышляющих на жизнь императора.

III

Во все время, пока в нигилистических журналах проектировались и защищались бесчинства, которые хотели произвести над русской женщиной ее милые защитники, органы умеренных направлений или молчали о женском вопросе, или чуть-чуть шепотом шептали что-то такое старое-престарое, вроде того, что женщина должна быть подругою и матерью.

«Русский вестник» понял нигилистическую болтовню о женщине и ее правах с первого же раза: он не придал ей никакого значения и не уделил, кажется, ни одной строки на своих страницах. К чести этого оберегающего свою репутацию журнала, он один остался совершенно безучастным к этому пустому вопросу. «Библиотека для чтения» и «Время», переименовавшееся потом в «Эпоху», нашли, что женский вопрос есть, что он в действительности существует и заключает в себе нечто, требующее специального с ним знакомства; но, признавая женский вопрос, они и на него старались взглянуть взглядом умеренных журналов, взглядом, у нас выражающимся так, что «вы, дескать, так, — они так, — а мы посередке этого». Эти почтенные журналы не отказывались поработать с своих умеренных точек зрения над женским вопросом; но у них не было хороших специалистов по женской части. Мог им подходить один из известных, положим, женских специалистов, г. Карнович; но что же можно было поделать в умеренном тоне с одним г. Карновичем, имея соревнователями в тоне неумеренном гг. Слепцова, Зайцева, Писарева, Антоновича, полковника Лаврова, профессоров Сеченова и Флоринского и нигилиствующего чиновника государственной канцелярии Ю. Жуковского? Г-ну Карновичу тут было не справиться с такой внушительной компанией, и женский вопрос в умеренных журналах очень долгое время оставался совсем без специалистов. Еще бы несколько месяцев такого безлюдья, и вопрос этот, пожалуй, мог бы совершенно умолкнуть, ибо нигилистическим специалистам по женской части становилось решительно не с кем ни разговаривать о женщинах, ни препираться о них. Волею-неволею приходилось или замолчать, или держать на языке своем одного Виктора Аскоченского — этого bête noire[1] русских реформаторов и публицистов; но имя Аскоченского ныне уже не производит впечатления.

Вопрос был совсем при своем последнем конце и до этих пор, конечно, уже давно бы угас, если бы его не поддержали редакторы «Отечественных записок» А. А. Краевский и его покойный сотоварищ Дудышкин. Эти почтенные люди отыскали в расстроившемся гнезде стрижей «Эпохи» писателя, которому ни подобного, ни равного по уму и по образованности до сих пор во всей русской литературе еще не было. Этот бесценный человек есть критик-философ-физиолог Н. И. Соловьев. Г-н Соловьев написал в разных родах очень много, так много, что едва ли кто-нибудь из начавших свою литературную карьеру одновременно с ним мог написать половину того, что написано г. Соловьевым, и потому об этом плодовитом писателе у всех людей русской литературы сложилось мнение самое определенное и притом совсем одинаковое. Это, положим, удивительно, что все русские литераторы подумали одинаково о чем-нибудь на свете, но на этот раз так случилось. Г. Соловьев такой писатель, о котором, впрочем, и невозможны сколько-нибудь противоречащие мнения: и постепеновцы, и нигилисты, несмотря на раздирающую их вражду, отдают г-ну Соловьеву вполне заслуженную им справедливость, признавая его совершеннейшею неспособностью и литературным paletot quai.[2] И действительно не имеющая пределов куча вздора, напечатанного г. Соловьевым в «Эпохе», «Отечественных записках» и «Всемирном труде», свидетельствует несомненным свидетельством, что писатель этот не имеет ни вкуса, ни образования, ни тени эрудиции, ни даже самой легкой начитанности, но обладает наглостию и легкомыслием, превосходящими и байроновского переводчика г. Минаева, и нигилиствующего чиновника Жуковского, и всё, удивлявшее до сих пор читающую Россию своим развязным нахальством, всё, что, получив дерзость строчить, вламывается в вопросы, о которых, по своему житейскому и научному невежеству, рассуждать не имеет никакого права. Такой сотрудник, как г. Соловьев, не может быть приурочен со смыслом ни к какой литературной работе, что и доказывается его нынешними работами по новому журналу, в котором он в сегодняшние дни спохватился разбирать русские народные былины и песни, не стесняясь давно уже выраженными о них авторитетными мнениями г. Буслаева. Для г. Соловьева закон не писан, и он, с величайшим спокойствием, рассказывает своими словами и цитатами былины и песни, думая, что он их этим объясняет. Он не замечает даже, что называет былину песнею и песню былиною, точно так, как до сих пор называл повести статьями, а статьи повестями. Он пишет самый несуразный вздор и доволен им.

Но в «Отечественных записках» с ним было не так. Осторожный и многоопытный Улис, стоящий во главе этого издания, обладая неоспоримою прозорливостью, умел с замечательным тактом сэксплуатировать даже г. Соловьева. Г-н Краевский не то, что г-н Хан. Г-ну Краевскому, видавшему на своем веку всяких литераторов, было известно, что есть такие вопросы, на которые, глядя с коммерческой точки зрения, журналу отозваться выгодно, но за которые мало-мальски дальновидный человек не возьмется и выдавать себя специалистом в них не станет. Такие вопросы преимущественно бывают из разряда вопросов бездельных, о которых может говорить всякий, у кого хватит близорукости в них впутаться.

О чем же в нашей литературе можно писать, ничего не зная и не понимая? Так писали о многом, но преимущественно так писали о народе, о воспитании и о женщинах. Признано уже, что у нас в этих вопросах каждый человек специалист и почти каждый невежда — писатель.

Но с народничаньем времен Якушкина и Громеки, в эпоху появления г. Соловьева в «Отечественных записках», уже было покончено. Государь решил, что мужики люди, и дал им человеческие права. Перестали заниматься к этому времени и переливаньями по вопросам о воспитании; но вопрос женский, хотя несколько и заминался уже в то время, все еще мог быть пошевеливаем. Хитроумный Улис «Отечественных записок» встрепенулся, что у него в журнале этим вопросом как будто мало занимались, и, чтобы сделать свой орган повсестороннее, решил учинить г. Соловьева специалистом по женскому вопросу при «Отечественных записках».