Всадник на белом коне - Теодор Шторм

— Что ж, с удовольствием, если вам угодно, — обратился он ко мне. — Есть множество суеверий, но существует также и искусство обходиться без них.

— Только попрошу ничего не выпускать; уж поверьте, я сумею отделить зерна от плевел.

Старик взглянул на меня и понимающе усмехнулся.

— Ну ладно! — согласился он и начал свой рассказ.

В середине прошедшего столетия[18] или, чтобы быть точнее, в течение нескольких предыдущих и последующих за ним лет жил тут один смотритель плотины[19], который в плотинах и водоспусках[20] понимал несравненно лучше крестьян и владельцев усадеб; но он не был ученым строителем, потому что книжек почти не читал, а до всего с юных лет доходил сам. Вам, наверное, известно, уважаемый, что фризы умеют хорошо считать, и вы наслышаны о нашем Гансе Моммзене из Фаретофта[21], который, хоть и был крестьянин, умел строить буссоли, хронометры[22], телескопы и органы. Вот из таких примерно людей, только помельче, был отец смотрителя, о котором я еще поведу речь. Он имел пару участков на маршах, где выращивал рапс и бобы и пас корову, весной и осенью прирабатывал как землемер, а зимой, когда северо-западный ветер стучал в ставни[23], сидел за чертежами и расчетами у себя в комнате. Мальчик обычно находился рядом; забыв про букварь и Библию, взъерошив соломенные волосы, он наблюдал, как отец что-то чертит или подсчитывает. И вот как-то вечером он спросил, верно ли здесь написано, не может ли быть как-то иначе, и высказал свое мнение. Отец ничего не смог ему возразить, только покачал головой и сказал:

— Не знаю, что тебе ответить. Довольно того, что есть, а сам ты можешь только запутаться. Если же хочешь знать больше, достань завтра книгу из сундука, что стоит на чердаке; ту, которую написал Евклид[24], — там и найдешь ответ на свой вопрос.

На следующий же день мальчик забрался на чердак и быстро отыскал нужную книгу; впрочем, их в доме было не так уж много. Но отец засмеялся, как только увидел ее перед собой. Она была на голландском, а этого языка, хоть и похожего отчасти на немецкий, ни отец, ни сын не знали.

— Это книга моего отца, — объяснил старик. — Он понимал по-голландски; а что, на немецком книги нет?

Мальчик, как всегда немногословный, спокойно посмотрел на отца и спросил:

— Можно я буду читать это? На немецком там нет ничего.

Старик кивнул; тогда мальчик протянул ему также вторую, сильно потрепанную книжку.

— И эту тоже.

— Возьми обе, — разрешил Теде Хайен. — Но какая тебе от них польза?

Вторая книга оказалась небольшим учебником голландской грамматики; до конца зимы оставалось еще долго, и едва только зацвел крыжовник в саду, мальчик уже довольно сносно читал по-голландски и одолел почти всю геометрию Евклида, в те времена изучавшуюся повсеместно.

— Не уверен, почтеннейший, — перебил себя рассказчик, — что подобное не приписывают также и Гансу Моммзену; но последний еще и родиться не успел, как о Хауке Хайене — так звали нашего героя — уже рассказывали эту историю. Ведь ведомо: стоит прославиться какой-нибудь личности, как ей начинают приписывать все то, что прежде рассказывалось о предшественнике — и хорошее, и дурное.

Как только старик заметил, что сын не интересуется ни коровой, ни готовыми вот-вот зацвести на радость любому жителю маршей бобами, и рассудил, что дела на маленьком участке хорошо пойдут лишь у крестьянина, имеющего прилежного сына, а не у недоучки с наемным слугой, и что самому ему подъема в хозяйстве не дождаться, послал своего подросшего мальчика на плотину, чтобы от Пасхи до дня святого Мартина[25] Хауке вместе с другими работниками возил там землю в тачках.

«Это излечит его от Евклида», — рассудил старик.

И юноша возил землю, но Евклида все время держал в сумке и, когда рабочие завтракали или ужинали, усаживался на перевернутую тачку и раскрывал книгу. Осенью вода поднималась высоко, работа останавливалась и все расходились по домам; но Хауке усаживался на краю плотины со стороны моря, обхватывал руками колени, и часами глядел, как мутные волны, вздымаясь все выше и выше, набегают на землю. Только когда волны касались его ног и пена брызгала в лицо, он отодвигался на несколько футов выше и все же не покидал плотины. Он не слышал ни плеска волн, ни криков чаек и береговых птиц, которые кружили над ним, сверкая черными глазами и почти касаясь его крыльями; не замечал, как над дикой, пустынной водной гладью простиралась ночь; взгляд его был прикован только к бушующей воде, которая во время прилива тяжело ударяла в одно и то же место крутого склона, упорно размывая дерн.

Изредка Хауке медленно качал головой, затем чертил рукой в воздухе плавные линии, как если бы хотел придать плотине большую пологость. Когда наступала тьма, поглощая все вокруг, и слышен был только шум прибоя, юноша вставал и шел, почти промокший насквозь, домой.

Однажды вечером, когда Хауке вернулся, отец, который сидел в комнате и чистил измерительные приборы, вспылил:

— Что ты все сидишь на плотине? Утонуть ведь можно! Волны сегодня высокие, так и вгрызаются в плотину!

Хауке упрямо взглянул на него.

— Ты что, не слышишь? Я говорю: в такую погоду утонуть можно!

— Не утонул же я, — возразил Хауке.

Отец рассеянно взглянул ему в лицо.

— Конечно, — согласился он, немного помолчав, — сегодня нет.

— Но плотины наши немногого стоят, — продолжал Хауке.

— Что?..

— Я говорю о плотинах.

— И что же?..

— Плотины никуда не годятся! — настаивал Хауке.

Старик рассмеялся ему в лицо.

— Ах ты, вундеркинд из Любека![26]

Но Хауке не дал себя сбить с толку.

— Внешняя сторона слишком крута, — пояснил он. — Если вода, как уже не раз когда-то случалось, поднимется высоко, мы утонем тут, по эту сторону плотины!

Старик достал из кармана жевательный табак, свернул катыш и положил в рот.

— Сколько тачек земли ты сегодня перевез? — спросил он сердито.

Было очевидно, что тяжелый труд у плотины не отучил юношу думать.

— Не знаю, отец, — отозвался Хауке, — как и все; или, скорее всего, на полдюжины больше… Но плотины нужно строить иначе!

— Ха, — отец выдавил смешок, — ты, наверное, станешь смотрителем плотины. Вот тогда и будешь строить иначе.

— Конечно, — не унимался юноша.

Отец растерянно поглядел на Хауке, сглотнул пару раз и вышел из комнаты, не найдя, что и сказать.

К концу октября работы на плотине закончились, но и тогда прогулки на север к гаффу[27] оставались для Хауке Хайена наилучшим развлечением. Праздника Всех Святых[28], приходящегося на день осеннего равноденствия, когда обычно бушуют штормы[29], на которые во Фрисландии любят жаловаться, он дожидался с нетерпением, как ребенок дожидается Рождества. Незадолго до наступления сизигийных приливов[30] — это можно было знать наверняка — он, несмотря на шторм и непогоду, лежал один-одинешенек далеко за плотиной; и когда пронзительно кричали чайки либо волна стремительно набегала на плотину и, откатываясь, отрывала и уносила с собой в море обширный лоскут дерна, раздавался гневный смех.

— Что вы можете сделать путного! — кричал Хауке птицам сквозь рев волн. — Люди — и те ничего путного сделать не могут!

Наконец, чаще всего уже в сумерках, покидал он пустынное побережье и торопился вдоль плотины домой к отцовской двери со ставшей для него уже низкой притолокой под камышовой крышей и, быстро забегая в дом, исчезал в своей комнате.

Иногда он приносил с собой ком глины, усаживался подле отца, который ему теперь это позволял, и лепил при свете тонкой сальной свечки всевозможные модели плотин, потом ставил их в миску с водой и пытался воспроизвести волны; иной раз юный исследователь брал аспидную доску и чертил на ней различные профили плотины со стороны моря, как они, по его мнению, должны были выглядеть.

Со сверстниками, с которыми когда-то учился в школе, он и не думал дружить; да и с ним никто не хотел водиться — все считали его мечтателем. Когда наступила зима и ударили морозы, Хауке разгуливал за плотиной и забредал все дальше, пока взгляд его не заскользил по глади покрытых льдом ваттенов[31].

В феврале, в пору продолжительных морозов, были найдены принесенные водой мертвые тела; они лежали далеко за плотиной, в открытом море, на замерзшей плоскости ваттенов. Молодая бабенка, которая видела, как их привезли в деревню, охотно остановилась, чтобы рассказать старому Хайену:

— Думаете, они выглядят как люди? Нет, как морские черти![32] Вот с такой большой головой. — И она широко расставила руки. — Черные и блестящие, как подгоревший хлеб; крабы их обгрызли, и дети, глядя на них, кричат от страха!