Фрося Коровина - Станислав Востоков

— Ей, Фроська! — крикнул он, облокотясь для большей устойчивости на штакетник. — Тут в газете тебя с лопатой пропечатали! Давай, я тебе газету, а ты мне стольник на пузырь. Идет?

Фрося отложила учебник и подошла к забору. Посмотрев в красное, испитое лицо Никанора, она сказала, что без всякой газеты прекрасно знает, как выглядит. И что если он сейчас не уйдет, то она ему даст не стольник, а по шее.

Конечно, Фрося преувеличила — для того, чтобы дать Никанору по шее, ей пришлось бы подставлять табуретку. Но за эти слова он здорово на нее обиделся. Исполнившись самой черной злобы, он порвал газету и бросил ее в овраг, откуда она с ручьем попала в речку Тошню и поплыла к реке Вологде. А принципиальный пьяница пошел в церковь, которая была ровно на три года моложе дома Федора Коровина.

Как ни странно, Никанор являлся самым частым ее посетителем, если, конечно, не считать служившего в церкви отца Игнатия. Там Никанор подолгу стоял перед иконами и думал, что его так же как Иисуса не понимают соотечественники, но что после его смерти они одумаются и понесут его учение по свету. А то и причислят к святым. В общем, порядочный фантазер был этот Никанор.

Войдя в деревянную церковь, он снял кепку и подошел к алтарю. Несколько минут он бездумно стоял перед ликами святых. А потом вдруг развернулся, надел кепку и вышел наружу.

Удивительно, но именно в церкви он придумал, как отплатить Фросе. Если точнее, Никанор решил навести на нее порчу. Правда, сам он наводить порчу не умел, как не умел вообще ничего в своей жизни. Зато это наверняка мог сделать лесник Филимон, обитавший за рекой Тошней.

В Папаново лесника уважали, звали «дядей» и поговаривали, что он колдун. И для этого имелись основания. Во-первых, жил Филимон в глухом лесу совершенно один. Во-вторых, был у него медведь, который умел разговаривать. Конечно, разговаривал он кое-как, а по грамотности уступал даже естественному троечнику Жмыхову. Но все-таки это был единственный доподлинно известный говорящий медведь.

Приняв насчет Фроси твердое решение, Никанор выпросил у отца Игнатия лодку, переправился на другой берег и там привязал ее к специально вколоченному в землю столбику. На всякий случай пьяница подергал получившийся узел и, убедившись, что лодка не уплывет, направился в лес.

Тропинка сразу же ныряла от берега в темный ельник. Попавшему в хвойную прохладу Никанору стало не по себе. Иногда над ним начинал бить дятел или куковать кукушка. Тогда Никанор вздрагивал. Спрашивать кукушку, сколько ему осталось жить, он не рисковал. Пьяница боялся, что ничего хорошего в ответ не услышит.

Через пару наполненных страхом километров тропинка стала пошире. Ельник расступился, и Никанор оказался на жилом дворе.

Налево стояла большая крепкая изба, направо — сарай с поленницей. Сначала Никанору показалось, что на поленнице надета огромная шапка. Но вдруг «шапка» зашевелилась, и Никанор увидел медвежью морду. Пьяница уже хотел броситься назад, к лодке, но медведь зевнул, потряс головой и снова свернулся на дровах калачом.

Поняв, что есть его пока не собираются, Никанор облегченно вздохнул. Он потуже натянул на голову кепку и, не спуская глаз с медведя, бочком прошел к избе. Там он три раза стукнул пяткой в дверь.

Сначала в избе было тихо. Но потом что-то зашевелилось, и позади Никанора со скрипом открылась дверь. Повернувшись, пьяница увидел Филимона.

Для колдуна лесник выглядел вполне прилично — у него была аккуратно подстриженная борода и хорошо выстиранная рубаха. Филимон вытирал влажные руки полотенцем с вышитым на нем петухом.

— Чего тебе, Никанор? — спросил лесник.

Тут пьяница окончательно убедился, что старик — колдун. Ведь с лесником он никогда не виделся, и, значит, тот не мог заранее знать имя Никанора.

— Здравствуй, Филимон. — Пьяница почтительно снял кепку. — Ты можешь навести, эту… порчу?

Лесник сдвинул косматые брови.

— На кого это?

— На Фроську Коровину, — ответил Никанор и вдруг похолодел, потому что увидел на уголке Филимонова полотенца вышитое синими нитками слово «Фрося».

Тут же он вспомнил, что Аглая Ермолаевна и, стало быть, ее внучка приходятся дальними родственниками леснику, и пожалел, что не вспомнил об этом раньше.

— Ты, Никанор, не дури, — сказал Филимон и крикнул. — Эй, Герасим!

Медведь заворочался, пыхтя, слез с поленницы и лениво подошел к старику.

— Проводи-ка гостя до реки. — Лесник кивнул на Никанора. — Заодно на обратном пути ягод наберешь.

Подхватив пастью корзину, что стояла у избы, медведь головой подтолкнул обмершего Никанора в сторону Тошни. Тот повернулся, надел кепку и пошел вон со двора.

— И брось пить, Никанор! — крикнул вслед Филимон.

«Проклятый колдун! — думал Никанор, шагая с медведем к реке. — Все знает!»

Впрочем, для того, чтобы угадать в нем пьяницу, не нужно быть колдуном. Достаточно одного взгляда в дряблое и мешковатое лицо.

По дороге к Тошне он то и дело украдкой посматривал на медведя.

— Слушай, а ты правда можешь говорить? — спросил Никанор.

— Угу, — ответил Герасим, не выпуская корзины.

«Ага!» — подумал пьяница, и в его голове начал зреть новый план.

Когда они дошли до столбика с лодкой, этот план созрел окончательно.

— Давай так, — сказал Никанор, отвязывая веревку. — Ты съешь одну девочку, а я тебе за это дам стольник. Идет?

Медведь поставил корзину на землю, посмотрел на пьяницу и вдруг так страшно заревел, что на Никаноре подпрыгнула кепка. Он сначала присел, потом сиганул в лодку и бешено заработал веслом, окатывая себя холодной водой. В результате путь обратно он проделал в два раза быстрее, чем путь туда.

Проводив лодку взглядом, Герасим подхватил корзину и скрылся в ельнике.

А на Папановской стороне Никанора уже ждал отец Игнатий. Он собирался плыть в город, чтобы пополнить запас свечей — папановцы тратили их в церкви на удивление много. С трудом священник высвободил весло из рук перепуганного Никанора и сел в лодку. Оглядев оттуда мокрую фигуру принципиального пьяницы, он грустно покачал головой.

Никанор думал, что сейчас отец Игнатий тоже скажет ему, чтоб он бросил пить. Но священник лишь вздохнул, оттолкнулся от берега и плавно заработал веслом, будто гладил им реку Тошню. А Никанор выжал воду из своей старой кепки и пошел домой.

Жил он на краю деревни, у дороги, в таком же плохо обустроенном, как и вся его жизнь, доме. Пройдя вечно раскрытую калитку и сени, куда Никанор непонятно для чего стаскивал со всей деревни разный хлам, он сел за неубранный после вчерашнего ужина стол.

Никанор немного посидел, раздумывая, а потом снял крышку со стоящей перед ним сковородки. Там пряталась муха. Увидев Никанора в мокрой кепке, она испуганно зажужжала и сломя голову полетела к окну. Пьяница проводил ее взглядом и подумал, что его никто не любит в этом мире, даже мухи. А Фросю любят все, поэтому наводить порчу на нее никто не станет. И тогда Никанор решил это сделать сам.

Он отодвинул сковородку, уперся локтями в стол и стал плохо думать о Фросе. Уж что-что, а нехорошо думать о людях Никанор умел. И постепенно над его неуютным домом с проржавевшей крышей и кривой трубой стало собираться едва заметное облако.

Как раз в это время по дороге шел местный кузнец Мелентий. Он возвращался из Полево, где работал по заказу. Увидев легкое облако над домом принципиального пьяницы, он нисколько не удивился, а только подумал, что Никанор затопил печь. Кузнец поежился, подумал, что теперь на улице действительно стало прохладнее, и пошел быстрее, мечтая о том, как придет сейчас домой и как жена накормит его горячим супом.

А облако повисело еще над домом Никанора, затем отделилось от кривой трубы и поплыло за кузнецом. Так оно миновало несколько домов, колодец и маленький сельский клуб, где по выходным пел местный хор под руководством отца Игнатия. Потом Мелентий свернул с дороги к своей избе, а облако, проплыв дальше, повисло над домом Федора Коровина. И никто в мире, увидев над высокой тесовой крышей чуть заметную дымку, не подумал бы, что на самом деле это черные мысли принципиального пьяницы Никанора.

Серое облако

Проснувшись следующим утром ровно в шесть часов, Аглая Ермолаевна как обычно первым делом вышла на балкон посмотреть погоду. Туристов, к счастью, не было. С холодами их вообще становилось меньше. Наверное, уезжали в Турцию и Египет.

С балкона на третьем этаже дома было видно почти все Папаново. Оно показалось Аглае Ермолаевне каким-то съеженным и нахмуренным. В такие дни его хотелось приласкать и накормить чем-нибудь вкусным. Только церковь стояла по-прежнему прямо и утыкалась головой в затянутое тучами тяжелое небо, словно не давала ему опуститься еще ниже. Потом Аглая Ермолаевна посмотрела в пространство над домом и увидела прямо над собой небольшое серое облако.