Внутренняя сторона ветра (Роман о Геро и Леандре) - Милорад Павич

Однако сразу это Леандру позволено не было. Вопервых, из-за того, что у него еще не росла борода. А когда он рассказал, откуда родом, и сообщил, что семья его не относится ни к западному, ни к восточному христианству, а сохраняет "веру дедов", то есть богомилов, или патаренов, пришлось ему на несколько лет сделаться послушником и каяться в своих грехах, ожидая приема в братство. Все это время он жил в деревянной колокольне, набитой книгами. Спал на сложенных веревках от колоколов, которые будили его, вырываясь из-под тела по ночам, когда ветер раскачивал колокола и было слышно, как разбушевавшееся озеро с ужасающей силой швыряло прибрежную гальку в монастырские ворота. Но страх уже покинул Леандра. После того, что произошло у него с Деспиной, истории о людях с саблями и ночные кошмары казались ему детской игрой. - Всегда он голоден, как будто отец делал его на пустой желудок, - говорили о нем монахи, а он недалеко от монастыря с подветренной стороны устроил небольшое кладбище икон, засадил его цветами, сделал каменную ограду и небольшие ворота. Вечерами у него допоздна горела на окне лампада, которая отгораживала его от ночи, пока он очинял перья для монахов-переписчиков и делал для них чернила из смеси ягод и пороха. Потом гасил плевком лампаду и мечтал о том дне, когда его примут в монастырь, научат писать и читать книги, расставленные на полках вдоль стен колокольни, а затем засыпал и спал так быстро и крепко, что к полуночи совсем высыпался. В 1689 году он стал монахом, и когда в конце обряда посвящения игумен сказал ему: "С сего дня, сын мой, имя твое Ириней!" - Леандр услышал, как начали звонить колокола. Первыми зазвонили в Святом Науме за озером, потом к северу от Охрида - сначала в Святой Софии, затем в Перивлепте, Святом Клименте и так далее по порядку вокруг озера до тех пор, пока звук не достиг того места, откуда и начался, то есть монастыря Святого Наума. В этот момент в монастырские ворота ворвался запыленный и усталый Диомидий Суббота, товарищ Леандра, и сообщил, что Скопье сожжено, что в Призрене скончался австрийский главнокомандующий генерал Пиколомини, в армии христиан чума, а турецкие карательные отряды неумолимо продвигаются к северу, по долине Вардара и со стороны Софии, сжигая и села, и монастыри и сметая на своем пути все и вся. Товары и деньги Диомидия и его компаньонов пропали, и он пришел к Леандру, в одной бороде и рубахе, просить о помощи. - Они все уничтожат, все уничтожат, - повторял он, ломая пальцы, и поминутно, скрестив руки, хватался за уши и зажимал их ладонями, чтобы не слышать колокольного звона. Остальные монахи, пока Леандр разговаривал с Диомидием, заполняли мешки драгоценностями, запирали на засов двери, подводили из затона к монастырю лодки и плоты, а вдалеке, за озером, было видно и слышно, как народ, бросив свои дома, бежит на север, гоня перед собой скотину и срывая с нее или затыкая пучками травы колокольчики и бубенцы. Вскоре над озером потянулся тяжелый, жирный ветер, полный дыма и смрада, и Леандр понял, что крестьяне жгут все, что не могут забрать с собой... Так Ириней Захумский не прожил в монастыре монахом и одного дня, а его уроки письма были снова отложены до лучших времен. Он зацепил за свою рясу несколько рыболовных крючков, спрятал за пазуху дукаты, поклонился кладбищу икон, а перед могилой иконы из Пелагонии отрезал прядь своих волос и обвил ею крест, как это делали во времена его детства вдовы на могилах погибших мужей. Потом дал два золотых Диомидию, приказал завязать их в платок и спрятать в бороде, и они отправились в путь. Уже в первые два дня бегства он увидел, что и среди беженцев есть две разновидности людей. Одни спешили день и ночь, без сна, без передышки; они постоянно обгоняли Ле-андра и Диомидия и исчезали вдали, надеясь пожать то, что взрастят между двумя ночевками и двумя кострами. Позже они видели их, в изнеможении плетущихся вдоль дороги, не в состоянии продолжать путь, и предлагающих за два фунта вина фунт воска. Вторые шли спокойнее, но, остановившись на отдых, впадали в панику, расспрашивали о новостях с поля боя, блуждали от костра к костру, от одного лагеря беженцев к другому, слушали пение слепцов. Их исход был медленным, но и первых и вторых обгоняли те, кого было совсем мало и которые вели себя так же, как и Леандр. Ему стоило больших усилий заставить Диомидия Субботу следовать своему примеру. День, по византийскому обычаю, они делили на две части, так же поступали и с ночью; в середине ночи отдыхали, и их отдых продолжался столько, сколько было нужно для того, чтобы идти не слишком быстро и не догнать австрийскую армию, которая, отступая, грабила всех подряд, но при этом и не отстать от нее намного, чтобы не оказаться в руках шедшего за ними по пятам авангарда армии султана, состоявшего из татар. За Леандром и его товарищем следовал страх отставших, и этот чужой страх подгонял их собственный. А за всем этим расползались чума и голод, а за голодом - турки, которые жгли, разрушали, разоряли и предавали все вокруг власти клинка. Иногда среди этого ужасного смятения Леандр и Диомидий Суббота замечали возле дороги, заполненной беженцами, неподвижно застывшего человека, который, насыпав себе в ладонь земли и посадив в нее семя, ждал, когда оно прорастет и зацветет, - таков был его обет. - Они все уничтожат, все уничтожат! Не те, так другие, - повторял Диомидий Суббота, стоя на одной ноге и согревая в ладонях ступню другой. Наконец как-то вечером Леандр положил конец его причитаниям. - Теперь, Диомидий, послушай, что скажу тебе я. Безумие - жечь все, что мы вынуждены покинуть, даже враг не смог бы разорить и уничтожить все так, как это делаем мы. У него нет силы выцедить из земли все, как мороз выцеживает из рыбы воду. Наоборот, чем больше мы оставим после себя, тем дольше враг задержится, разрушая, а значит, у нас будет больше надежды, что хоть что-то останется и от нас, и после нас. Поэтому не нужно поджогов и разрушений. Напротив, нужно строить, строить даже сейчас. Ведь все мы строители. Только для работы нам дан необыкновенный мрамор: часы, дни и годы; а сон и вино - это раствор. Плохо тому, у кого в кошельке за медяками не видно золота, и тому, кто за ночами не видит дней!.. Говоря все это, Леандр и сам удивлялся своим словам, своему голосу, который достигал его ушей изнутри, через горло, еще до того, как долетал до Диомидия, но больше всего удивлялся он тому неожиданному решению, которое, похоже, уже давно зародилось в нем, хотя он об этом даже не подозревал. Как будто он все время шел в темноте и не заметил, как перешел невидимый ему во мраке ночи мост. Одно было ясно - он уже на другом берегу; решение свое он сформулировал очень просто и так же просто сообщил о нем своему спутнику: - Настал час использовать этот мрамор для строительства, Диомидий, пришло время нам снова взяться за ремесло наших предков. Так мы теперь и поступим. С сегодняшнего дня будем строить. Бежать и строить на бегу. Если хочешь, присоединяйся ко мне, не хочешь - ступай, и пусть те два золотых, что спрятаны в твоей бороде, помогут тебе в дороге. С этого момента я буду строить на каждом третьем месте своего отдыха. Все равно что. То, что умею. Диомидий остолбенел от ужаснувшего его предложения. Он принялся заклинать товарища не делать ошибки сейчас, когда даже те, кто никогда не ошибался, расплачиваются головой: - Тебя догонит один из тех, кто давно выбросил ножны и с саблей наголо разыскивает шею, похожую на твою. Таких сейчас по всем дорогам полно. Бежим, пока не поздно. Но Леандр больше не боялся мужчин. Боялся он женщин. Такая странная самоуверенность Леандра была непонятна, но, подкрепленная тяжестью имевшихся у него золотых монет, сломила Диомидия, все богатство которого было спрятано в бороде. Он согласился вопреки своему желанию, вспомнив, что во всех их совместных путешествиях Леандр всегда чувствовал себя как рыба в воде между двумя империями, тремя верами и столькими языками, сколько дуло здесь разных ветров. Следующим утром Ириней Захумский, как с недавних пор звали Леандра, купил верблюда, расплатившись за него чистым золотом, посадил на него Диомидия и дал ему десять дукатов. Он послал его в сторону долины Ибара, на место, находившееся отсюда в трех днях пути: заготовить камень, сделать черепицу и соорудить фундамент будущего здания. Сам Леандр последовал за ним, как и раньше, пешком. На третий день он заснул на ходу, и ему приснились волны, море и факел, видневшийся у самого горизонта, до которого нужно было доплыть, а когда, вздрогнув, проснулся, оказалось, что волнами были его собственные шаги, потому что он шел во сне. Человек с саблей стоял перед ним. Он стоял, перегородив дорогу, огромный, верхом на коне, чьи копыта были покрашены в красный цвет краской из кампеша, которой пользуются женщины. Голова его была непокрыта, а на макушке вместо заплетенного в косичку пучка волос росли роскошные рыжие усы, аккуратно расчесанные и разделенные пробором. Когда беженцы приблизились к нему - а все они, в том числе и Леандр, как заколдованные продолжали движение в его сторону, - человек с саблей резко ударил себя ладонью по затылку, второй рукой ловко подхватил выскочивший из глазницы искусственный хрустальный глаз и, вращая над головой саблей и нанося беспощадные удары направо и налево, влетел в толпу беженцев, остолбенело наблюдавших за его действиями. Приблизившись к Леандру, он встал как вкопанный, потом приставил конец сабли к его кудрявой потной бороде и начал поднимать подбородок своей жертвы осторожно, стараясь не поранить, но так решительно, что затылок Леандра тут же уставился в землю. В первый момент казалось, что человек с саблей ищет завязанные в тряпку и спрятанные в бороде золотые монеты, но вскоре стало ясно, что он разглядывает шею Леандра. Опустив саблю, он сказал: - Умереть не бойся, умереть - значит просто перестать быть чьим-то сыном. Только это, и только так. Но я тебя не зарублю. Твоя шея будто специально создана для Исайи. И я дарю ее Исайе. Пусть порадуется Исайя. Не уйдешь, найдет тебя Исайя. А может, уже и ищет тебя Исайя. Отправляйся к нему! - И человек с саблей весело ускакал, собрав в мешок свою кровавую добычу. Когда все закончилось, Леандр вместе со всеми снова двинулся в путь, он был таким уставшим, что продолжал спать на ходу, и вскоре уже не помнил, почему в его ушах звенит страшное имя Исайя, не знал, приснился ли ему человек с саблей, или он его действительно встретил. В назначенный день он вовремя прибыл на условленное место, застал там Диомидия и увидел, что тот его не предал. Неподалеку от монастыря Жиче в Градаце у минерального источника Суббота выбрал место, обжег черепицу, приготовил, как они и договорились, фундамент и, как хороший хозяин, поджидал Леандра с горшком горячей каши и кучей камня и теса, которые он чуть не даром купил у крестьян, покидавших свои дома и дивившихся ненормальному погонщику верблюдов, который платит за то, что они сжигают и выбрасывают. Товарищи вместе поужинали, переночевали, а наутро Леандр дал своему другу еще десять дукатов и назначил место следующей встречи. Все заклинания и просьбы Субботы не помогли. Расстались они со слезами на глазах, и Диомидий, взобравшись на верблюда, отправился дальше на север, а Леандр остался стоять под кровавым снегом, который в тот год пошел не в свое время, - в трех днях пути от турок и чумы, на ничейной земле между двумя фронтами, двумя воюющими империями, двумя верами, ни к одной из которых он не принадлежал. Здесь он сбросил с себя рясу и, оставшись один посреди поля, на земле, которая так пропиталась кровью, что уже несколько лет не приносила урожая, начал возводить маленькую церковь Введения во храм Богородицы; он считал кирпичи и часы, от которых зависела его жизнь, а долиной Ибара текла река беженцев, и вокруг горели сербские монастыри Милешева, Раваница, Дечани. Вместе с рясой он сбросил с себя и взятое от верблюда внешнее спокойствие и ложную замедленность движений и, свободный от любых обязательств по отношению к окружающим, дал волю всей своей силе, выпустил на свободу свое внутреннее, молниеносно быстрое время. Впервые после той страшной охридской ночи он снова почувствовал себя человеком и ощутил свое преимущество перед другими. Он взялся за инструменты и принялся колоть камень и возводить стены с быстротой, о которой мечтал в детстве еще в Боснии, когда наблюдал за тяжелыми движениями деда, обтесывающего огромные плиты надгробий. Сейчас он снова стал строителем, соленый пот и пыль набивались ему в рот, мокрые волосы лезли в уши, череп раскалялся, и камень и черепица трещали и ломались от мощи его рук и от кипящей, как будто ядовитой, слюны, а выделявшееся от усилий лютое мужское семя жгло ноги и разъедало одежду. В полдень Леандр прекращал работу, ел немного каши и ложился на берег реки. Он привязывал к прядкам своих длинных волос рыболовные крючки и опускал голову на камень возле воды, а волосы в реку. Так он спал и ловил рыбу, усталый и голодный, в надежде, что рыба, заплыв в сон, нарушит его. Потом вставал, работал до полуночи и снова ложился, пока его не будил филин, птица, которую никто не видел и которой известно, где умрет тот, кто слышал ее голос. На третий день, когда церковка Введения во храм Богородицы была покрыта черепицей, Ириней Захумский снова надел свою рясу, освятил церковь, тут же забыл о ней и продолжил бегство на север. Три дня он бежал и три дня отдыхал для следующего строительства. На берегу Моравы, невдалеке от Свилайница, в назначенном месте он нашел Диомидия Субботу, новый, уже законченный фундамент, горшок сваренной каши, гору строительных материалов но все это рядом с издохшим верблюдом. Верблюда они съели, купили коня, обнялись на прощание, и Леандр долго смотрел на своего товарища, прежде чем решился сказать ему самое страшное. - Теперь ты отправишься не на север, вместе со всеми беженцами, - начал он, - а повернешь на восток, и следующее место, где тебе придется готовить материалы и закладывать фундамент, будет ближе к передовым отрядам турок, чем это было раньше. Если боишься, можешь покинуть меня, я не обижусь, но, если решишь остаться, тебе придется поступить так, как я сказал. Только не проси объяснений, для объяснений у нас нет времени. Тогда Диомидий Суббота впервые решился высказать, что думал сам. - Я знаю, - сказал он, - кто платит, тот и музыку заказывает. Но ты встал на плохую дорогу. Народ восстал против народа, а мы в эти последние ратные времена хотим строить, когда никто не строит. Мир выиграть можно, а вот войну еще не выиграл никто. Такие маленькие народы, как наш, должны уметь управлять скипетром, который над ними, кому бы он ни принадлежал. В этом и состоит мудрость, и патриотизм в мирной жизни гораздо важнее патриотизма на войне, а ты до последнего дня не знал, пока вокруг все не заполыхало и пока ты сам не заплакал кровавыми слезами, что делать и со своей ненавистью, и со своей любовью... - Смотри, - ответил Леандр, - видишь. через окно растет дерево. Оно не ждет мира, чтобы расти. И не строитель выбирает место и время года или погоду, солнечную или проливной дождь, - выбирает владелец здания. А наше дело строить. Разве кто-нибудь обещал тебе мир и счастье, дом - полную чашу и то, что на жизненном пути добро всегда будет сопровождать тебя, как хвост сопровождает осла? Диомидий впал в отчаяние, но все его дальнейшие вопросы и мольбы оказались напрасны. Под конец он согласился на все условия Леандра, и они расстались в третий раз, не зная, встретятся ли вновь. Леандр остался на ничейной земле, на утесе, одиноко стоявшем над берегом и напоминавшем обглоданный ветрами скелет. Он строил еще одну церковь, посвященную Богоматери, и ждал, чтобы мороз выцедил всю воду из рыбы, которую оставил ему Диомидий. Спал он попрежнему в полдень и в полночь и боялся только потерять счет времени. На этот раз поблизости не было филина, который будил бы его, и он спал, ожидая, что его разбудит полуденное солнце. Но однажды его разбудило не солнце. Разбудило его прикосновение к горлу чьих-то пальцев. И чье-то дыхание, пахнувшее вином, настоянным на петрушке, заставившее его окончательно очнуться от сна и открыть глаза. Возле здания, которое он строил, стоял оседланный конь с красными копытами, а рядом с ним на снегу лежала огромных размеров сука, которую тут же ктото позвал по имени. Имя суки было Пичка. Так окликнул ее незнакомый голос, и она подошла к Леандру. Леандр увидел склонившихся над собой суку, от которой тоже пахло настоянным на петрушке вином, как будто и она была пьяна, и огромную голову с седыми, как мыльная пена, волосами. Леандр тут же понял, что рядом с ним присел на корточки Исайя. - Давно я о тебе слышал, - сказал ему человек с саблей, - и сейчас ты узнаешь, зачем я тебя ищу и почему тебя выбрал. Я не такой охотник за головами, который сносит головы с плеч ради забавы или выгоды. И воюю я не за турок и не за немцев. У меня своя цель. Ты не мог не слышать, что делают с отсеченной головой. Заставив человека таким манером расстаться с жизнью, кладешь его голову в мешок и идешь с ней в первую же корчму, ставишь на стол, причесываешь, чтобы хорошо выглядела, и начинаешь пить. Пьешь три дня и дожидаешься. Ждешь, упорно ждешь, а на третий день голова на твоем столе вскрикивает. Три дня ей нужно для того, чтобы понять, что она мертва. А некоторым требуется и больше. Но это дано не каждой голове и не каждой сабле. Нужно быть ловким, как я, и уметь выбрать хорошую шею с высоко поставленным кадыком, таким, как у тебя, который просто создан для сабли. Наверняка это тебе уже говорили, и я уверен, что всадники с саблями так и вьются вокруг тебя, удивительно, как ты еще жив, мне просто повезло. Тебе не нужно бояться: я не мясник, рука у меня легкая и быстрая - могу на лету птицу поймать, пчелу надвое рассечь. Не будь я таким, из меня давно бы росли не волосы, а трава. Ну-ка скажи что-нибудь, чтобы я потом по голосу смог тебя узнать. Но в этот момент Леандр от ужаса лишился голоса. И это спасло ему жизнь. Он на пальцах попытался показать Исайе, что не может говорить, Исайя вскочил как ошпаренный, взмахнул саблей и отсек Леандру ухо, но Леандр не вскрикнул. Крик остался внутри его горла ждать каких-то других времен. Он будто окаменел. Тогда человек с саблей плюнул, бросил в снег серебряную монету и поскакал. На ходу он прокричал: - Вот тебе за ухо. И за то, что с этого дня тебя будут звать одноухим... Теперь ты меченый, и я легко узнаю тебя, если дар речи вернется к тебе. Люди бывают разных сортов в зависимости от того, что им хочется забыть. Леандр неподвижно стоял возле своей стройки, не узнавая ее. Он понимал, что долго бродил и плутал, но все это время его душа стояла на месте. Он вытащил из сумки корку сухого хлеба, которую еще в монастыре на берегу озера намочил в уксусе, а потом высушил. Сейчас он увлажнил корку водой, добытой из растопленного в ладонях снега, и получил пригоршню хорошего уксуса, которым умылся. После этого Леандр осмотрелся по сторонам. Подо льдом текла вода, и он прислушался к ее голосу. Разбил лед в одном месте и прошептал несколько слов. Голос воды повторил все слово в слово. Леандр улыбнулся. Он произнес одно слово погречески: "теотокос", и вода повторила греческое слово. "Знай я латынь, - подумал Леандр, - мог бы научить воду говорить на латинском". Вода была как попугай. Она умела учиться. "Внутренняя сторона воды", - подумал Леандр. Тут над ним пролетела птица фуга, которая издает страшную вонь и этой вонью на лету убивает других птиц. Она заставила Леандра очнуться от кошмара или зачарованности; будто спросонья, он взглянул на свое строение, дар речи вернулся к нему, и он продолжил работу, будто ничего не случилось. Закончив церковь, он освятил ее так же, как предыдущую, и в памяти жителей того края она осталась как "Мильков монастырь". Отступая дальше, в сторону Дуная, где-то неподалеку от Смедерева Леандр нашел своего товарища, изнуренного и затерянного среди беженцев, которые толпились на берегу, не зная, как перебраться через реку. Леандр с Диоми-дием съели коня, потом Леандр нанял для своего товарища лодку и послал его на другой берег, на австрийскую территорию, с дюжиной дукатов и распоряжением подготовить под Сланкаменом, в Среме, фундамент и материалы для новой церкви. А сам остался на берегу Дуная и, пока народ, расхватав все, что хоть как-то годилось для переправы, тонул во взбесившейся реке, которая, как говорят, течет прямо из рая, начал неподалеку от Гроцке в стороне от воды возводить свою третью церковь. Строил он ее в Раиноваце из тесаного камня, а посвятил Рождеству Богородицы, и чем выше была стена, тем труднее было ему, одинокому и усталому, дотащить камень до нужного места. Иногда он бросал взгляд на другую сторону Дуная, где лежали на берегу лодки беженцев, напоминавшие отсюда беспорядочно разбросанные туфли. Работа шла все медленнее и медленнее, последние камни Леандр, уже совершенно выбившийся из сил, поставил в верхней части церкви гораздо позже, чем предполагал. Теперь ему стало ясно, что бывает не только два вида людей и зверей, живущих разным ритмом. Его собственные руки жили и реагировали с разной быстротой. Заканчивая постройку церкви, он заметил, что правая рука отстает от левой. Казалось, будто в нем самом текут два времени, венозное и артериальное, которые не смешиваются между собой. В эти дни камень раздробил ему безымянный палец на левой руке. Церковь была готова, но к тому моменту, когда турки вышли к Дунаю, у Леандра не оставалось ни сил, ни времени спуститься вниз. Из своего укрытия он видел, как всадники влетели на берег реки. Они не вылезали из седла - это ему было известно - более шестидесяти часов, и сейчас, выходя к границе враждебной империи, многие спали, вцепившись зубами в гривы, а кони не засыпали под ними только потому, что их члены были завязаны волосом из хвостов. Было видно, как они просыпаются, почувствовав запах большой воды, въезжают в реку, чтобы напоить коней, мочатся, не вылезая из седел. Леандр представил, как они будут убивать его этими политыми мочой руками. Видел он и других турок, которые верхом въезжали в его церковь и рассматривали следы от раздробленного пальца Леандра, думая, что кто-то уже опередил их в убийстве и грабеже. Видел он и то, что они подожгли здание. Выждав, когда огонь разгорится сильнее и турецкие всадники, спасаясь от дыма и жара, будут вынуждены отъехать в сторону, Леандр вылетел из дверей церкви, промчался мимо обнаженных сабель и бросился в воду. Он плыл, зажав во рту палец, чтобы река не высосала кровь, турки стреляли в волны, а он в воде потел от напряжения, боли и страха. Когда он оказался на другом берегу, уже наступила ночь, но было светло, как днем. У него за спиной, на берегу Дуная, горела его церковь в Раиноваце, и огромные раскаленные куски камней летели один за другим вниз и обрушивались в воду, освещая оба берега и с шипением затухая в волнах. На новом берегу он лег в грязь среди камыша и заснул. Ему снилось, что в ухе, которого у него нет, он носит серьгу и что он плетет корзину из тени тростника, чтобы ловить ею горящих птиц. Проснулся он в тени облака, на границе христианской империи, без пальца и уха, голодный, но теперь ему не надо было прятаться и убегать, как раньше. "Да, - подумал он, поднимаясь из грязи, - трубка, изгрызенная говорящим по-немецки, выглядит совсем не так, как та, которую курят, говоря по-турецки". С расстояния в один день хода он слышал бой часов и звуки колокола на башне в Сланкамене, однако, добравшись до города, не смог найти Диомидия. Чудом обнаружил его, закованного в кандалы, в тюрьме. Иезуиты не позволяли строить церкви по восточнохристианскому канону, и поэтому Диомидий не смог заложить фундамент и заготовить строительные материалы без специального разрешения из Вены. А пока он считался личностью под подозрением, и Леандру стоило большого труда выкупить его из заключения. Не сделав того, что задумали, стояли они друг против друга, наконец-то в безопасности, но совершенно отчаявшиеся и затерянные среди толпы беженцев с юга, которые волнами захлестывали берега Дуная до самого Будима. Увидев это, Леандр отправился к иезуитам и потребовал разрешения на любую церковь по любому канону, потому что самым главным для него было строить, а все остальное казалось не столь уж важным. Он получил ответ, что деньги на строительство церкви, разумеется, можно пожертвовать сразу, но монах Восточной христианской церкви должен сначала отказаться от своей первоначальной веры, при том, что начать строить он сможет только после того, как будет принят в новую, единственно истинную, как ему сказали, католическую, папскую, веру, а на это потребуется время. Услышав это, Леандр впервые решил ждать. Зима была в самом разгаре, звезды, крупные, как грецкие орехи, не мерцая, блестели в синем ночном небе, две армии на зимних квартирах дожидались весны и лета, ухо и палец у Ле-андра зарастали и болели на два голоса, напоминая звук двойной свирели. Не успели толком отдохнуть, как наступил июль, время, когда вина нужно беречь от грозы. Войска начали последние приготовления к предстоящим боям, а одноухий и его товарищ поставили посреди сланкаменского поля палатку, купили арбузов, залили их ракией, чтобы они размякли, наловили рыбы и стали ждать. И когда орды турок и татар перешли Дунай и невиданным по мощи ударом заставили пасть Белград, направившись далее в Срем, Леандр продолжал ждать, кто первым покинет Сланкамен: иезуиты или он сам. Спасаясь бегством на север по Дунаю на лодках, пробрались монахи из монастыря Раваница, неся с собой тело сербского князя Лазара Хребляновича, царя-святого, за ними монахи из Шишатовца с мощами деспота Стевана Штиляновича, а монах Ириней Захумский и его товарищ продолжали ждать. Потом по Дунаю в сторону Будима и Вены проплыли монахи из Крушедола с мощами последних Бранковичей и монахи из Хопова с мощами святого ратника Теодора Тирона, а Леандр и Диомидий Суббота продолжали сидеть посреди сланкаменского поля и ждать. Когда из опустевшего Сланкамена ушли и иезуиты, Диомидий наконец смог начать подготовительные работы. И опять, когда они начали строить на сланкаменском поле маленькую церковь Пресвятой Богородицы, те преимущества, которые они приобрели, бежав от турок, растаяли, и у них осталось для работы только три-четыре дня. Когда на ней зазвонил колокол и все было закончено, Леандр обнял своего друга и простился с ним. С сожалением он сказал ему, что теперь им придется расстаться. Теперь Леандр будет работать один. Следующую постройку Ириней Захумский намеревался воздвигнуть в тех местах, откуда был родом, а это означало, что ему придется снова перебраться через Дунай, пройти через расположение австрийской армии, пробраться между передовыми отрядами турок и проникнуть в ее тылы. Когда Ди-омидий спросил своего товарища, не сошел ли он с ума, решив возвращаться туда, откуда они еле выбрались живыми, Леандр вместо ответа нарисовал ему на прибрежном дунайском песке всего одну букву. После расставания Диомидий направился в Будим и возвел там прекрасное здание, которое стоит до сих пор, а Леандр еще раз переплыл Дунай и незаметно проник к туркам в тыл, держа путь в Боснию, где собирался в Дреновице выстроить храм Богородицы Млекопитательницы. Однако как раз в это время после страшного поражения под Сланкаменом 19 августа 1691 года, где погиб и могущественный Мехмед-паша Чуприлич, турецкая армия, как огромная волна, покатилась от Дуная назад к югу. Снова, только в обратном направлении, она бешено сметала все на своем пути. Так Леандр еще раз оказался среди сабель, опять в том же положении, в котором постоянно находился и до сих пор: он бежал и строил, строил и бежал. Есть такое явление, которое можно было бы назвать водописью рек. У каждой реки как бы свой почерк: реки выписывают отдельные буквы и оставляют сообщения, которые видны только птицам, поднимающимся на большую высоту. Что-то похожее за время своих путешествий написал и Леандр. Те церкви, которые он построил и оставил после себя, обладали необычным свойством. Их соединяла одна совершенно правильная линия, а отыскать их было проще всего с помощью определенной траектории, которая представляет собой увеличенные до невиданных размеров очертания греческой буквы тета, с которой начинается слово Богородица. Это была та самая буква, которую Леандр выучил на своем первом и единственном уроке письма в ранней молодости и которую он узнал на иконе из Пелагонии. Так он оставил после себя запись на землях между Жичей, Моравой, Смедеревом, Сланкаменом и Дреновицей, изобразив на огромном пространстве своей родины единственную выученную им букву единственным доступным ему способом - топором плотника.