Беловежский дуб - Татьяна Мудрая

— Э, пустое, — ответила она. — В таких лилейных ручках, как у меня, никакое перо не удержится.

Она повернула к нему открытую ладонь — всю в янтарных бугорках мозолей и мелких сухих морщинках.

— Прямая хлопка. И не скажешь, что меня воспитывали в монастыре.

— Ну, это как раз… — начал он.

— Никаких книг, кроме светских. Никаких дел милосердия, — будто в пансионе для благородных девиц. А в шестнадцать лет, едва выйдя оттуда, я выскочила за первого, кто согласился увезти меня из дома. На втором свидании.

— Вы никогда не жаловались вслух.

— На что? Красавец, прекрасный танцор, беспечный кутила, в мои дела не вмешивается — одна охота, гости да карты на уме.

— Кутила — Вазила, — донеслось вдруг сверху. — Вы вроде Вазилу хотели видеть? Нет его, однако поспешает. Со всех ног… Или, вернее, копыт.

Откуда ни возьмись, с нижней ветки свесился чешуйчатый хвост наподобие русалочьего, но потоньше и без раздвоения на конце, и закачался перед глазами.

— Ой, — только и сказала Эльжбета. — Цур меня…

— Мурр, — отозвались сверху.

Звучно брякнуло какое-то изделие из дорогого металла — колокольцы не колокольцы, цепочка не цепочка. И прямо под ноги шляхетской паре спрыгнул…

Огромный, глянцево-чёрный кот с человечьей мордой. Вокруг его талии была закручено нечто вроде литого слуцкого пояса, конец которого терялся в густой зелени. Поклонился, стащив с ушей невидимую магерку, и подмёл перед собой страусиным пером.

— У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, — странно хихикнув, продекламировал Ромуальд. — Никак трясця со мной такие шутки шутит? — Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит…

— Зараз видно, что в Свислочской гимназии одному русскому языку обучался, — проворчало существо. — Кошкалачень я, но никак не простой заурядный кот. Наш Царь-Дуб — вот он взаправду лукоморский. Стоял себе посреди моря на острове и вздумал с частицей того моря сюда перебраться. И русалки на нём — не русалки…

— Вужалки мы, — хихикнули сверху. — Змеиные королевны.

Снова тоненько звякнуло, и к людям склонились две прехорошенькие мордашки. Голубые глаза смеялись, длинные белокурые волосы окутывали тело до самой талии, так что нагота, вполне, кстати, очевидная, была прикрыта романтическим флёром. В ушках болтались золотые серьги вроде цыганских, на каждой из ручек звенело по коралловому браслету. Бёдра были обтянуты подобием лосин[3], только иссиня-чёрных. А ещё ниже извивался змеиный хвост, гибкий и сильный.

— Что, ласкавы мы до вас? — спросили они хором. — Если нет, можем и в ужа перекинуться. А если вельми захотим — в паненку.

— Милы, прелестны, даже слишком, — ответил Ромуальд. Отчего-то он куда легче пани Эльжбеты справлялся с ситуацией.

— А тогда подарите нам рубиновые пацерки на шею, пане Ромуле.

— Откуда у меня самоцветы возьмутся?

— Да вы только согласитесь, пан вельможны, — с некоей солидностью в голосе произнёс кот. Незаметно для всех он перевернулся в шляхтича: парчовый контуш поверх жупана был подпоясан тем самым поясом из беспримесной золотой нити, кунья «рогатывка» несла на себе пышное перо с блескучим аграфом, вот только остроносые сапоги были надеты словно не на ту ногу да заместо карабели что-то иное и весьма подозрительное оттопыривало полу верхней одежды. — Согласие дайте — а остальное выйдет само из себя… то бишь само по себе.

При этом он с комически грозной миной крутил ус.

— Даю, — с легкой усмешкой ответил Ромуальд. — Забирайте.

При этих словах нечто тонкое, как лезвие бритвы, и тёмно-пурпурное потянулось из его плеча со слегка болезненной щекоткой, взвихрилось (бинт, что ли, подумал он), заплелось в жгут, разделилось пополам — и пало на обе стройные шейки нарядными бусами.

— Это орденская лента ваша была, — пояснил «пан Котович». — Анна на шее. Какую вы за усмирение братьев-венгров получили ещё отроком. А почему такого неподобающе густого цвета — сами изволите примыслить.

— Благодарим, — хором вмешались в его резиньяцию вужалки. — Теперь отдарочки на подарочки пойдут. У нас в подземельях…

В этот миг душное тепло клубом повалило из-под ног, и девицы слегка вздрогнули.

— Это сам старый Жыж, не всуе будь помянут, — тихо проговорил Котович. — Добро, что не пробежал — тихо, степенно прошёл. Иначе бы всё огнем попалил: и траву, и кусты. Кроме самого Дуба.

Тут всё утихло. На просохшей луговине щедро поднялись и выросли цветы — багряные гвоздики вперемежку с крупными пурпурно-белыми колокольчиками, собранными в нежную кисть.

— Что, богаты наши скарбницы? — рассмеялись вужалки. — И ещё оделить можем.

— Полно вам хвалявацца девки, — донёсся глуховатый баритон. — Лучше уж я того пана в своё удовольствие оделю.

Прямо из-под дальних корней вылезло нечто закутанное до самых пят в грязную продымлённую рванину, всю в пятнах смолы — то ли мужик, то ли старая, неопрятная баба. В руках у него чистым лунным серебром сверкала монетка.

— Ай, Копша, Копша, — в ужасе крикнули змеевы дочки. — Не бери из этих рук, пане Ромуле, — мёртвыми сохранено и из могилы добыто!

Но существо с размаху швырнуло свой обол в Ромуальда, так что тот инстинктивно перехватил его правой рукой.

Рублевик исчез, как не бывало его.

И призрак боли в раненом плече — тоже.

А Копши как и не было на свете…

Только колыхнулась трава и с беззвучным стоном склонились к земле асфодели.

Шляхтич крякнул и опять стал бесхитростным котом — только слуцкий пояс вокруг талии остался. Вужалки в горести закрыли лица, пригнули головки и разметали по плечам светлые косы.

— Бедные вы мои, — вздохнула Эльжбета, — вы ведь хорошего пану желали?

— А они и исполнили, — проговорил Траугутт. — Погибель за рыцарем по пятам ходит, враг в кустах придорожных его путь блюдёт, зато гонор обитает в сердце. Хватало у меня всегда и того, и другого, и третьего, а теперь ещё здоровье в придачу. И прежнее уныние меня оставило. Довольно с меня этих даров.

— Слышите, паненки? — проговорила она. — Утрите слёзы — вот вам от меня платочек. Расчешите спутанные кудри — вот гребешок. Правда, и то, и другое стоит ломаный грош — вы уж меня простите.

Однако платок в руках одной из вужалок заискрился слёзной радугой, а гребень, которым другая провела по волосам, вмиг сделался как из червонного золота.

— Благодарим тебя, пани, — сказали они. — Вовек не получали мы таких щедрых даров. В награду за это кликнем мы нашего дзядка. Не время ему по пуще расхаживать: один купальский день минул, другой не скоро наступит. Но уж ладно — не истратил он с той поры ни цветочка. Расстилай скорей вашу скатерть — вот уже идёт он и скоро явится!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});