Пип! - Йоке ван Леувен

Иногда кто-нибудь заглядывал в коляску. И видел большущую голову.

Иногда кто-нибудь спрашивал: «Это ваша дочка?»

На что Варре отвечал: «Мы взяли ее на время».

Его начинали расспрашивать, где дают детей на время.

Ведь это так удобно, когда самому можно выбрать ребеночка, а потом, отдать обратно, если надоест с ним возиться.

— Места надо знать, — отвечала Тине. — Это очень-очень далеко, просто так не найдешь.

И заглядывала в колясочку.

Под одеяльцем угадывались два бугорка. Но эти бугорки могли быть чем угодно.

Разве кому-нибудь придет в голову, что там спрятаны крылышки — крылышки в детской коляске, прямо на улице, среди бела дня?

5

Пташка росла быстро. Казалось, что за одну неделю она вырастает, как обычный ребенок за целый год. Правда, Пташка была меньше и легче.

Скоро она выбралась из своей корзинки и попробовала пройтись по полу. Вообще-то, научиться ходить совсем не просто. Всем малышам это дается с большим трудом.

Но у Пташки получилось сразу. Теряя равновесие, она просто взмахивала крылышками и не падала. Это было легко, ведь она почти ничего не весила.

Пташка ходила все лучше и лучше и все чаще и чаще подпрыгивала. Прыжки становились все более высокими. Она взлетала вверх уже на целый метр и порхала от стены к стене.

Варре и Тине каждый вечер сидели на своих табуретках и смотрели на нее.

— Видишь, — говорила Тине, — как удобно уметь летать. А я и не знала. Ты когда-нибудь думал: вот бы научиться летать?

— Нет, — ответил Варре. — Никогда. Я никогда не расстраивался, что чего-то не умею. Но летать, наверное, очень приятно. Так весело и легко. Пожалуй, жалко, что мы только ходим по земле.

— А я иногда летаю внутренне, — сказала Тине. — Но внешне у меня не получается.

Они на всякий случай попробовали: вдруг выйдет. Взобрались на табуретки, часто замахали руками и со стуком приземлились на пол.

Так что пришлось снова усесться на табуретки.

Сидеть-то всякий может.

— Знаешь что, Варре, — вдруг сказала Тине. — Знаешь, что я думаю? У нее нет ручек. И пальчиков нет. Ома никогда не сможет, например, играть на пианино, а мы могли бы. Если бы умели.

— Как ты думаешь, что приятнее, — спросил Варре, — играть на пианино или летать?

— Думаю, и то, и другое очень приятно, — сказала Типе, — особенно если получается само собой и не надо долго учиться.

Они стали вместе придумывать, что еще приятно уметь просто так, не учась этому специально. Однажды проснуться рано утром и обнаружить, что ты это можешь. Они бы тогда кричали друг другу: смотри, как у меня получается!

Я умею говорить на десяти языках сразу!

Я могу бежать и бежать целый день, не уставая, и ни разу не споткнуться.

Я играю разом на пяти музыкальных инструментах.

— Что-то пить хочется, — вдруг сказал Варре.

— Пойду, поставлю чайник, — Тине отправилась в кухню.

Пташка подошла к табуреткам. Посмотрела на Варре. Густо покраснела. Захлопала крылышками.

И произнесла слово, которого никогда раньше не говорила:

— Пипи!

6

— Ты слышала? — прокричал Варре в сторону кухонной двери. — Она сказала «пипи». Это настоящая птичка.

Тине немедленно вернулась в комнату.

— Она сказала «пипи»? «Пипи»? Это она пытается сказать «папа». Ты учил ее? Она говорит «папа»!

Пташка села на пол. Опять вся покраснела. Тине и Варре внимательно смотрели на нее. Внутри у нее что-то готовилось вырваться наружу. Воздушный шарик из букв, который вылетит и сразу лопнет. Вздох в виде слова.

Вот-вот, сейчас. Пташка напряглась до предела. Сейчас, сейчас.

— Мими!

— Ты слышишь? Слышишь? — радовалась Тине. — Она говорит «мама»! Только «а» у нее еще не очень хорошо получается.

А Пташка все повторяла и повторяла.

— Пипи! Мими!

И так целый день.

У нее получалось все лучше и лучше.

— Пипи. Мими. Пипи. Мими. Пипи. Мими. Пип.

А через два дня, в четверг, приблизительно в четверть второго, когда Тине была одна дома и на улице завывал ветер, Пташка вдруг неожиданно сказала:

— Дий мни бутирбрид с ирихисивым мислим.

— Как-как, что ты сказала? — спросила Типе.

— Дий мни бутирбрид с ирихисивым мислим.

— Я поняла! Поняла! — закричала Тине, обращаясь к ветру.

Она побежала в кухню и намазала на булку много-много арахисового масла, заодно перепачкав кухонный стол и саму себя. Тине с таким пылом облизывала ложку, что даже щеки у нее стали липкими.

Потом она как можно спокойнее нарезала бутерброд на маленькие кусочки, и скормила их один за другим Пташке.

— Ты научилась говорить, — сказала Тине, — какое счастье. Но это еще только лепет, а не настоящая речь, потому что ты не выговариваешь «а». Надо говорить не «дий», а «дай», через «а». Скажи: ааааааааааааааааааааааа.

— И, — сказала Пташка. — Иииии.

— Да нет же, скажи «а», — поправила ее Тине. — Аааааааааааааааааааааааа.

— Ииии, — сказала Пташка.

— Тогда скажи «э», ээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ.

— Ииииии, — сказала Пташка.

— Тогда скажи «о», оооооооооооооооооооооооооооооооооооооо.

— Ииии, — сказала Пташка.

— Ладно, а попробуй сказать «у», ууууууууууууууууууууууууууууууууууууу.

— Уууу, — сказала Пташка.

— Молодчина! — воскликнула Тине. — Отлично! А теперь опять скажи ааааааааа.

Пташка молчала.

— Ты можешь сказать, как тебя зовут?

Пташка молчала.

— Ну попробуй еще разочек, один-единственный: Птааашка, Птааашка, Птааашка. Скажи, а то не дам тебе больше арахисового масла.

— П… П… Птииишка, — сказала Пташка.

Вечером Варре вернулся домой со своей птичьей книгой и с биноклем.

— Мы с ней тренировались, — сказала Тине. — У нее не получаются «а» и «о». Ей не произнести собственное имя. А это плохо, Варре, ведь она не сможет никому сказать, кто она такая. Вместо «Пташка» она говорит «Птишка». Давай ее так и будем звать «Птишка».

— Ну конечно, — сказал Варре. — Конечно. Птишка так Птишка.

С этого дня ее стали звать Птишка.

7

Варре и Тине ели суп. Суп с макаронами в виде букв. Вар-ре и Тине зачерпывали ложкой слова. У кого в ложке было целое слово, тот его съедал.

Тине съела «дуб», «мел» и «зал». Варре съел «гол», «мир» и «бар». И нечаянно «жуф», которого хоть и нет, но он тоже вкусный.

— Варре, — вдруг сказала Тине.

— Ммм? — отозвался Варре.

— У нашей Птишки дефект речи. Паша Птишка не выговаривает некоторые звуки.

— Ну и что? — сказал Варре. — Много кто не выговаривает некоторые звуки. Чаще всего «р». Говорят «кохова», «хыба» и «кхасный». И еще «ш». Говорят «фыфка», «фтука» и «фоколад». А в остальном они полностью здоровы.

— Да, но у нее к тому же нет рук. Без рук и с дефектом речи ей в будущем придется несладко.

— Но птицам незачем думать о будущем.

— Но она же не совсем птица! Ни одна птица тебе не скажет: «Дий мни бутирбрид с ирихисивым мислим»! Птицы так не разговаривают! Ах, Варре, что с ней будет? До сих пор неясно, кто она и откуда взялась. У Птишки нет рук, и она выговаривает не все звуки.

— Но ведь у нее есть крылышки? — воскликнул Варре.

Тине вдруг заплакала. Слезы капали в тарелку, и в этих местах на поверхности супа появлялись кружочки. Много букв «о».

— Ты что, не мог найти обыкновенного ребенка? С руками, как у меня? Его не приходилось бы прятать, и все вокруг говорили бы: «Ух ты, как она на вас похожа». Какой прок от крыльев?

— Очень даже большой прок, — утешал ее Варре. — Многие дела надо делать на лету. Например, доставлять авиапочту. Или следить за чем-нибудь с высоты птичьего полета.

— За чем?

— Точно не могу сказать, но я знаю, что за многими вещами надо следить сверху и с крылышками это очень удобно.

— Правда?

— Правда. У нее есть то, чего нет у других.

— Фоф, — сказала Тине.

— Как-как?

— Фоф. Съем-ка я слово «фоф».

И съела. Молча.

8

Варре снова отправился проверять, на самом ли деле птицы такие, как написано у него в книге. Тине уже много лет назад решила, что не будет ходить с ним. Как-то она попробовала пойти погулять с мужем по окрестностям, но Варре тогда дал ей посмотреть в бинокль только один-единственный разок и вообще не разрешил прикасаться к книге.

Так что Тине осталась дома, с Птишкой. Она уже забыла, какой была ее жизнь до появления Птишки. Только и делала, что ею занималась. Учила ее говорить. Тине начала со слов, по которым не было слышно, что Птишка произносит не все звуки.