Рассказы у костра - Николай Михайлович Мхов

своей рубашки и с взвизгом бросилась ко мне на грудь. От неожиданности я обомлел и даже не смог строго осадить собаку. Я только понял, что каким-то, черт ее знает, образом она вырвалась из дома и, конечно, легко нашла меня по следу.

Все это продолжалось не более полминуты. Потом собака заерзала влажным нюхом, припала на передние лапы и первый раз в своей жизни замерла перед гнездом в картинной, великолепной стойке.

Глухуша рванулась, но ее удержала сетка. Она заметалась, забила крыльями, и мне пришлось силон, перед носом вздрагивающей Леды, вытаскивать страшно перепугавшуюся глухарку и юрких, пискливых глухарят. В пути, придерживая крышку корзины, ощущая ладонью бьющуюся глухарку, я представлял ее состояние и с болью думал о том, что своим поступком убил в ней доверие ко мне и навсегда стал для нее врагом.

Уже дома на чердаке, когда вынимал из корзины и пересаживал старку в клетку, она неожиданно с такой силой рванулась, что я не удержал ее. Птица мгновенно скрылась, нырнув в слуховое окно. В корзине остались беспомощные пискливые глухарята. Я прикрыл их шерстяным платком и поставил корзину в клетку с распахнутой дверцей. Я остался на чердаке, — подкарауливая глухарку, полагая, что она прилетит к своим детям. И мать действительно прилетела. Она кружила над двором и терзала мне душу своим квохтаньем. Стало ясно: смириться с рабской жизнью в клетке она не сможет и не вернется. Но как же быть? Без нее глухарята погибнут… И когда глухарка все-таки улетела, я понес их в корзине к лесу. На писк откуда-то вынырнула глухуша и всю дорогу от лесничества до леса, суматошно квохтая, сопровождала меня. Я знал, что она обязательно прилетит на зов детей, и поэтому оделся как всегда — в чесучовый пиджак и болотные сапоги; между пальцами держал потухшую папиросу. Но я разрушил дружбу — веры мне не было.

На опушке я выпустил глухарят. С жалобным писком они скрылись в траве. В тот же миг, обвевая мне лицо сильным махом крыльев, к ним спустилась мать. Через несколько минут — уже издалека — доносилось ее успокаивающее, ласково-нежное квохтанье и, как мне показалось, радостные свистящие — пискливые голоса глухарят. У меня было такое состояние, словно я похоронил близкое мне существо…

Лесничий задумался и добавил:

— В тот год я не мог охотиться по глухарям.

Страх

— Бывало, слушаешь какую-нибудь историю о том, как рассказчик «обомлел от страха» или «испужался до смерти», — начал свой очередной рассказ Николай Васильевич, — и думаешь: что же это за ощущение — страх? Как так можно испугаться до потери разума и что такое вообще испуг? Некоторые товарищи мое бесстрашие считали притворством, хвастовством, но, честно говоря, до того случая, о котором расскажу, страха я не знал. Возможно, я не испытывал страха потому, что был здоров, спокоен, в драку не лез, но и себя обижать не позволял…

Однажды весной, в самый разлив, кассир отказался ехать в банк за деньгами. Знаете наши Окские разливы — море, десять, пятнадцать километров в ширь! А рабочие зарплату требуют — вот и пришлось самому отправиться. Погода выдалась хорошая. Доехал я быстро, получил деньги, уложил в два чемоданчика, перевязал их сыромятными ремешками и спокойно, без всяких приключений, переплыл обратно через разлив. Шагаю так-то вот потихоньку вдоль опушки старой, неезженой дорогой и любуюсь всем вокруг. В лесу стоит звон, над полем в небе жаворонки, на душе упоение! Вдруг из-за куста появляются двое.

— Здравствуйте, Николай Васильевич!

«Наверное, сплавщики», — думаю я, хотя сам их вижу впервые.

— Здорово! — отвечаю.

— Денежки несешь?

— Денежки!

— Ты их нам отдай по-хорошему, без кровопролития!

— Вы это не шутите? — спрашиваю, а сам спиной к сосне подался, между ног чемоданчики поставил.

— Какие тут шутки! — отвечают и ко мне подвигаются.

— Уходите, говорю, ребята, от греха — изуродую.

Один тут же нож вытащил, но взмахнуть не успел, я поймал его руку, нажал, и взвыл он, нож выронил, обмяк. Ну, а со вторым проще было расправиться. И вот, поверите ли, даже тогда не испытывал я страха…

Кто-то бросил в костер еловые, смоляные ветви, и они пахнули огнем и терпким дымом, с треском взметнулся фонтан золотых искр. Мы заерзали, устраиваясь поудобнее. Через минуту пламя сникло, перегорелые прутья припудрились пеплом. Пошевелив их палочкой, лесничий продолжал:

— Был у меня объездчик — Муравьев. Таких людей я больше не встречал! Легонький, шустрый, всегда веселый, остроумный и бескорыстный. Был он всеобщим любимцем. Для него пройти тридцать, сорок километров было так же просто, как, скажем, велосипедисту промчаться километр по асфальтированной дороге. Обладал он замечательным свойством — в совершенстве ориентироваться в лесу. Думаю, если бы его с вертолета опустить куда-нибудь в трущобную тайгу, он бы с минуту постоял, повертел бы головой, понюхал, бы носом воздух и безошибочно направился прямо к жилью. Мне много раз по долгу службы и по охоте приходилось бывать с ним вместе, и я достаточно убедился в необычайной его приглядчивости, изумительной зрительной памяти. Достаточно было Муравьеву хотя бы раз побывать где-то в незнакомом лесу, чтобы в любое время безошибочно привести туда же. То, что вам и в глаза не бросится, он запоминал на всю жизнь.

Глядя на него, не верилось, что этот юркий, щупленький человек один на один заколол медведя ножом, волков на логове бил. Настоящий, врожденный, скажу вам, лесной человек был этот Никодим Фомич Муравьев! Охотник он был умный, страстный, неутомимый. Так вот, этот самый Муравей пригласил меня однажды осенью на утиный перелет на Выдру. Я слыхал много про Выдру, про ее несметные утиные стаи, несколько раз пытался попасть туда, но всегда плутал в болотистых зарослях, и она оставалась для меня недосягаемой мечтой.

Находилось небольшое торфянистое озерко Выдра где-то в середине непролазной заболоченной чащи, километрах в пяти-шести от лесничества. Муравей прекрасно знал озерко и ходил к нему в любую погоду и возвращался в самую темень. Надо ли говорить, с какой радостью я принял приглашение. Путь на Выдру лежал через три болота. Когда-то, очевидно, возили через эти болота лес, и с тех пор сохранилась полуизгнившая, широкая лежневка.

Чтобы попасть на Выдру к утренней заре, мы условились выйти ночью в три часа и встретиться в конце второго болота. Муравью от его кордона до места встречи было немного дальше, чем мне от лесничества, но он ходил быстрее, и я был уверен, что, придя на место, уже застану его там.

Николай Васильевич затянулся сигаретой