Ньютон - Дженет Уинтерсон

- Том, я видела, что ты бродил по кладбищу. Это негигиенично.

За кого она меня принимает? За вампира или некрофила? Я же объяснял: там похоронена моя мать! А она опять за свое: кладбища никому не нужны, зато молодоженам нужна свободная земля. Им жить негде.

- Том, не умирать мы пока не умеем, и нам придется как-то справляться с последствиями смерти. Но покойникам здесь места нет, разве что в качестве украшения.

Я попытался растолковать ей, что, если люди перестанут умирать и освободятся все кладбища в мире, места для неуклонно растущего, пухнущего, стареющего населения все равно не хватит. Но она не слушает. Глядит туманно-мечтательным взором и жалеет молодоженов.

Которыми Ньютон так и кишит. Для одиноких пора выделить улицы с односторонним движением. А магазины в Ньютоне! Даже дойти до них - настоящая мука. Ненавижу проталкиваться сквозь длинные, как крокодилы, колонны на Главной улице: люди идут, гордо развернув плечи, рука в руке, каждой твари по паре, словно только что с Ковчега. И катят видавшие виды детские коляски. Потом ОН устремляется в магазин "Сделай сам", а ОНА ломится в торговый центр. Неужели не знают, что избыток ролевых игр вреден для здоровья? Только вообразите: вы жена и елейным голоском просите: "Милый, улучи минутку починить унитаз". А теперь вообразите, что вы - муж и вам надо вымыть этот самый унитаз собственноручно, потому что от вас ушла жена.

Почему они женятся? Это нормально. Это мило. Это принято, в Ньютоне так делают все. Тик-так, тик-так, тик-так.

- Том, спасибо! Что бы я без тебя делала?! - приговаривает она, пока мы устанавливаем маменьку возле прудика с утками. Утки желтые, из-под шампуня, с приоткрытыми красными клювами, а пруд наполнен настоящей, слегка хлорированной водой. Никогда прежде я не бывал у соседки в саду. Тишина стоит мертвая. В траве ничто не шуршит. Да и травы нет, шуршать негде. И птицы не щебечут. Она уверяет, что главная прелесть сельской жизни - покой.

- Том, будь ты гением, ты мог бы работать здесь. Тишина, воздух. Знаешь, при входе в сад у меня установлен специальный фильтр для очистки воздуха.

Стоит осень, и по астропочве кое-где разметало пластиковые листочки. В углу соседского сада - сарай из ламината под дерево, там сложено все необходимое для смены времен года. Она не раз мне объясняла, что в саду должно быть разнообразие и поэтому у нее в хорошо проветриваемой пещере Аладдина хранится имитация самой разнообразной природы. Тюльпаны, красные и белые, безжизненно подвешены вверх корнями. Пучки нарциссов валяются вперемешку с бутонами камелий - ждут превращения в вечнозеленое древо. Тут имеются даже белочки, сжимающие в лапках одинаковые орешки.

- Их мы выпустим совсем скоро, вместе с вьюнком.

Все стены ее дома увиты виргинским вьюнком. Сейчас он зеленый, летний. Пора менять на красный осенний вариант.

- А мой вьюнок уже краснеет, - замечаю я.

- Слишком рано, - решительно возражает соседка. - Нельзя всецело полагаться на природу. Терпеть не могу, когда падают листья. Они вечно залетают не туда. Если природой не управлять, она будет творить все, что вздумается. Нет, ее надо непременно водить за руку. Упустишь момент, и все эти вулканы, лесные пожары, наводнения повлекут за собой кучу смертей. Трупы усеют землю, как листья.

Как листья. Совсем как листья. Неужели тебе не нравится листопад? Ну хоть чуть-чуть? Неужели ты не любишь ворошить листья ногой в надежде прочитать послание свыше? Я люблю. Люблю эти простые слова. Они здесь, у нас под ногами: хочешь - читай, не хочешь - проходи мимо. Их смывает дождь, разносит ветер, но никто их не сгребает, не уносит домой. К твоим ногам падает жизнь, а ты отбрасываешь ее в сторону, и на ботинках остаются кровавые пятна. А потом ты приходишь домой, и мама говорит: "Погляди, ты весь в листьях!"

Весь в листьях. И ты отдираешь их, один за другим. Вместе с кожей. Обнажается все: потери, утраты. А когда все, чему суждено упасть, упадет, можно взять лист в руки и прочитать то, что написано на обороте. Какая-то бессмыслица. Смял, сунул в карман. А он прожигает карман, словно тлеющий уголек. Скажи, почему тебя все покинули? Один за другим, все, кого ты любил. Разве они не любили тебя? Не нуждались в сердце, открытом, точно книга, где никогда не перевернуть последнюю страницу? Повороши листья...

- Листья уже краснеют, - повторяет Том.

В благодарность за помощь она пригласила меня на ужин. И я решил пойти, сказав себе: так принято среди нормальных людей, все изредка садятся за соседский стол, как бы скучно и невкусно это ни было. Я даже отыскал галстук и нацепил его на шею.

- Том! Входи же! Какой сюрприз!

Сюрприз, разумеется, для меня. Для нее вряд ли, она же весь день простояла у плиты.

Оказавшись в комнате, я понял, что сюрпризом являюсь я сам. За столом собрался весь Ньютон. Стол начинался в торце комнаты, от серванта в стиле Каподимонте, и тянулся, тянулся - сквозь зияющую в противоположной стене дыру - наружу и дальше, к автовокзалу.

- Думаю, ты тут со всеми знаком, - говорит соседка. - Садись рядом со мной, на место Дага. Ты как раз его роста.

Знаком ли я со всеми? Трудно сказать. Лица сливаются, теряются за брешью в стене.

- Так, Том. Бери тарелку. У нас сегодня курица под свиной стружкой, фаршированная крутыми яйцами. Есть еще салат, я сама приготовила. А еще сыр и вдоволь пива в холодильнике - хоть залейся.

Она уплывает дальше, вдоль стола; платье обтягивает ее, точно утопленницу. Гости уткнулись в тарелки. Все едят курицу. Сидят в джинсах и слаксах и уплетают выложенные на бесконечном столе три или четыре сотни кур, набитых полудюжиной яиц каждая. А я все пытаюсь представить, как, в какой духовке ей удалось зажарить столько кур сразу. И вдруг - ба-бах!!! Одна из птиц взрывается, обрушив на соседку яйца, точно из гранатомета. Ей отрывает руку по счастью, не ту, в которой держат вилку. Никто ничего не замечает. Я хочу говорить, действовать. Я даже начинаю говорить, действовать, но тут соседка возвращается с серебряным блюдом под крышкой.

- А это для тебя, Том.

Все за столом мгновенно смолкают. Вскочив на ноги и пытаясь сохранить остатки собственного достоинства, я приподнимаю тяжеленную крышку. Под крышкой - курица.

- Это твоя курица, Том.

Она говорит правду. Из куриной задницы торчит мой Альбер Камю. "Посторонний". Его, слава богу, не нашинковали, его еще можно спасти. Открыв книгу, я вижу, что в ней нет ни единого слова. Страницы пусты.

- Мы хотим тебе помочь. - Ее глаза полны слез. - Не только я. Все мы. Хотим протянуть руку помощи Тому.

За столом начинают аплодировать: все дружнее, быстрее, громче. Стол трясется, посуда скользит от края до края, пьянея от штормовой качки. Происходящее и вправду похоже на захватывающий рассказ о морских приключениях. Капитан и команда спятили, а я на корабле - единственный пассажир. Хватаясь за переборки, бегу из столовой на кухню, захлопываю за собой дверь. Здесь царит покой. Гигиеничный кафельный покой.

Том сел на пол и заплакал.

Прошло время. Так всегда случается в Ньютоне, причем все точно знают, сколько требуется времени, чтобы оно прошло. И никто не беспокоится. Том не знает, сколько прошло времени. Пробудившись от беспокойного сна, он разбивает кулаком матовое стекло кухонной двери. Идет домой, достает широкий плащ с карманами, набивает их книгами. Книги жгут карманы, словно тлеющие угольки. Уходя из Ньютона, он все-таки один раз оглядывается и видит стол, который скрывается за поворотом дороги, тянется по всем улицам, из дома в дом, в единой оргии звенящих вилок. Мир бесконечен.

- Зато холмы уже ждут, - говорит Том. - И вода, когда я бреюсь, уже булькает в горле.

Тик-так, тик-так. В Ньютоне стучат часы.