Радость - Юрий Герт

Когда Надя присаживалась рядом, в креслице, боль не то чтобы стихала, но входила как бы в некое русло, не распространяясь на все тело. И она ощущала это. Будучи медиком, к тому же еще и женщиной, обладая таинственной, недоступной мужчине интуицией, она не могла бы объяснить это воздействие на организм, на подчиненную ему психику, на душу…

6.

Как-то раз они заговорили о Боге. Вернее, заговорил он, заметив, когда она склонялась над ним, поправляя подушку, маленький, инкрустированный бриллиантиками крестик. Он не сразу решился ее спросить, верует ли она в Бога.

– В Бога?.. – Она расчесывала частым, привезенным из России гребешком кончики волос. – Нет, если откровенно – не верю…

– А крестик?..

– Это крестик моей мамы… Она умерла, полностью войдя в болезнь Альцгеймера, ничего не помнила, не сознавала, даже я казалась ей незнакомой, чужой… С тех пор я перестала в него верить…

– А до этого?..

– До этого?.. – Он впервые увидел ее глаза, холодные, устремленные на него, похожие на стальной скальпель. – До этого, когда я задумывалась о Боге, не очень, кстати, часто… Я бултыхалась в мутной воде, как в жидком киселе… Вам это сравнение кажется смешным, но это так… А после и вовсе перестала верить…

Зрачки ее угасли, но где-то в глубине вспыхнули добротой, сочувствием, обволакивающим его наподобие тонкого одеяла, которым был он укрыт. Он не заглядывал никогда в ее глаза, но тут он увидел, что они полны жемчужного, сияющего света.

В груди его закопошилась жалость. Не к себе – к ней. Она отдавала ему все тепло, ласку, ничего не оставляя себе…

7.

Однажды он заговорил о Всеобщей Гармонии… Ему не с кем было говорить об этом. Леночка его не понимала, целиком вовлеченная в свой бизнес, компьютеры, куплю-продажу, ей было не до Великой Гармонии… Что же до Алексея, то где-то подспудно, в глубинах земли и жизни, он верил, она существовала. Без этого все его писательство не имело смысла. Тот хаос, разлом, непотребство, изображением чего увлекались художники, рисуя абстрактно-дисгармоничные фигуры на своих полотнах, являлись лишь поверхностью бытия. В древности существовали пророки, чьими устами говорил Бог. Ныне пророков заменили художники, соприкасавшиеся не с телом – с душой…

– Я полагаю, что Великая Гармония существует… Об этом говорил, кстати, Альберт Эйнштейн, да не только он…

– Как замечательно, что вы в нее верите…

– Без этого я не мог бы писать… Я отыскал в Библии, в книге Иова, написанной тысячи лет назад, признание, что нам известно крайне мало, что истина, можно называть ее Великой Гармонией, сокрыта от нас, и ничего, кроме веры в нее, нам не остается… С того времени прошло множество веков, тысячелетий, но мы не продвинулись ни на шаг… Когда-нибудь эта законспирированная Богом, Творцом, Создателем истина откроется… Кто его знает, может быть, недоступный нам замысел, план существует в головах существ, нам не знакомых, не ведомых, сотворивших нашу вселенную, нашу галактику…

Она смотрела на него как на больного. Со стороны. Наклонив к правому плечу головку. И он сам чувствовал, что в его мозгу происходит нечто странное. Под напором сумасшедших, никому до того не высказываемых мыслей, сочетающихся с захлестывающей сознание болью…

Принесли обед. Он съел пару ложек супа, в котором плавали вермишелинки, и выпил компот, оставив на донышке фрукты – чернослив, яблоки, обрезки груш. Руки у него двигались с усилием, Надя подносила ему то ложку, то чашку с компотом. И ему было приятно рассматривать ее аккуратно подстриженные ноготки, розовые, прорезанные морщинками на сгибах пальчики, легкое, плавно изогнутое запястья…

Отчего-то ему вспомнилось – после того как она вколола ему еще один укол и ушла – его давняя гостья, подруга Раи, он запамятовал, как ее зовут… Случилось это после того, как Рая умерла, прошли годы… Раздался телефонный звонок, Раина подруга просила переночевать, ей требовалось задержаться проездом, завершить кое-какие дела… Они ели яичницу, что мог он еще придумать, и пили отлично заваренный кофе, тут он был мастер… Потом он никак не мог уснуть, кофе бурлило, за окнами начинался рассвет. Он вышел из своего кабинета, где спал, и увидел полураскрытую спящую гостью. Он присел возле нее. Не смог удержаться.

Что до Нади, Надежды, Наденьки… Он не мог представить себе, чтобы коснуться ее хотя бы пальцем. Это было как возвращение в юность. Они учились в разных школах, мужских и женских, и отчасти поэтому – впрочем, отнюдь не поэтому – любые девчонки представлялись ему загадкой, волшебством… Любое прикосновение к руке во время танца, к “фонарику” над плечом, к подолу платья или юбки, плескавшейся возле ее колен, казалось ему запретным. Не говоря уже о глазах, губах, обнажающих полоску белых зубов, о тоненьких, проступающих под кожей, ломких ключицах, из которых стебельком вырастала хрупкая шейка…

Так было. И с появлением Нади, с появлением в комнатном застывшем воздухе бесшумных ее шагов сюда как бы входила юность, даже еще более робкое отрочество…

8.

Он чувствовал себя счастливым… Он был молод, влюблен… Крылышки за спиной, как бы между лопаток, приподнимали его над землей, тело его парило в воздухе… В ту ночь ему приснился сон – тот же самый, что и прошлой ночью, но с некоторыми отличиями.

Перед ним была та же река, те же мелкие волны накатывали на плоский берег с шуршаньем и тихим плеском… И розоватый свет лился на поверхность воды, подобной литому стеклу… А на той стороне, он видел это четко, несмотря на даль, стояла толпа облаченных во все белое людей, простиравших к нему руки…

Он пригляделся. И увидел, узрел среди этого скопища знакомые лица. Это были его рано покинувшие этот мир друзья-единомышленники, с которыми он в прежние годы стоял плечо в плечо, локоть в локоть. Костя Новиков, Игорь Шапиро, Сергей Никитин… И еще многие – хотя, что значит – многие?.. Их, друзей, была ничтожная кучка, стремившихся пробудить других, раскрыть людям глаза, оглядеться и понять, кто ты есть на этой земле, зачем ты ходишь по ней, чего ты хочешь – свободы или рабства?..

После того как они оставили его в одиночестве, он ощущал, что перед ним та же тропа. Та же извилистая дорожка, по которой они ушли… Но вот он увидел их, они приветствовали его, звали к себе… И между ними являлись родные лица… Матери – но не истощенное болезнью, а юное, красивое, со старой фотокарточки, светлоглазое, с расчесанными, волосок к волоску, лучисто-солнечными волосами.. Рядом с нею стоял отец, тоже молодой, моложе, чем он, Алексей, в два по крайней мере раза, с маленькой ранкой над правым виском, из которой сочилась кровь. Так это было – фронт, госпиталь, фанерная звездочка над холмиком, поросшим травой…

И Рая Ривкина, та, с которой они вместе учились, тоненькая, огненно-рыжая, с облаком волос над головой… Она стояла рядом с его женой… Он удивился – неужели она тоже умерла? Он этого не знал… Но на том берегу находились те, неживые… Обе они махали ему руками, разжав ладошки, пальцы, воздев руки над головой…

Как же я переправлюсь к ним?.. – подумал он. – Вот незадача… – В том, что ему следует пересечь водную гладь, у него не возникало сомнений. И, оглядевшись, он заметил приставшую к берегу лодку. В ней, придерживая весла, готовый погрузить их в розоватую, блескучую воду, сидел на скамеечке старик, с бородой, в таком же, как те, на том берегу, хитоне… Алексей догадался: это Харон… Водогребщик… На корме лодки находилась низенькая полукруглая скамеечка… Для него… Больше на этом берегу никого не было…

Это не Волга, это Стикс… – думал он. – Харон приплыл за мной… Мы будем там все вместе…

Ему сделалось весело, радостно на душе. На другом берегу ждали его родные, друзья, товарищи, здесь же не осталось никого… Кроме Нади, Надюши, Надежды… – Он улыбнулся и перешагнул борт приплывшей за ним лодки…

9.

Когда наутро нашли его мертвым, на лице у него было выражение не отрешенности, не искаженности болью, а – как ни удивительно – радости, счастья, о чем говорила его улыбка, приподнятые вверх уголки губ… Веки его были сомкнуты. Могло показаться, он дышит, грезит, видя какой-то блаженный сон… Врачи, привыкнув к смертям, всматривались в Алексея, пытаясь разгадать странное выражение его лица.