Сон в зимнюю ночь - Вадим Ярмолинец

Вернувшись из ванной, она взяла с туалетного стола шкатулку, достала оттуда туго свернутую папироску и раскурила ее. Густой травяной аромат наполнил спальню. Ах, не знал я, к чему приведет нас ее пристрастие к марихуане!

Мы виделись каждый день. Она была старше меня лет на десять, но нужно было присмотреться, чтобы увидеть тонкие морщинки, уже прокравшиеся к ее чудесным карим глазам. Ей явно нравилось, что я моложе ее, и иногда казалось, что она относится ко мне, как к игрушке. Она не хотела выпускать меня из дому. Приносила в постель завтрак, чтобы я только не вставал из нее. Говорила, что хочет посадить в ту же заветную шкатулку, где хранит туго свернутые папироски и носить ключик на груди.

- Но я же должен ходить на занятия! - притворно жаловался я.

- Ты и так умный, - она ерошила мои волосы и улыбалась.

- Да, но мне надо получить какую-то специальность и найти работу!

- Со мной тебе не надо будет работать.

- А когда приедет муж?

- О-о, этот муж! - она прятала лицо в ладонях. - Если бы ты знал, как я ненавижу его! Сколько раз он клялся, что бросит эту работу! Сколько раз обещал, что перестанет оставлять меня одну в этом склепе! Когда он приехал в последний раз и заснул там, в прихожей, я подумала: а что, если бы я втащила его наверх по лестнице и даже не сталкивала вниз, нет, а просто дала бы ему упасть? Что бы было?

- Ты сошла с ума, - сказал я.

- Я сошла с ума? - глаза ее блестели, как будто она уже видела его, стоящего на краю лестницы, покачивающегося на нетвердых ногах, озирающегося в поисках опоры. - Если бы ты только знал, сколько раз я думала, что действительно сошла с ума! Сколько раз, просыпаясь по ночам, я мечтала только об одном - прижаться к живому человеку, почувствовать чье-то дыхание, чьи то руки. Он всегда находил какие-то отговорки. Однажды перед его очередным отъездом со мной произошла настоящая истерика. Я кричала, что больше не останусь одна, требовала чтобы он забрал меня с собой. И что ты думаешь, он принес мне куклу. И сказал, что эта кукла будет как его двойник.

- Куклу?!

Она поднялась с постели, выдвинула нижний ящик комода и достала оттуда тряпичную куклу - толстого клоуна в клетчатой кепке, рыжем плюшевом пиджаке и плюшевых зеленых штанах.

- Представь себе, он уговорил меня спать с этим уродом! Я легла в постель, надеясь, что с ним мне действительно будет спокойней. Во сне я обняла его, но из-за того, что он был такой маленький и обнимать его было неловко, я проснулась. Когда в свете ночника, я увидела эти стеклянные голубые глаза, эту бархатную улыбку, я закричала от ужаса. Теперь я их ненавижу обоих.

Вчера, когда ты ушел в колледж, я снова ощутила тот же прилив одиночества. Может быть, еще более острый, чем раньше. Ты даже не представляешь, как разбаловал меня. Это к плохому привыкнуть тяжело, а к хорошему привыкаешь очень быстро. И вот, когда я снова осталась одна, меня охватило настоящее безумие. Я достала эту игрушку, отнесла на кухню, положила на стол и ударила ножом. Видишь, вот здесь.

Бок у куклы был распорот и из него выглядывал красный лоскуток набивки.

- Бедная, - я привлек ее к себе.

- На днях я подумала: а что, если бы с ним действительно случилось какое-то несчастье? И эта мысль ужаснула меня. Ужаснуло то, что я так много думаю об этом. Ты понимаешь?

Что тут было не понимать? Передо мной была женщина, которая на многое бы пошла, чтобы только продлить молодость, утраченную в этом роскошном и одиноком доме.

- Спрячу его от греха подальше.

Поднявшись, она подобрала клоуна с пола и вышла из комнаты. Я услышал, как она спустилась с лестницы, как скрипнула дверца, ведущая в подвал, и как там что-то слабо зазвенело, видимо потревоженное прилетом подрезанного клоуна.

- Все, - донесся снизу ее голос. - С глаз долой, из сердца вон!

Между тем приближался Новый год. На сердце у меня было тревожно. С одной стороны, ожидание праздника, снег, цветные огни в окнах, долгие часы, проведенные в ее объятиях, вызывали ощущение того, что я, наконец, обрел дом. С другой - я прекрасно понимал, что как только приедет настоящий хозяин, мне придется бежать отсюда в свой нищенский угол в Си-Гейте.

31 декабря я закончил работу около восьми вечера, хотя именно в праздничную ночь можно было хорошо заработать. С утра шел сильный снег и расчищались только центральные магистрали. Я знал, что часам к 11 каждая машина у диспетчера будет на вес золота и клиент будет платить любые деньги, чтобы только его доставили к праздничному столу. Но разве мог я думать о заработках? Я испытывал такое мучительное стремление прижать ее к себе, заглянуть в глаза, какое бывает только в предчувствии близкой и неизбежной разлуки.

Перед тем, как отправиться к Оле, я должен был купить марихуану. Ее обычный поставщик жил в Бей-Ридже, но в тот вечер он не отвечал на мои звонки. Видно, ушел гулять. Зная, что она расстроится, если я появлюсь с пустыми руками, я, на свой страх и риск, решил заехать в Ист Нью-Йорк, где по слухам, травой торговали на каждом углу.

Никогда раньше я здесь не был, а только читал, что этот район считается самым опасным в городе. Но какая опасность могла грозить мне? Больших денег у меня не было. На машину было страшно смотреть. Грабить меня не было никакого резона.

Белт-парквей был почти пустым и только изредка навстречу мне выныривали из снежной пурги одинокие фары. Свернув на Пенсильвания-авеню, я двинулся на север. Здесь снег, кажется, не расчищали с начала зимы и машину постоянно заносило. Если я останавливался на красный свет, то потом подолгу буксовал, пока мне удавалось тронуться с места. Свернул я на улицу, которая звалась Питкин-стрит. Почему? Мне вдруг вспомнился виденный в детстве фильм "Питкин в тылу врага". До известной степени я тоже был в тылу врага. Свет фар вырывал из темноты и роения снега дома с заколоченными фанерой оконными проемами. На месте некоторых домов стояли только обгоревшие стены. Время от времени мне попадались присыпанные толстым слоем снега остовы брошенных машин.

На Шенк-стрит произошло непоправимое. Машину занесло и она въехала в какую-то канаву. Через несколько минут я понял, что застрял намертво. Из этой дыры меня мог вытащить только буксир. Но буксира не было. Что делать? Я находился, что называется, в середине ничего.

Я развернул карту. Где-то в трех кварталах проходила Атлантик-авеню. На ней, вероятно, можно было поймать машину, а нет, так просто двинуть пешком в сторону Проспект-парка и, возможно, дойти до него за час. Или за два с учетом метеоусловий. Идти было кварталов 40. Но в конце пути меня ждала горячая ванна и такие же горячие объятия.

Когда я свернул карту и выбрался на улицу, оказалось, что снегопад прекратился и ветер стих. Полная луна выкатила на небо. В ее мертвенном белом свете я увидел, как улица начала преображаться. Там и тут из-за занавесей в окошках пробивался уютный желтый свет. На одном углу группа нищих грелась у металлической бочки, окруженной оранжевым кругом света. Рядом дребезжал магнитофон:

She loves to party, have a good time

She looks so hearty, feeling fine

She loves to smoke, sometime shifting coke

She'll be laughing when there ain't no joke.

На другом углу, как чертики из табакерки, повыскакивали несколько пацанов, со смехом и выкриками начав перебрасываться снежками. Мимо баба в надувном пальто протащила санки с коротконогим дауном. Пуча глаза, инвалид, как заведенный повторял: "Смоук-смоук-смоук". Это было именно то, что я искал. "Эй, мэн!" - крикнул было я, но санки уже нырнули в черную расщелину между домов. Однако мой выкрик тут же привлек чумазого подростка, который, вцепившись в мой рукав, затараторил:

- Мэн, есть свежая трава из Афганистана! Две-три затяжки, и ты такое увидишь, что глазам не поверишь! У тебя жизнь поменяется, это такая трава, мэн!

- Почем?

- Мэн, я не продавец, я - проводник. Дашь пятерочку, и я тебя отведу к продавцу. Это здесь рядом. Мэн, поверь мне, такой травы ты еще не пробовал!

Проваливаясь по колено в снег, мы пошли к зданию, которое, судя по остаткам витражей в окнах и треугольному скелету купола, когда-то было церковью. Завернув за нее, мы, пригибая голову, спустились по узкой лестнице в подвал. За дверью оказалось тепло, влажно и шумно, как в бане. Вокруг ярко освещенного пятачка толпились люди, выкриками подбадривая кого-то мне невидимого.

- Это петухи дерутся, - бросил мне через плечо проводник, продираясь через возбужденную толпу. - Ставки по 50 долларов. Можно выиграть пару тысяч. Я знаю одного хорошего петуха, хочешь поставить?

- В другой раз, - отвечал я. - Сперва давай траву.

- О'кей, о'кей. Я тебе только одно скажу, эти люди, которые торгуют травой, это страшная семья. Так что ты, пожалуйста, без сюрпризов, типа я из полиции, сдавайтесь. Они тебя так заколдуют, тебя родная мама не узнает.

Из общего зала мы свернули в коридор и направились в его темную глубину.

- Они там все колдуны, - продолжал проводник. - Вся семейка. Колдует баба, колдует дед, а внучка делает минет.