Немец - Герберт Кемоклидзе

Мальчишку это предположение заинтересовало, он даже трубку в сторону отложил.

-- Вот гад, а! -- сказал он. -- Наверное, и по-русски понимает, а притворяется, ^то нет. Ты нарочно в его при- сутствии начни Гитлера ругать, а сам посматривай, по- бледнеет или нет...

-- Ага. Но отравить его надо. Тебя как зовут?

-- Валдис.

-- А меня Витькой.

-- Пойдем, я тебе покажу, где бузина растет. Там еще много интересного есть -- свалка рядом.

Когда Витька вернулся домой, мать накрывала на стол, а немец сидел тут же в комнате на своем стуле и был одет в отцовскую полосатую рубаху и в отцовскую меховую безрукавку. Лицо у немца было красноватым, а волосы -мокрыми и прилизанными.

-- Ты чего это его вырядила? -- спросил Витька.

-- Выкупала я его, -- сказала мать. -- С керосином. Блох-то на нем и вшей было, матерь пресвятая, прямо кишмя кишели!

-- Ну и пусть сожрали бы.

-- Так и на нас ведь перебежать могут. Да и человек все же, не- зверь.

-- Немец он, а не человек, -- сказал Витька и, вни- мательно посмотрев на немца, добавил: -- А Гитлер его -- сволочь! Немец в лице не изменился.

-- Не задирай его, -- сказала мать. -- Он спокойный.

-- Еще бы не спокойный, -- сказал Витька. -- Я бы ему показал. Отец пришел с бутылкой водки.

-- Новоселье пе новоселье, -- сказал он, -- а стены обмыть надо.

На столе дымилась картошка в мундире, в блюдце лежала ржавая, купленная в дороге селедка, черный хлеб был нарезан тонкими ломтиками. От предвкушения вы- пивки отец повеселел.

-- Ну что, -- сказал он немцу, -- садись, что ли. Мо- жет, ты того и не стоишь, кто тебя знает, но у нас не во- дится так, чтобы хозяева ели, а кто-то в сторонке сидел. Давай, давай, не стесняйся. Имя вот у тебя неудачное, как нарочно дали, и произносить не хочется -- Фриц. -- Оп повернулся к Витьке. -- Слышь, его па самом деле Фрицем зовут. А насчет отчества спрашивал, так ничего и не понял.

-- Не буду я с ним за столом сидеть, -- заявил Витька.

-- Ладно, -- сказал отец, -- пусть посмотрит, что мы не звери, как они. Может, напишет кому из родни.

Немец, виновато улыбаясь, подсел к столу, потянулся к кастрюле, взял картошину и, дуя на нее, стал торопли- во чистить.

-- Что он хоть тут ел? -- спросила мать.

-- Черт его знает, -- сказал отец. -- Может, соседи что приносили. Ему много не надо.

Витька вспомнил, что те же слова сказал Валдис, и представил, как немец съедает яд, лицо его делается ис- пуганным, и он начинает сползать со стула на пол. Вить- ке стало страшно и почему-то жалко немца. Старый, чи- стый, в отцовской безрукавке, немец казался безопасным и вообще не походил на тех фашистов, которых показы- вали в кино.

Отец поставил на стол два стакана, похлопал по бу- тылке, потенькал ногтем по стеклу и спросил у немца:

-- Шнапс? Хотель шнапс? Пиль? Хотель? Ему казалось, исковерканные слова немец поймет лучше. Тот покрутил головой и сказал несколько слов, из которых все поняли только одно -- "найн".

-- Не хочет, -- перевел отец. -- Видно, крепка ему. Под конец отец захмелел, завел патефон, принялся ставить пластинки Бернеса и Утесова и, хлопая немца по плечу, говорил:

-- Слушай, Фриц, слушай, какие у нас песни! Куда вам до таких! Мы вели машины, объезжая мины, по пу- тям-дорожкам фронтовым! Это про моих парней, Фриц!

Убили их твои сукины дети! Но всех нас не убьешь, понял?

Немец растерянно улыбался, согласно кивал, щурил слезящиеся глаза и тянулся к кастрюле с картошкой.

Утром Фриц удивил Витьку. Пока Витька спал, немец успел сделать из бузиновых трубок несколько свистулек и вертушку. Вертушка получилась интересная, наподо- бие мельницы. Когда дуешь в трубку, воздух струей выходит из отверстия посередине и вращает крестовинку из такой же трубочки, только поменьше. Улыбаясь Вить- ке, немец ткнул пальцем в лежащие на столе игрушки.

-- Это мне, что ли? Не нуждаюсь, -- сказал Витька. Немец дунул в вертушку и радостно засмеялся. Потом подул в свистульку и снова придвинул игрушки к Витьке.

-- Ну ладно, пристал как банный лист, -- собрав иг- рушки, Витька показал их матери.

-- Глянь ты! -- поразилась она. -- У нас точно такие дед в деревне делал из дягиля. Как будто научили друг дружку!

Валдис ждал Витьку за сараями. Он стал дуть то в свистульку, то в трубку. Потом вставил в рот сразу все вместе, и получился разноголосый свист.

-- Батя сделал или сам? -- спросил он у Витьки.

-- Немец. Я не хотел брать, но пристал так, что не отвяжешься...

-- Так я принес, как договорились, -- вспомнил Вал- дис.

Он достал из кармана аптечную бутылочку с серова- тым порошком. Витька взял пузырек, деловито потряс его и поставил на кирпичи.

Рядом с пузырьком лежала вертушка и свистульки.

-- А он еще что-нибудь умеет делать? -- спросил Валдис.

-- Наверное, раз это умеет.

-- Я вот думаю, -- сказал Валдис. -- Может, его оставили тут не потому, что он шпион? А потому, что не такой немец, как другие, а?

-- Может, и так, -- согласился Витька. -- Разве его поймешь?

-- Тогда пока не будем подсыпать, -- предложил Валдпс. -- Ты за ним пока просто следи. Только неза- метно.

-- А с этим как? -- Витька показал на пузырек.

-- Это можно выкинуть. У нас дома много. Отец ку- пил. Знаешь, сколько у нас тараканов? На счетчике даже цифр не видно. Маленькие такие тараканы, желтые.

-- Это не тараканы, а прусаки. Тараканы черные.

-- Ну прусаки, все равно.

Витьке пришло в голову влепить пузырьком в стену, чтобы посмотреть, как будет разлетаться в стороны по- рошок, и Валдису эта мысль сразу понравилась.

Через несколько дней Витька пошел в школу. Дети в классе были самого разного возраста -- некоторые про- пустили за войну четыре года учебы. Уроков было много, и Витьке часто приходилось подолгу задерживаться в школе. То, что Витька не успевал по дому, делал за него немец. Он был по-прежнему улыбчивым, услужливым и молчаливым. Его приспособили стоять в очереди за солью, мылом или сахаром. Мать брала из кухни свет- лую, крашенную масляной краской табуретку, шла с де- дом к магазину, спрашивала, кто последний, ставила та- буретку на тротуар и возвращалась делать домашние дела. Немец помаленьку продвигался вместе с табуреткой к прилавку, а потом подходила мать. Немец считал вы- стаивание очереди своей важной обязанностью, и если его долго не водили к магазину, показывал пальцем на табуретку, тыкал в сторону двери и спрашивал: "Дают, дают?"

Немец любил вытирать тряпкой стол, вырезал из диктового листа несколько кружков для кастрюль. Если же ему нечего было делать, он сидел просто так на теплой кухне, смотрел, как мать стирает, варит обед, ходит по щелястым скрипучим половицам, припадая на негнущуюся ногу. В северном городе к матери часто заходила какая-нибудь соседка, и за работой они успевали о многом поговорить. Здесь, на новом месте, она никого из соседок пока что близко не знала и поэтому разговаривала с немцем. Вернее, говорила одна она, а немец только сидел в уголке и повторял время от времени: "плохо", "хорошо", в зависимости от выражения ее лица, и этого ей было достаточно. Она рассказала немцу и о погибших в первый месяц войны своих сыновьях ("с твоими воевали"). Вспоминая сыновей, опа никогда не плакала, только бледнела, и глаза у нее начинали стекленеть. Рассказывала она немцу и о том, как упала, поскользнувшись, с полными ведрами возвращаясь с проруби, как неумеха-фельдшерица неправильно наложила шину ("врач-то настоящий на фронте был, с твоими воевал"). Иногда она смущенно хвасталась ему, какой была сильной и красивой в молодости, и улыбалась, а немец говорил: "Хорошо, хорошо".

Примерно через месяц пришла домоуправша п при- несла направление в дом для престарелых.

-- Может, оставим его у нас? -- спросил Витька. Мать с отцом пошептались, потом отец подошел к немцу, показал бумагу:

-- Надо ехать, Оттович. Мы ведь тебе все же не родные.

Немец уже немного понимал по-русски и смог объ- яснить, что его отец носил имя Отто. Чтобы не называть немца ненавистным именем Фриц, звали его теперь От- тович.

Немец посмотрел на бумажку и покивал головой. По- нял он или нет, что за бумажка, было неясно, но никому не хотелось растолковывать.

На следующий день мать устроила необычно богатый по тем временам завтрак -- с давно лежавшей в заначке банкой свиной тушенки. Немец, как обычно, ел плохо, и другие, глядя на него, ели мало. Потом сели в автобус и поехали.

Дом для престарелых находился далеко за городом -- в сосновом лесу. От остановки нужно было идти метров двести по булыжной дороге. Мать с отцом поддерживали немца под руки, а Витька шел немного позади.

-- Ты не беспокойся, -- сказал отец немцу, -- мы те- бя навещать будем. Часто не сможем, сам понимаешь, но забыть тоже не забудем. Хорош?

-- Хорош, -- тихо произнес немец. У открытых настежь ворот богадельни сидели двое в гимнастерках. У одного, остриженного под ноль, были высоко, на сколько это возможно, отрезаны ноги и на широкие круглые культи надеты самодельные, потертые кожаные чехлы. По сторонам от него лежали две деревянные колодки с дырками. Второй -- высокий и худой -- был без рук. Безногий доставал из голубого бу- мажного кулька сливы и поочередно клал одну в рот себе, вторую -- товарищу, а тот выплевывал потом ко- сточки в стоящую рядом гипсовую урну.