Не от мира сего 2 - Александр Бруссуев

Илейко не мог припомнить из своей жизни случаев, подтверждавших утверждение, что заяц — животное стадное, предпочитает собираться в косяки и после этого храбро игнорировать человеческое появление. Лив озадаченно почесал в затылке, не в силах придумать, как быть с косыми, может, Мазаем обозваться? Длинные уши одновременно развернулись в сторону слабого шороха, какой иногда производят волосы и прореживаемые их пальцы. Заячьи носы смешно зашевелились, принюхиваясь к незнакомцам, будто готовясь чихать. Но с места не сходили!

— У вас тут что — гнездо? — строго проговорил Илейко.

Ему никто не ответил. Зараза, обернувшись, внимательно оглядела хозяина и глубокомысленно вздохнула. Зайцев одновременно начала бить мелкая дрожь.

Все-таки им не по себе, того и гляди начнутся повальные сердечные приступы. Однако сидят кучно, твари, и уходить не собираются!

Может быть, ему видится не то, что есть на самом деле? Может быть, это на самом деле стая енотовидных собак?

Илейко взглянул на дрожащих перед ним зверей другими глазами, так называемым, боковым зрением. Но ровным счетом ничего не изменилось.

"Тянет заячьим супом от деда Мазая (слова из песни "Душегуб" группы "Полковник и однополчане", примечание автора)!" — едва слышно пропел он, совсем уже ничего не понимая.

Не сказать, чтоб эти слова подвигли косых на какие-то поступки, но ситуация начала изменяться. Наверно, только потому, что она уже не могла оставаться таковой, какая есть. Сначала один заяц высоко подпрыгнул вверх, перевернулся, как показалось Илейке — радостно, в воздухе и задал стрекача. Потом — другой. Потом — все разом. Только еле приметные клочки шерсти на былом оседлом месте остались — вероятно, кто-то из зверюшек начал преждевременно лысеть от пережитого стресса.

Лив пожал плечами. Лошадь, если бы могла, сделала бы то же самое. Они осторожно, словно по болотине, прошли по странному месту. Ничего страшного не произошло, и путники двинулись дальше.

Дальше — больше. Внезапно по деревьям прошел шелест, и посыпалась вниз сорванная со стволов кора. Не куски, конечно, а так — шелуха. Но было этой шелухи достаточно, причем достаточно для того, чтобы она кружилась в воздухе, опускаясь, но никак не в состоянии вся разом лечь на землю. Словом, было ее много. Стало быть, и причины, срывающей эти легкие куски коры, были масштабны.

Илейко задрал голову к небу, не забыв приложить ладонь козырьком, и пригляделся. Он не увидел ровным счетом ничего, если не считать какое-то мельтешение, каких-то маленьких существ. Те мчались с ветки на ветку сломя голову, временами обрываясь вниз, распушали хвосты и цеплялись за сучья пониже. Все для того, чтобы нестись дальше.

Белки! Лив даже усмехнулся про себя: а кого же он там, в кронах деревьев увидать надеялся? Сусликов, что ли?

Но белки, так же, как и зайцы, очень редко собираются в табуны. Разве что, спасаясь от самого страшного врага леса — пожара. Илейко несколько раз втянул в себя воздух, задирая верхнюю губу к носу, но запаха дыма не учуял. Да и с чего бы это лесу гореть в разгар весны, когда и земля-то просохнуть не успела, как следует?

На всякий случай он спросил у лошади:

— Чуешь, чем пахнет?

И для наглядности протянул ей кулак.

Зараза чутко пошевелила ноздрями, вежливо подышала теплом на руку, но никаких признаков беспокойства опять не выказала. По ее, по-конской логике, все в порядке. Хочется зайцам сидеть сообща — пусть себе сидят. Хочется белкам друг за другом гоняться — нет причин для возражения. Вот если бы довелось натолкнуться на скопище медведей, а по деревьям мчались бы волки — тогда, безусловно, это было бы дикостью.

Илейко на всякий случай опустился на колени и прижал ухо к земле: может, зверей гонит кто? И по размерам это явно не мышь, а гораздо больше. Но никакого смутного топота не услыхал. Все по-прежнему, только зайцы и белки, словно, с цепи сорвались. Лезть на верхушку сосны, чтобы оглядеться, лив не решился. Во-первых, не хотелось без нужды пачкаться в смоле, во-вторых, падать тоже не хотелось.

Они побрели дальше.

Пейзаж вокруг не менялся. Он как-то делался таким знакомым, что Илейко мог предположить, что их ожидает за вон той вывороченной колодой. Он оказался прав — ничего. Но также был прав в том, что здесь они уже проходили.

Этого только не хватало: заблудиться в трех соснах! Лив сориентировался по солнцу и муравейникам и пришел к выводу — они движутся правильно. Вот только каким-то образом нарезали круг. И вполне вероятно, не один. Илейко никогда не считал себя непревзойденным следопытом и путешественником по лесным дебрям, но за весь свой небогатый опыт скитания по чащам ни разу не сбивался в пути.

Он не заволновался и даже нисколько не обеспокоился: времени у них достаточно, в определенную точку выйти, конечно, надо, но не очень. Говорят, что у человека-левши, шаг правой ногой получается больший, нежели левой. В итоге он непроизвольно идет по дуге, которая, если верить бесконечности дороги, обязательно сложится в круг. Этому обязательно поможет тот факт, что Земля — круглая. Илейко был правшой, но огибать весь мир он не собирался, а нарезать круги — тем более.

Стараясь контролировать свои шаги, чтобы они ничем не отличались по длине между собой, он продолжал идти, нарочно выбирая путь не такой, какой бы следовало сделать непроизвольно, не задумываясь. В итоге идти по корягам и камням сделалось труднее, но вывороченная колода опять возникла из ниоткуда. Да еще и изрядно посвежело, что всегда предшествовало сумеркам.

Вне всякого сомнения, ночью тоже можно было ходить. Даже, в некотором роде, интереснее: ни черта не видно, глаз можно выколоть и ногу сломать вместе с шеей. Просто романтизм сплошной. Зараза этого настроения не разделяла и уже несколько раз вопросительно поглядывала на хозяина: когда заночуем, лесник этакий?

Стоп! Лесник! Илейко поймал неожиданную мысль, но тут же ее отпустил: пусть себе до утра витает в эфире. Ночью, как известно, никаких дел начинать не следует. Ночью надо спать и набираться сил.

У пресловутой колоды он сноровисто и рационально обустроился, разложил костерок и приготовил себе нехитрую трапезу. Лес вокруг исчез, потому что окутался мраком. В нем кто-то потрескивал сучьями, кто-то шелестел прошлогодней травой, кто-то вздыхал и сдержанно кашлял. Кто-то жил ночной жизнью. Не иначе, как сам лес.

Илейко осенил себя крестом, устраиваясь поудобнее в теплой шкуре ледяного медведя. Сей же момент невдалеке раздраженно заухал филин, не иначе. Кто еще в состоянии так голосить по соседству? Не могучие же карлики, прозванные "цахесами", или по-другому, по-честному, "цвергами"?

Правильнее, конечно, установить на всю ночь дежурство, поддерживать огонь, слушать лесные шумы, вглядываться в ночную темь. Но если довелось ночевать посреди чащи в одиночку, то с кем же еще делить почетную обязанность ночного сторожа? Не с Заразой же. А если бодрствовать до самого утра, то и смысл в отдыхе теряется. Тогда следует просто идти вперед, пока силы есть, а потом упасть наземь, не в состоянии шевелиться, и пожраться всякой лесной сволочью. Типа лис и выхухолей.

Илейко зевнул, замер взглядом на пляске огоньков в дровах, и наступило утро.

Костер, конечно, потух. Ночная прохлада стелилась полосой тумана, обволакивающей камни, пни и прочие неровности. Лив, все еще не отошедши ото сна, подумал, что в том месте, где туман клубится настолько густо, что подобен дыму, можно выкопать колодец. Полезный получится — всегда с водой.

Ночь прошла незаметно, безо всяких треволнений и приступов дурного сна. Вообще, когда утро обрушивается, внезапное и покойное — новый день можно встречать во всеоружии: прекрасно отдохнувшим телом и душой. Илейко, молодецки выдохнув, выбрался из-под теплой шкуры, оживил огонь и, получая радость от каждого движения, размял свое тело. Мышцы отзывались готовностью к любым нагрузкам.

Зараза фыркала и поочередно дрыгала ногами — таким способом она выражала свою решимость к дальнейшему пути. Даже без утренней порции овса. Сегодня и она могла быть рысаком.

Но Илейко не торопился: вскипятив себе настойки из меда и морошки, напившись и закусив, он присел на колоду и принялся раздеваться. Дело-то житейское, по лесу и голым можно идти. Даже нужно — одежду не изорвешь и ничем не испачкаешь. Так, наверно, рассудила лошадь, всем своим видом показывая, что ничего необычного не происходит.

Но лив также неторопливо принялся облачаться снова, только несколько необычным образом: шиворот-навыворот. Получилось забавно. Получилось необычно. Получилось никому не понятно. Хотя, и понимать-то было некому. Или — есть кому?

— Шел, нашел, потерял, — сказал человек громко и в никуда, то есть на все четыре стороны.

Сей же момент, словно из-под земли, перед ним образовался еще один человек. Да так, не человек, а одно недоразумение.