Старатели - Василий Ганибесов

Имя В. П. Ганибесова занесено на мемориальную доску в ленинградском Доме писателей вместе с именами других литераторов, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. В день 80-летия писателя-патриота благодарные земляки открыли на доме № 52 по улице Больничной в г. Миассе, где он родился и провел детские годы, памятную мемориальную доску.

В.П. Ганибесов прожил короткую, но яркую жизнь, полную неустанного труда и борьбы за идеалы партии Ленина, за советского человека, за коммунизм. Недаром один из набросков его романа так и называется — «И вся-то наша жизнь есть борьба».

Т. Лариков

Старатели

Часть первая

1

К полудню из Левого Чингарока прибежали табунные лошади, искусанные и оглушенные оводами, и ошалело полезли в дым бутовых костров. На галечном отвале шахты «Сухой» у возчика-подростка Кипри Булыгина молодая кобыла, в кровь иссеченная паутами, одурев от боли, начала отчаянно метаться. Замаявшийся Кипря, потеряв терпение, ударил ее по голове и вдруг с истерическим, визгливым плачем стал бить ее по глазам, по нежным подушкам губ. Кобыла тряхнула головой, вырвалась от Кипри и, всхрапнув, вылезая из хомута, попятилась к краю отвала.

— Тпру-у! — закричал Кипря, цепляясь, за удила.

Но от этого крика лошадь, задирая голову под дугу, испуганно шарахнулась в сторону, таратайка сорвалась с кромки отвала, загремела посыпавшаяся галька, и кобыла, увлекаемая обрушившимся бортом отвала, с пятисаженной высоты поползла вниз, к черемуховому кустарнику.

Перепуганный парнишка, исцарапав руки и коленки, едва выбрался.

На помощь кинулись старатели. Забойщик Чи-Фу, бросив сломанную тачку, с которой он только что поднялся из шахты, прыгнул с отвала и вместе с загремевшей галькой скатился к лошади.

Опрокинув таратайку, он высыпал гальку, крикнул на лошадь и в тот же момент почувствовал, как, глухо зашумев, под ногами у него осела земля, втягивая его в воронку провала.

От страшной догадки у Чи-Фу вовсе свело раскосые глаза. Он рванулся вперед, но было уже поздно: ноги засосало в землю, осыпающаяся с отвала галька ударила Чи-Фу под коленки, и он опрокинулся на спину. Сбоку, обрывая корни, тихо валился на него куст черемухи. С отвала из-под сгрудившихся старателей оборвался борт и с грохотом посыпался вниз, на Чи-Фу.

— Воронка! — в ужасе крикнул майданщик Матвей Сверкунов.

Старатели, подминая друг друга, кинулись с отвала обратно, к бутаре.

С бутары бежали навстречу старателям промывальщицы. От раскомандировочной избушки прибежал старшинка Зверев.

— Воронка! — крикнул ему Сверкунов, в страхе хватаясь за свою тощую мочального цвета бороденку. — Саньку в шахту утянуло! Весь отвал пошел!

— Какого Саньку?

— Ну, этого... Чи-Фу!

Старшинка Зверев побежал на отвал, на кромке его споткнулся о камень и отпрянул назад.

— Веревку! Живо! — властно крикнул он.

К старшинке бежали с лопатами, кайлами и веревкой. Зверев выхватил у старателя вожжи, кинулся к краю отвала, но не добежал.

— Давай кто полегче! Бросишь туда конец!

Но «легких» не нашлось: старатели пятились от Зверева назад, к бутаре.

— Надо оттудова, от речки! — крикнул Матвей. Все побежали за отвал.

Чи-Фу, оскалив зубы, хватался за гальку, за землю, рвался вперед. Но когда он выдергивал одну ногу, другую у него засыпало выше колена. Куст черемухи пригибался к старателю все ниже. Чи-Фу с ужасом смотрел на него, ожидая, что черемуха, как сетью, запутает его, и тогда земля, проваливающаяся в воронку, в несколько секунд засыплет его с головою, изжует и размолотым выплюнет в подземелье, в отработанный полигон шахты.

Старатели, столпившиеся далеко от воронки, видели только голову Чи-Фу и в беспомощности, потерянно метались на месте.

Зверев, выйдя вперед, бросил веревку к Чи-Фу. Конец ее хлестнул Чи-Фу по спине и вылетел обратно, за куст черемухи. В ту же секунду по ногам Чи-Фу ударила отвалившаяся дерновая кромка воронки и крепко прищемила его.

— Пропал... Эх, пропал! — в отчаянии пробормотал Сверкунов.

— Ну-у, теперь ково уж тут, — дергая монгольский, жиденький, вислый ус, прогудел Илья Глотов. — В третьем годе на Козловском прииске этак же вот. Шел один старатель с работы мимо старой шахты. Вдруг ни с того ни с сего — б-бах! И...

Глотова толкнули в спину, и он перепуганно, цепко схватился за Сверкунова.

Мимо с двумя длинными слегами пробежал человек в кепке и новой брезентовой куртке и прыгнул в воронку.

Старатели, замолкнув, настороженно смотрели.

Прыгнувший в воронку повис на жердях, схватил Чи-Фу за плечи, приподнял его и, перехватив под руку, потянул вверх. Чи-Фу вцепился в брезентовую куртку, выдергивая придавленные ноги, сталкивая тяжелую краюху дерна, и она поползла в прорву, увлекая за собой обоих людей.

Чи-Фу выпустил спецовку товарища и крикнул:

— Уходи! Уходи!...

Человек в брезентовой куртке вскочил, схватился за вторую жердь, подтянулся и страшным усилием вырвал Чи-Фу из шевелящейся земли.

— Веревку! — хрипло приказал он, снова сползая с жердью в воронку.

— Усольцев! — изумленно воскликнул Сверкунов. — Это ведь Усольцев!

Зверев сунул Сверкунову конец веревки и, перебирая ее, побежал к воронке.

Усольцев схватил брошенный Зверевым конец, накинул готовую петлю на Чи-Фу и поспешно полез по жерди вверх. Но корень черемухового куста, зацепившийся за куртку, проваливаясь в землю, сорвал Усольцева с жерди и медленно поволок в воронку.

Чи-Фу выползал из ямы, держась за вытягиваемую старателями веревку. Усольцев, обрывая пуговицы, сбросил с себя куртку и схватился за ноги Чи-Фу. Черемуху вместе с курткой утащило в воронку.

Чи-Фу и Усольцева старатели проволокли по траве до самой речки. Чи-Фу дрожащими руками ощупывал босые, до крови исцарапанные ноги.

— Целы? — спросил Матвей Сверкунов.

Чи-Фу медленно повел налитыми кровью глазами, закрыл их и молча лег. Старатели молча окружили его.

На шахте давно уже непрерывно звякал подъемный сигнал. Усольцев, стряхивая с себя песок, спросил:

— Кто с приемки?.. Не слышите?..

Часть старателей пошла к шахте.

— Старшинка! — позвал Усольцев, оглядывая старателей.

Зверев бросил вожжи, выступил вперед.

— Сапоги ему дай...

Зверев молча подсел к Чи-Фу, сдернул с себя сапоги и подал. Чи-Фу принялся осторожно обвертывать ногу портянкой.

А у галечного люка бутары Кипря Булыгин, веткой отгоняя от кобылицы назойливых паутов, безмолвно плакал. Усольцев, тронув его за плечо, тихо спросил:

— Испугался?

Кипря поднял мокрое, красное лицо, робко взглянул на Усольцева и, всхлипывая, заикаясь, протянул:

— И-испу-гался...

Прииск назывался Мунга, по-русски — Деньги. Имел он более чем столетнюю тяжелую историю, как все старые прииски юго-восточной части Забайкалья. Он то возникал, отстраивался, становился кипучим и шумным, то вдруг затихал, строения его разрушались, а пустоши поселка и отвалы промытых песков и гальки зарастали иван-чаем, нарядным багулом и густой порослью лиственницы. Прииск рождался, жил и умирал по особым, жестоким законам таежных гор и капризам золотых лихорадок.

В 1928 году, после продолжительного затишья, здесь опять невесть откуда появились люди, привлеченные слухами об открытых в Мунге новых россыпях золота. Они вырубили тайгу, тут же кое-как соорудили жилища — и вот снова возник поселок.

Парторг Усольцев приехал в Мунгу 8 июня 1934 года. Он жил здесь уже пятые сутки, с упрямой настойчивостью изучал обстановку, но каждый день встречал его новыми сюрпризами.

Со старательской шахты «Сухой» он вернулся в свою маленькую квартиру-избушку, стащил с себя гимнастерку. Левый рукав был оторван по шву, вся грудь, начиная от воротника со следами недавно споротых петлиц, выпачкана глиною и зеленью сочной травы. Усольцев достал из бокового кармана партбилет, смятое московское командировочное удостоверение и тщательно разгладил документы.

Все еще свирепо колотилось сердце, исцарапанные руки горели, пальцы мелко подрагивали. Усольцев обтер руки и лицо платком и почувствовал саднившую, как от крапивного ожога, боль на левом виске. Заглянув в дорожное зеркальце, чтобы заклеить ссадину папиросной бумажкой, он увидел напряженно-злые коричневые глаза; правая, широкая — расплющенная кисточкой — бровь поднялась и в остром изломе трепетно дрожала; челюсти стиснуты, и крупные — в орех — желваки поднялись на смуглых щеках до мочек ушей. Усольцеву стало смешно.

— Что, брат? — вслух сказал он, насмешливо оглядывая себя в зеркало. — Испугался?

Он привел себя в порядок, надел френч и направился в поселок.