Бэтмен и Робин сорятся - Стивен Кинг

Сандерсон провожает его в мужской туалет, и его отец позволяет расстегнуть ему свою ширинку, однако когда Сандерсон совершает попытку стянуть прорезиненную переднюю сторону подгузников, Папа бьет ему по руке.

— Никогда не трогай чужое хозяйство, Патрик, — говорит он раздраженно. — Разве ты не знаешь этого?

Это пробуждает старинные воспоминания: Дуги Сандерсон стоит перед унитазом со спущенными донизу трусами, а его отец стоит рядом на коленях, давая инструктаж. Сколько лет ему было тогда? Три? Или всего два? Да, наверное, всего два, но в запомненном он не сомневается; это словно блик от увиденного на обочине сверкающего стеклышка, столь точно расположенного, что после него остается остаточный образ. Память — такая загадка.

— Подготовить оружие, принять положение, по мере готовности открыть огонь, — говорит он.

Папа одаряет его недоверчивым взглядом и ухмылкой разбивает Сандерсону сердце.

— Я когда‑то так учил своих детей, когда приучал их ходить в туалет, — говорит он. — Дори сказала, что это моя работа, и, что ж, я ее делал.

Он пускает струю, и по большей части она попадает в писсуар. Доносится кислый, приторный запах. Сахарный диабет. Но какая уже разница? Порой Сандерсон думает, что чем быстрее, тем лучше.

* * *

Возвратившись к столу, все еще с нагрудником на шее, Папа выносит свой вердикт — А тут не так уж и плохо. Надо будет еще как‑нибудь заехать сюда.

— Как насчет десерта, Пап?

Папа с открытым ртом выглядывает из окна, обдумывая эту идею. Или это всего лишь несущая частота? Нет, не в этот раз.

— Почему бы и нет? У меня еще осталось для него место.

Они оба заказывают яблочный пирог. В гущу стянув свои брови, Папа разглядывает кусочек ванильного мороженого на пироге.

— Моя жена когда‑то подавала его с жирными сливками. Ее звали Дори. Сокращенно от Дорин. Прямо как в «Клубе Микки Мауса». «Привет, привет, привет, приветствуем вас от всей души».

— Я знаю, Пап. Доедай.

— Ты — Дуги?

— Ага.

— Серьезно? Не шутишь?

— Нет, Пап, я — Дуги.

Его отец поднимает капающую ложку с мороженым и яблоками.

— Мы с тобой ходили, да?

— Куда?

— По домам, в костюмах Бэтмена и Робина на Хеллоуин.

Сандерсон удивленно смеется.

— Это точно! Мама сказала, что я глупым родился, но вот тебе оправдания нету. А Регги обходил нас десятой дорогой. Ему это все было противно.

— Я был пьян, — говорит Папа, и начинает есть свой десерт. Когда доедает, указывает на что‑то за окном и говорит, — Взгляни‑ка на этих птиц. Как там они называются?

Сандерсон смотрит. Птицы толпятся около мусорного бака на парковке. Еще несколько сидят на ограде за ним.

— Это вороны, Пап.

— Господи, да я знаю, — говорит Папа. — Раньше ворон было не встретить. У нас была пневматическая винтовка. Слушай‑ка сюда. — Он наклоняется вперед с деловым видом. — Мы раньше бывали здесь?

Сандерсон на мгновение задумывается о присущих этому вопросу метафизических возможностях, и говорит:

— Да. По воскресеньям мы почти всегда сюда приезжаем.

— Что ж, это замечательное место. Но я думаю, что нам лучше возвращаться. Я устал. И мне нужно сделать еще кое‑что.

— Вздремнуть.

— Еще кое‑что, — говорит Папа, и настоятельно смотрит на него.

Сандерсон жестом просит принести счет, и пока он оплачивает его, Папа, глубоко засунув свои руки в карманы, бредет к выходу. Сандерсон поспехом хватает сдачу и вынужден бежать, чтобы словить дверь, прежде чем Папа сможет выйти на улицу.

* * *

— Это была отличная ночь, — говорит Папа, пока Сандерсон пристегивает его ремень.

— Какая ночь?

— Хеллоуин, олух. Тебе было восемь лет, это был 1959 год. Ты родился в пятьдесят первом.

Сандерсон восхищенно смотрит на своего отца, однако старик глядит прямо перед собой, на дорогу. Сандерсон закрывает дверь для пассажиров, спереди обходит свой «Субару» и садится в него. Они молчат еще два или тра квартала, и Сандерсон полагает, что его отец уже все забыл, но это не так.

— Когда мы добрались до дома Форестеров у подножия холма — ты ведь помнишь холм?

— Холм на Черч Стрит, конечно.

— Точно! Норма Форестер открыла дверь, и тебе она говорит — прежде чем успел сказать ты — она говорит, «Кошелек или жизнь?». Затем она смотрит на меня и говорит, «Кошелек или чего‑нибудь выпить?». Вот же умора! Помнишь это, да?

Сандерсон пытается вспомнить, но безрезультатно. Все, что он помнит, так это то, насколько он был счастлив быть вместе с папой даже несмотря на то, что костюм Бэтмена был довольно‑таки никудышним. Серая пижама, эмблема Бэтмена, нарисованная спереди фломастером, плащ, вырезанный из старой простыни. Многофункциональным поясом Бэтмена служил старый кожаный пояс для инструментов, в который его отец вставил набор отверток и зубил из ящика в гараже. Маской служила старая, изъеденная молью балаклава, которую Папа закатил ему до носа, чтобы было видно рот. Перед уходом, стоя напротив зеркала в прихожей, он подтянул маску вверх по бокам и дергал за них, чтобы сделать уши, но они не стояли.

— Она предложила мне бутылку «Шайнерс», — говорит Папа.

— И ты ее взял?

— А то. — Он замолкает. Там, где «Коммерс вэй» соединяется с «Эйрлайн роуд», две дорожные полосы уступают трем. Дальняя левая полоса — с поворотом. Впереди огни горят красным светом, а на левоповоротной полосе они показывают зеленые стрелочки. — Груди у этой женщины были как подушки. С ней у меня была лучшая в жизни любовь.

Они делают тебе больно. Сандерсон знает это не только из своего личного опыта, но и от других, у кого есть родственники в «Шикарном особняке». Возможно и не хотят, но все же делают. Воспоминания, которые у них остаются — сплошная путаница — стащенные пазлы в коробке из‑под сигар — и невозможно отделить то, о чем можно говорить, от того, о чем говорить нельзя. У Сандерсона никогда не было повода думать, что Папа был неверен своей жене на протяжении всех сорока с чем‑то лет их супружеской жизни, хотя, возможно, такое допущение делают все выросшие дети, если брак их родителей был сплоченным и безоблачным. Он отводит взгляд от дороги, чтобы посмотреть на своего отца, и именно по этой причине вместо опасного сближения, которые случаются постоянно, они попадают в аварию. Тем не менее, авария не очень серьезная, и хотя Сандерсон знает, что он отвлекся от дороги всего на пару секунд, он знает и то, что это не его вина.

Пикап с крупноразмерными шинами и фарами на крыше сворачивает на его полосу с целью пробраться влево и успеть завернуть, прежде чем погаснет зеленая стрелочка. Задние поворотники отключены; Сандерсон замечает это в тот момент, как левая передняя часть его «Субару» сталкивается с задней частью пикапа. Его с отцом обоих швыряет вперед в пристегнутые ремни безопасности, и внезапно, посредине, на прежде гладком капоте, появляется вмятина, однако подушки безопасности не раскрываются. Раздается оживленный звон стекла.

— Мудило! — кричит Сандерсон. — Черт‑побери!

Он жмет на кнопку, которая опускает окно, высовывает свою руку, и показывает в сторону пикапа средний палец. Позже он решит, что сделал это, только потому что с ним в машине был Папа, а Папа был в прекрасном настроении. Сандерсон поворачивается к нему:

— С тобой все в порядке?

— Что произошло? — говорит Папа. — Почему мы затормозили? — Он выглядит растерянно, но в целом нормально.

Сандерсон наклоняется над папиным сидением, открывает бардачок и вытаскивает свои регистрационные документы и страховую карточку. Когда он вновь выпрямляется, дверь пикапа уже открыта, а водитель идет в его направлении, абсолютно не замечая машин, которые сигналят и виляют, чтобы их объехать. Движение не столь оживленное, как было бы в будний день, но Сандерсон не благодарит удачу, поскольку смотрит на приближающегося водителя.

Он знает этого парня. Не знаком с ним лично, но он — типичный южный техасец. На нем джинсы и футболка с оторванными у плечей рукавами — не обрезанными, оторванными, да так что торчащие нитки болтаются на выступах его мышц. Джинсы свисают с бедер, на два дюйма обнажая его нижнее белье. С пустой поясной петли его джинсов до заднего кармана тянется цепь. Этот парень из числа тех, что, представ перед камерами видеонаблюдения около его ювелирного магазина, побуждают Сандерсона нажать кнопку, блокирующую дверь. В данный момент он бы с радостью нажал кнопку, блокирующую дверь в его автомобиле.

Тем не менее, Сандерсон открывает дверь и выходит, готовый успокаивать его, извиняться за то, что ему не нужно извиняться — это ведь он пересекал полосу, в конце концов. Татуировки на этом парне сделаны грубо и вразброс: цепи вокруг бицепса, шипы на предплечье, клинок со стекающей с острия каплей крови на запястье. Эти делались не в тату‑салоне. Это тюремные чернила. Парень с Татуировками как минимум под метр девяносто в своих ботинках, и как минимум килограммов девяносто, может быть и сто. Сандерсон — под метр восемьдесят, и весит семьдесят два килограмма.