Век Свободы не слыхать - Валерий Коновалов

Летом 81-го я окончательно перебрался из Белоруссии в Ленинград, а точнее в Выборг, где и решился на отчаянный по тем временам шаг - отказ от советского гражданства по политическим причинам. С предупреждением по "190-й прим." терять мне было уже нечего. Следующее предупреждение могло быть только по "70-й". Письмо в Верховный Совет с приложенным к нему паспортом, кстати, юридически очень грамотное, составленное на основе духа и буквы Закона о гражданстве СССР, я отправил заказной почтой в начале 82-го и стал ждать результатов. В принципе, как выяснилось, в СССР можно было прекрасно жить и без советского паспорта. Главное, нужно было иметь прописку, работу и не попадаться на глаза милиции. В Выборге я работал грузчиком в продовольственном магазине, и из-за близости к спиртоводочным изделиям меня знали в лицо все местные менты - мои клиенты до открытия и после закрытия магазина. В Ленинграде я соблюдал осторожность и старался не попадаться им на глаза. Комитетчики и так прекрасно знали, где находится мой паспорт. Результаты моего "диссидентского демарша" не заставили себя долго ждать. В конце 82-го умер Брежнев, и у кормила власти оказался сам шеф КГБ Юрий Андропов. В органах МВД и КГБ грянули чистки и перестановки. Куда-то пропала и моя выборгская милицейская спиртоводочная клиентура. Водку теперь продавали от восхода до заката, так что надобность в моих услугах с черного хода отпала. К слову сказать, я лишился и приличного по тем временам левого заработка. Не мог же я жить на одну зарплату грузчика в семьдесят целковых! В общем, в декабре 82-го меня вызвали повесткой в Ленинградский ОВИР. Попутно выяснив у знакомых, где находится сие примечательное учреждение, ранним утром я отправился электричкой на Финляндский вокзал, а оттуда, слегка опохмелившись для храбрости, на улицу имени террориста-народовольца Желябова. Ждать в ОВИРе пришлось несколько часов. Сидел я в окружении "избранного народа", отъезжавшего или ожидавшего разрешения на отъезд в Израиль. Народ этот, глядя на меня, недоумевал: что этому-то тут надо? Наконец объявили и мою фамилию. Мне сообщили, что ввиду того, что мне пришел вызов от непонятно, правда, чьих родственников, принято решение разрешить мне убираться подобру-поздорову за пределы СССР. В ответ я набрался наглости и заявил, что в своем письме на имя покойного Леонида Ильича просил только о лишении меня гражданства СССР в знак протеста против политики КПСС, а не о выдворении из страны. На что получил спокойный ответ: дескать, Леонид Ильич умереть-то умер, но дело его живет и психушки, а также, исправительно-трудовые учреждения новая власть в лице Андропова, по всей видимости, пока что отменять не собирается. Намек этот я понял быстро, спорить перестал и потащился с зажатой в руке непонятной овировской "ксивой" заказывать себе билет на самолет в Вену. На следующий день надо было ехать в Москву за визой. В австрийском посольстве мне шлепнули эту самую визу, а в голландском, представлявшем интересы государства Израиль, одарили еще и пятью сотнями деревянных, пообещав, правда, взыскать с меня сей "безвозмездный долг" уже по приезде на Запад. Окончательно оформив визу, я от расстройства забурился в какой-то очень дорогой по тем временам ресторан ("Интурист", наверное,- хоть убей, не помню) и спустил дар "голландско-еврейских благодетелей" за один вечер, попутно напоив какую-то братву и околачивавшихся там "топтунов" из "наружки". Нет денег - нет и долгов. На последний кровный червонец взял билет на ночную "Стрелу" да пол-литра в дорогу.

Однако билет на самолет все же нужно было выкупать. Признаюсь, выручил меня покойный митрополит Ленинградский и Новгородский Антоний (Мельников), к которому я и пошел на прием в Александро-Невскую лавру. Секретарь митрополита хорошо знал меня и поэтому пропустил беспрепятственно. Преподнеся в дар владыке собственноручно писанную икону, изображавшую апостола Петра, я поведал о своей проблеме, не утаив ничего из московской истории с 500 рублями. Владыка Антоний, внимательно выслушав меня, спросил вначале о здоровье Саши Исачева, (их связывала дружба еще в бытность Антония митрополитом Минским и Белорусским) и лишь потом перешел к рассмотрению моей весьма странной просьбы:

- Уезжаете, значит... Вот, говорят, и евреи тоже едут?..

- Ну это уж их дело, отче, я ведь не по своей воле, да и не еврей я...

- Знаю, Валерий, знаю... Сколько вам нужно?

- Ну хотя бы те же пятьсот на билет... или сколько дадите.

Понимаю, конечно, всю неуместность такого диалога в храме Божьем, в лавре; но кто не без греха... Вот только камни, пожалуйста, кидать не надо!

Между тем, продолжая расспрашивать меня о житье-бытье, Антоний достал из стоявшей на столе красивой шкатулки несколько купюр и передал их мне. Я машинально не глядя побыстрее запихнул деньги в карман.

- Здесь тысяча рублей. Хватит? - спросил митрополит Антоний

Пробормотав смущенно слова благодарности и приложившись к руке владыки, я поспешно вышел из кабинета. Деньги жгли карман. У врат лавры меня уже ждал мой выборгский дружок и тезка Валера Марышев. Когда-то он был первым секретарем горкома комсомола, потом отсидел по сфабрикованному обвинению в спекуляции валютой и экслибрисами (у него до сих пор сохранилась хорошо подобранная и дорогая коллекция книжных знаков). Теперь Валера частный предприниматель, однако без "бешеных бабок". Как он сам говорил при нашей с ним встрече через более чем десять лет: "В "новые русские" я своей русской мордой как раз и не вышел".

Окинув меня с ног до головы долгим взглядом, Марышев спросил, в чем дело, и как-то сразу развеял возникшее было сомнение относительно взятых у митрополита денег.

- Ну и что тут такого,- сказал он,- радуйся, уедешь на православные деньги.

- Хоть на мусульманские, лишь бы не на израильские подачки! Но все равно некрасиво как-то вышло...

В общем, пошли мы с ним выкупать авиабилет и менять рубли на валюту. Так у меня оказалась валютная декларация и сто с лишним баксов. Валера Марышев тут же предложил зайти в "Березку" на Невском и взять пару бутылок джина и виски.

- А баксы в дорогу? - спросил я с сомнением в голосе.

- Достану,- заверил Марышев.

- Как же, ты достанешь,- уныло протянул я, но потратиться на выпивку согласился.

Заграничное спиртное мы приговорили в кинотеатре "Нева", где наш общий приятель Вадим Алексеев работал в ту пору киномехаником. Был канун Нового, 1983 года, и до моего отъезда на Запад оставалось чуть более трех недель. Я успел еще смотаться на несколько дней к себе домой, попрощаться с матерью и отцом, а потом в Ленинград с картинами приехал и Саша Исачев, который, конечно же, негативно отнесся к моему визиту в резиденцию митрополита Антония.

- Попросил бы денег у меня,- сказал Саша.

- Ага, как же! - огрызнулся я в ответ.- У тебя что - станок на чердаке?

Прекрасно зная его собственные, далеко не блестящие финансовые возможности, я предложил Исачеву добавить мои картины к его работам на квартирной выставке, открывавшейся на Гражданском проспекте. Чуть помедлив с ответом, Саша все же дал "добро". К сожалению, эта наша совместная выставка продлилась всего три дня. На четвертый ее закрыли "искусствоведы в штатском" - под предлогом того, что все самодеятельные, как они выразились, художники теперь выставляются в Салоне. Им прекрасно было известно, что нашу религиозную тематику в Салон этот никто не пустит. Выставку пришлось закрыть, но к тому времени большая часть работ Исачева уже была продана, а мои картины подмел на корню какой-то никому не известный хмырь-коллекционер. Марышев шутил потом, что коллекционер этот, похоже, также был из Большого дома. Работ, правда, было немного - всего семь, но это было последнее, что я написал на российской земле.

Организацию моей "отвальной" Валера Марышев взял на себя. Грандиозная "последняя пьянка в России" состоялась на Пряжке, на квартире зэка со стажем Женьки Николаева. Как 23 января 1983 года я оказался в Пулковском международном аэропорту, простите, не помню. Марышева со мной в самолет, понятно, не пропустили мои провожатые с Литейного, 4, хотя он и ухитрился проскочить следом за мной через таможенную зону. Однако в моем состоянии тяжелого алкогольного отравления был и свой плюс - отсутствие долгого и унизительного шмона. Международный рейс Ленинград - Цюрих и так уже прилично задерживался. Пришел я в себя только в Венском аэропорту. Голова раскалывалась от невыносимой боли, во рту сушняк, а самое паскудное было в том, что я прекрасно знал: денег у меня нет и опохмелиться, следовательно, будет нечем. Но благодарение Богу! Сунув руку за "Беломором" в порванный левый карман куртки, через подкладку нащупал я несколько смятых бумажек. Это были стодолларовые купюры. Мысленно вспомнив добрым словом Валеру Марышева, я обменял часть баксов на шиллинги, основательно опохмелился и уже в более благостном расположении духа поехал в сторону австрийской столицы к новой и, как мне тогда казалось, радужной западной жизни. А еще через неделю, благополучно приехав на поезде в пограничный Зальцбург и миновав все полицейско-пограничные кордоны, я оказался на территории Федеральной земли Бавария, в городе Мюнхене. Потом и американцы и немцы спрашивали меня: "Кто вам помог перейти через границу?" Завели даже уголовное дело, потом, правда, закрыли. Если бы они знали, как выглядит госграница СССР с Финляндией на Карельском перешейке, наверное, не задавали бы столь глупых вопросов.