Памятью крови - Алексей Бессонов

На какое-то время детские мечты о цирке покинули его, тем более что вскоре в жизни студента появилось нечто не менее захватывающее: один из новых приятелей привел его в аэроклуб. Занятия стоили немалых денег, но семейство Брезе могло позволить себе подобные траты, благо мать считала, что общение с представителями «золотой молодежи», проводящими время рядом с самолетами, поможет молодому юристу в будущем. В семье матери, уехавшей некогда из Трансвааля из-за туманной ссоры с самим папашей Крюгером, твердость духа только поощрялась – и Бернар летал. Годы Сорбонны промчались столь быстро, что он даже не успел их заметить: а впрочем, ему было некогда отвлекаться на такие глупости.

Однажды – дело было за несколько дней до получения степени, означавшей конец вольной студенческой жизни – Бернар, возвращаясь в свою съемную квартирку на набережной Сены, решил, что сегодня, учитывая пляшущее вокруг лето, не грех раскупорить бутылочку кальвадоса. Он остановил мотоцикл возле ближайшей лавки, взял с прилавка плотный бумажный пакет и вышел на бульвар. Из дверей кабачка напротив доносились звуки аккордеона и взрывы веселого смеха.

– М-мяу, – вопросительно произнес кто-то.

– Что? – удивился Бернар (впоследствии он не раз со смехом вспоминал о том, что умудрился заговорить с подошедшим к нему животным).

Рядом с ним, задрав вверх голову и смешно щурясь, стоял серый полосатый котенок.

– М-мя, – повторил он.

Бернар присел на корточки. Котенок совсем не выглядел уличным: наоборот, от него даже припахивало дешевыми дамскими духами.

– Тебя как зовут? – поинтересовался Бернар.

– Пьер-ро, – промурлыкал котенок и неожиданно потянулся мордочкой к его руке.

– Ну ничего себе! – изумился Бернар. – Так что, ты хочешь сказать, что я должен взять тебя с собой?

– Мя-мя, – закивал котенок.

Так у него появился настоящий друг. А потом лето закончилось – слишком резко и трагично.

…Запах опилок, смешанный с болью от ударов длинной гибкой палкой, извивающейся в руках крупного седобородого мужчины. Гийом покорялся, но тому было мало. Удар следовал за любой косой взгляд. И лишь вечером, на арене, слыша восторженные крики публики, лев отходил от ощущения безысходности, не оставлявшей его с того момента, как он проснулся после укола в новой для себя, давно не чищенной клетке нищего бродячего цирка. Ночные видения оставили его. Засыпая, он теперь проваливался в черное ничто, несущее в себе лишь неизбежность завтрашнего дня.

Но однажды все изменилось.

Выступление закончилось. Помахав публике хвостом, Гийом без лишних понуканий протрусил по проволочному коридору в свою клетку и со вздохом лег на тронутые гнилью доски пола. Незаметно на него опустилась легкая дрема. Мимо клетки сновали уже пьяные рабочие, и никому не было до него никакого дела. Но потом вдруг раздались шаги: незнакомые шаги… и Гийом открыл глаза. К его клетке шли трое: новый хозяин со своей неизменной палкой в руке, а рядом с ним – молодой мужчина с резкими, неприятными чертами лица, держащий за руку маленькую девочку. В пару косичек по бокам ее головы были вплетены голубые ленты. Люди подошли к клетке, и девочка решительно вырвала свою ладошку из руки отца.

Их глаза встретились.

– Почему ты такой грустный? – тихо спросила девочка. – Ты ведь хороший, правда?

Гийом тяжело вздохнул и отвернулся. Ему стало больно, но он не знал, почему.

То, что он увидел ночью, заставило его проснуться от ужаса, судорожно подергивая лапами.

Он был маленьким котенком… над ним шумела трава, рядом тихо посапывал его брат, такой же толстопузый и круглоухий. Они лежали в узенькой лощине, внимательно прислушиваясь к происходящему. Они знали: смерть рядом, и единственное, что может их спасти – это неподвижность. В подсознании Гийома мелкой жилкой бился слабый шум, издаваемый парой приближающихся молодых львов. Львы всегда убивают потомство прежнего хозяина прайда, таков закон саванны, и он знал это, не нуждаясь в понимании.

Они были все ближе и ближе, и тогда его брат, не выдержав напряжения и ужаса, шумно напустил прямо под себя. Тот, кто был сейчас Гийомом, тот котенок поднял голову и успел увидеть, как темная стремительная тень накрывает отчаянно кричащего братика. И тогда он прыгнул в сторону, но второй самец оказался куда проворнее и навис над ним, щерясь в отвратительной победной ухмылке. Из его пасти ударила волна смутно знакомого запаха – так пахла кровь их отца.

Где-то далеко, невесть в каком из миров раздался короткий сухой гром… и это было все.

На годы.

… – Ваши странности, су-лейтенант, уже сидят у меня в кишках. Я понимаю, у всех свои талисманы, но все-таки брать с собой кота – это, по-моему, слишком. Он что, толчется в кабине у вас под ногами? Вы понимаете, чем это может закончиться?

– Мой майор, Пьеро всегда остается у меня на плече. Даже в бою. Более того, не знаю как, но он подсказывает мне направление атакующего истребителя быстрее, чем это делают стрелки. Если вы мне не верите, можете поинтересоваться на этот счет у сержанта Клери. Или у Пуссена. Они скажут вам то же самое.

Майор Кордье – на голову ниже Бернара, – поднял глаза и с интересом посмотрел на поджарого молодого кота, спокойно сидящего у су-лейтенанта на плече.

– Ваш Пьеро… – вздохнул он.

– М-мя, – произнес кот и дернул хвостом.

– Ладно, прикажу взять его на довольствие, – пожал плечами Кордье. – Что с вами еще делать… вы ведь у меня последний из «стариков». И вот еще что, Брезе: сегодня у вас двадцать шестой вылет. Вы пойдете с полной нагрузкой… и да поможет вам Бог!

Командир группы резко повернулся и зашагал в сторону штабного барака. Бернар проводил его взглядом, после чего задумчиво провел рукой по голове кота, все так же смирно сидящего на его правом плече.

– Вот так-то Пьеро, ты понял? Двадцать шестой вылет, и полная нагрузка…

Кот повернул голову и с явным презрением посмотрел на неуклюжий двухмоторный «Амье», на борту которого красовался его собственный портрет, мастерски выполненный одним из техников эскадрильи. Войдя в свою палатку, Бернар стряхнул с себя Пьеро, бросил на складной парусиновый стульчик синий китель и устало опустился на койку.

– Надо поспать, братан, – сказал он коту. – Кто вообще знает, вернемся ли мы сегодня ночью?

Пьеро запрыгнул на койку, ласково потерся щекой о щеку Бернара, а потом свернулся клубком возле его живота и тихонько замурчал.

В синих майских сумерках тяжело загруженный 250-килограммовыми фугасками «Амье» начал неспешный разбег по грунтовой полосе аэродрома. В середине полосы Бернар дал полный газ, и от рева звездообразных «Гном-Ронов» Пьеро недовольно поджал уши. Но вот наконец наполовину скрытые обтекателями колеса шасси оторвались от земли. Черно-коричневый бомбардировщик медленно полез в темнеющее небо…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});