Когда бабочке обрывают крылья… - Светлана Мерцалова

– Страшилке ничего не остается делать, кроме как работать. Будь я такой, тоже вкалывала бы по-стахановски, – шипит Оленька.

– Дожили, – поморщилась Наташа. – В пример нам ставят юродивых…

От услышанного у меня защипало в глазах. Сижу, не шелохнувшись, делая вид, что ничего не слышала, но внутри у меня такое… я на пределе, еще слово и…

Это сравнимо с пружиной. Можно сжать ее пальцем до отказа, но когда отпустишь, то она выстрелит аж до потолка. Чем крепче ты ее сожмешь, тем сильнее она ударит тебя…

Зачем они оскорбляют меня? Я страшная, конечно, но не глухая. И не бесчувственное огородное пугало. Почему люди не боятся обижать других, ведь все может вернуться бумерангом к ним? Даже самый забитый человек может однажды взбунтоваться и, распрямившись, выстрелить до потолка, как та пружина.

Тут они замолчали, чувствуя, что перегнули палку.

Каждый час они выходят на пожарную лестницу перекурить, все, кроме Павловны. У нее целый букет болезней от гипертонии до диабета. Раз в неделю она отпрашивается в поликлинику. Когда Павловна уходит, я подкрадываюсь к двери на лестницу и подслушиваю разговоры.

Сегодня после ее ухода, я так и сделала.

Голос Наташи:

– Наш офис был бы приятным местом, если б не эта юродивая.

– Всегда молчит, но мне кажется, что с головкой у нее не все в порядке, – голос Инги.

– Я ее боюсь, – добавляет Оленька. – Когда она смотрит на меня, в глазах у нее столько ненависти.

Ты права, радость моя! Я тебя ненавижу, но не ожидала, что это так заметно. Тебе, красавица, неуютно под моим взглядом? Это радует, ведь и мне хочется праздника.

Слышу скрип – кто-то открыл дверь на улицу, чтобы не задохнуться от дыма. Я неслышно подхожу к окну и открываю его. От сквозняка дверь с шумом захлопывается, что-то с грохотом падает на пол. От неожиданности эти курицы орут, как резаные. Закрываю окно и бегом на свое место.

Они заходят тихие, взъерошенные, внимательно смотрят на меня. Я сижу с таким видом, будто и не вставала с кресла. Переглядываясь, они тихо усаживаются на свои места, принимаются за работу.

– Ну и дела, – выдыхает Оленька и, достав бронхолитик, прыскает себе в рот.

***

Утром шеф зашел к нам, но не один:

– Познакомьтесь. Это – Денис. Как я и обещал на прошлой неделе, он установит нам новую компьютерную программу. Надеюсь, что с ней мы будем трудиться продуктивнее. После установки Денис вам покажет, как с ней работать. Есть вопросы?

– К вам нет, а к Денису, я думаю, мы еще не раз обратимся, – кокетливо прищурясь, ответила Инга.

Девушки вдруг стали томными: плечи у них распрямились, глаза и губы увлажнились.

Денис начал с меня, так как стоял рядом с моим рабочим местом. Как только он сел, я поняла, что пропала.

Как я благодарна своей выдержке! Постоянные насмешки закалили меня, я научилась натягивать маску безразличия, не выдавая своих истинных чувств.

Пока Денис устанавливал программу, я разглядывала его профиль. Когда же он повернулся, то у меня перехватило дыхание. Встретившись с ним взглядом, я была, словно пригвождена к стулу, не в силах пошевелиться. Не поняв того, что он объяснял, я извинилась. Денис не рассердился, а терпеливо повторил еще раз. Он был одним из немногих, кто разговаривал со мной, как с нормальной, не отводя взгляда и не усмехаясь снисходительно.

Чтобы мне было понятнее, он решил воспользоваться ручкой, как указкой, и, потянувшись за ней, коснулся моего плеча. Все мельчайшие волоски на моем теле встали дыбом, пульс участился, и я ощутила боль внизу живота. Это было впервые.

Оказывается, и у таких уродов, как я, возникает желание плоти.

С этого момента у меня началась новая жизнь. Я влюбилась, как ни банально это звучит.

Вам, конечно, смешно, и, если честно, я сама этого не ожидала.

Никогда так остро я не ощущала своего уродства, никогда моя горькая участь не была настолько горькой. Ни на что не надеясь, я могла лишь втайне любить его…

Но влюбилась в него, как оказалось, не только я…

* * *

Уже девять, но никто еще не приступал к работе – все копались в своих косметичках. Я же задыхалась от запаха духов и лака для волос.

Оленька еще раз оглядела себя в зеркало и осталась довольна своим отражением. Ее платье было таким легким, что сквозь ткань просматривалась точеная линия ног.

На Инге блекло-голубой костюм – она словно сошла с картин Моне. Даже эта кобыла Наташа сегодня оделась к лицу. Бедный Денис! Что его ждет?

Денис зашел в офис, и девицы замолкли. Смутившись, он направился в сторону Оленьки. Словно не веря своим глазам, он уставился на нее. От его восхищенного взгляда блузка Оленьки натянулась на груди, глазки подернулись поволокой, а в голосе появились придыхания. Не стесняясь, она принялась кокетничать. Удивительно, но даже это не портило ее. Нужно быть идеально красивой, чтобы не казаться смешной в подобной ситуации.

Я вся превратилась в слух. Мне впервые было интересно – о чем можно шептаться битых сорок минут, ведь не о компьютерной программе? Чему он смеется? Что такого смешного Оленька могла ему рассказать?

На мгновение я почувствовала звериную ненависть к ней, даже сама испугалась. Такие девушки, как Оленька, обычно берут себе самое лучшее, не напрягаясь. Все само плывет к ним в руки. Представив себя рядом с ней – коренастую, с лягушачьим ртом, оспинами на щеках, – я испытала горечь зависти. В эту секунду я, наверное, позеленела.

Тут Оленька окинула меня наглым взглядом, словно прочитала мои мысли.

Сегодня я не плелась домой, как обычно, а летела. Чувства переполняли меня, и все вокруг казалось мне симпатичным. Даже солнце светило ярче. Спустившись в переход, я прислушалась – уличный музыкант играл на скрипке. От нежных звуков защемило сердце, и захотелось плакать. Музыка была похожа на ту мечту, что всегда красива, но никогда не сбывается…

Захотелось с кем-нибудь поговорить, спросить совета. Сегодня я ненавидела свое одиночество, но у меня нет подруг, и я впервые пожалела об этом. Лишь к одному человеку я могу зайти – к матери.

Между нами никогда не было нежных отношений, душевной близости и тех невидимых нитей, что связывают мать и дочь. Но сейчас мне хотелось увидеть ее и поговорить – как дочь с матерью. Виной тому – моя влюбленность.

Интересно, что из этого получится?

Мать все детство стеснялась меня, стараясь со мной вместе не показываться. Случалось, что на улице нам встречались знакомые, – мать терялась, видимо, мечтая провалиться сквозь землю, и быстро прощалась. После этого словно дьявол вселялся в нее. Она говорила обидные вещи, ругала меня по понятным ей одной причинам, сетовала на то, что я маленькой не умерла.

– Всем было бы легче: и тебе, и мне. Какая жизнь ждет тебя, ты хоть понимаешь? – спрашивала она, оправдываясь передо мной. – Все гордятся своими детьми, одна я должна стесняться.

Я молчала, не зная, что возразить. В те минуты мне на самом деле хотелось умереть. Как жить дальше, если даже мама, родной человек, стесняется и не любит тебя?

Мать все реже и реже выходила со мной на улицу. Собираясь в театр, она оправдывала себя:

– Вряд ли тебе будет интересно.

Она стояла передо мной, как на подиуме – подтянутая, элегантная, благоухающая французскими духами, этим еще больше подчеркивая пропасть между нами. Как я ненавидела ее в тот момент!

После ухода матери я рвала на себе волосы и рыдала до полного изнеможения. Когда все слезы бывали выплаканы, я умывала лицо холодной водой и ждала мать. Та приходила такая счастливая, что я лишь молча завидовала.

Красивой мать не назовешь, но она ощущает себя красавицей, что намного важнее. Девиз моей матери: поверь в свою неотразимость, тогда в нее поверят все остальные.

Но это не про меня, если я начну вести себя как первая красавица, то в скором времени окажусь в дурке.

Мать излучала столько чувственности и одевалась так элегантно, что не могла ни нравиться. Всю жизнь она занималась только собой и тратила деньги лишь на себя. Мне она покупала самые дешевые вещи, оправдываясь при этом:

– Какая тебе разница? Все равно уже ничего не поможет.

Новые дорогие туфли на ее стройных ногах становились еще красивее, а моя обувь выглядела словно ортопедическая.

Мне тяжело жилось с матерью. Устроившись на работу, я сообщила ей об этом.

– Если хочешь, то мы найдем тебе квартирку, – согласилась она. – Я помогу платить. Думаю, что тебе будет полезно пожить одной. Оторвешься от мамки, станешь самостоятельной.

Я согласилась, но все вранье, что мне нужно оторваться от мамки. Никогда к ней я не была привязана. Насчет же моей самостоятельности, так я с десяти лет могла подогреть себе еду, поджарить яичницу, а в пятнадцать уже готовила обед. Не хвастаясь, скажу, даже лучше матери.

* * *

Мать лежала на диване с книжкой в одной руке и надкусанным яблоком – в другой. Она постоянно сидела на диетах, и в свои сорок с небольшим была еще очень привлекательной женщиной. Она так тщательно следила за собой, что все в ней было идеально: и изнеженное лицо, и пышные волосы, и руки, мягкие, в ямочках.