Жертва - Андрей Кокоулин

Весной прокатилась кампания по сбору пожертвований вождю, и Лидия отдала ему еще три года. В цехе ее по здоровью перевели на легкую работу.

На улицах одуряюще пахло свежей землей и ромашками.

В классах появились новенькие, вернувшиеся из эвакуации. Сносились остовы горевших, еще в первый год войны разбомбленных домов. В лужах отражалось чистое, без точек аэростатов, небо. Было странно видеть много людей.

Вовка с Настькой впервые поцеловались.

Они пообещали друг другу, что если кто-то из них смертельно заболеет, то другой обязательно собой пожертвует.

Лидия все похрипывала.

Раз в две недели приходил старенький доктор и выписывал ей какие-то порошки и микстуры. Она прятала их от сына. На работе упала в обморок, очнулась уже в медпункте. "Девушка, — сказали ей, — что-то вы рано, вам же тридцати нет". Отшутилась, отсмеялась. "Я крепкая". Левая рука то отнималась, то вновь слушалась. За окном Вовка гулял с Настькой во дворе среди зеленеющей вербы. У Лидии слезы навернулись на глаза. Только бы у них все было хорошо!

По радио передавали, как распахивают целину, как сеют пшеницу, как председатель одного из совхозов ушел в виктимарий за будущий урожай.

Отменили карточки на сахар, и Лидия наделала леденцов. Вовка бегал, засунув в рот коричневую леденцовую елку на спичке.

Пролетел год, второй.

Вовка догнал Настьку, стал мосластый, высокий, лысенький, с чьей-то легкой руки прилепилась к нему непонятная кличка Морлок. Тайком от матери он уже покуривал, играл с пацанами в ножички на щербатые южанские монетки.

Город расцвел. Новые автобусы развозили пассажиров по заводам и фабрикам. В школе на уроках труда колотили табуретки и клеили модели самолетов. На литературе изучали "Живой труп". На лавочках шептались, что виктимарии скоро отменят, нет в них больше нужды, разве что оставят дежурные, при городских поликлиниках. Совсем-то уж зачем?

Вовке исполнилось одиннадцать.

Из-за Настьки он подрался с пристававшим к ней цыганистого вида пацаненком. Разошлись, можно сказать, миром: зуб за глаз, рукав за ворот.

Лидия, увидев, чуть не подхватилась бежать к бараку виктимария, но Вовка сказал, что само заживет, подумаешь, бланш. Лидия ворочалась в постели всю ночь, вставала, включала тусклую лампочку ночника и смотрела на сына. Левый, заплывший глаз ей казался страшным. А если навсегда? А если ослепнет?

Не пошла только потому, что разболелось сердце. Побоялась, что ее, больную, не донесут ноги. А Вовка проснулся и еще лыбился в зеркало. "Во, расцветочка, — проговорил. — Все цвета радуги под одним глазом".

Молодая семья поселилась на этаже над ними. Он был фронтовик, она была южанка. Странная пара. Кажется, он ее бил.

Во вновь открывшемся кинотеатре показывали "Виктимарий для победы" и трофейные "Персидские ночи".

Для сирот построили двухэтажное здание госприюта, даже маленький виктимарий там был для жаждущих помочь. Настька делила крохотную комнатку еще с двумя девчонками, но ей казалось, что она живет во дворце.

Лидия вдруг слегла.

Ни с того ни с сего. За каких-то полтора месяца она страшно похудела и ослабла. Держась за Вовку, как ни было стыдно, ходила до уборной, больше даже висела на нем. Ела разведенные овсяные кашки. Потом ее положили в больницу.

Вовка чуть ли не дневал и ночевал в ее палате.

"Сынок, — позвала как-то его Лидия, — свези-ка ты меня к виктимарию. Все польза будет. Я для тебя хоть немного счастья выпрошу".

"Зачем? — заревел Вовка. — Мне-то зачем? Ты сама лучше живи".

Лидия слабо улыбнулась.

Ее тонкая — кожа да кости — рука нашла сыновьи пальцы.

"Глупенький! Куда уж мне жить? Видишь, какая я стала… Доктора стороной обходят, огорчать не хотят".

"А я?"

"А тебе жить еще. Без войны. Квартиру тебе оставят".

Вовка стиснул мать в объятьях.

"А если я не хочу, — зашептал он сквозь слезы. — Если я хочу, чтобы ты и я… И чтобы леденцы. Хочешь, я найду кого-нибудь для виктимария?"

"Дурачок, — взъерошила ему короткий бобрик на голове Лидия. — Мне уж помогали, да все бестолку. А дети должны жить лучше, чем мы. Мы-то ужасов повидали… И бомбежку, и мародеров я помню… и травку по весне ели, вот какая вылезла, такую и ели…"

Она говорила все тише и тише, затем уснула. Голова ее в пухе волос скатилась набок. "Тогда я сам, — упрямо сказал Вовка. — Я сам пойду".

В виктимарий у больницы несмотря на ночь толпилась очередь и пробраться в него незамеченным можно было и не стараться. Тогда Вовка выбрал виктимарий, стоявший у продовольственного магазина рядом с их домом. Фонарь светил на черную дощатую стену. В выгородке спал сторож, и тусклая лампа бросала полукруг красноватого света на его бородатое лицо.

"Настька, — написал Вовка на обрывке тетрадного листка, — знай, я тебя люблю. Но мне нужно спасти маму".

Он засунул прощальную записку в щель между досками и прокрался к двери в виктимарий. Скрипнули петли. Всхрапнул сторож.

Окруженный сплошной чернотой Вовка замер на пороге, а затем шагнул внутрь. Под подошвами стукнул алтарный камень.

Сейчас!

Они уже проходили в школе, как правильно жертвовать собой в виктимарии. Желание должно быть четким, глаза закрыты, шаги отсчитывать: "Раз-два-три".

Виктимарий сам возьмет, что нужно.

Сглотнув, Вовка зашептал про себя: "Хочу, чтобы мама выздоровела". Что-то будто толкнуло его в спину, камень под ногами дрогнул. Прошелестели непонятные грустные голоса. Холод сжал сердце.

Вовка переступил, сделал в темноте шаг вперед и неожиданно оказался на улице с другой стороны барака.

Виктимарий не принял Вовку.

И тогда он понял, что счастья в его жизни больше не будет. Никогда. Будут только потери.

© Copyright Кокоулин А. А. ([email protected])

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});