Рискни (ЛП) - Кэррингтон (Керрингтон) Сэм

Лиззи

Конверт, чей угол выглядывал из вороха писем, втиснутых за фиолетовый горшок для ключей — тот, которым никто не пользовался, предпочитая проводить напряженные минуты разыскивая место, в которое они закинули ключи в последний раз — смотрел на неё с укоризной. Лиззи выхватила его, затем отбросила на столик, отступив на шаг, словно он мог укусить её.

Что-то подсказывало, что письмо может навредить. Во всяком случае, его содержание: не физически, но морально. Физическая боль была ей знакома — через годы взросления в несчетном количестве приютов. С ней она могла справиться, закалилась против неё. Её душевное здоровье, однако, никогда не было на том же уровне. Оно всё еще оставалось хрупким, как крылья бабочки — нежным, готовым вот-вот разрушиться. Ей необходимо было защититься от внешних угроз.

Защититься от слов, скрывавшихся в конверте.

Она оттягивала столько, сколько было возможно. Скрывала от Дома. Пыталась забыть. Конверт стоило просто разорвать и выбросить. Почему она этого не сделала? Сон был позабыт, её мысли, её воображение не давали ей спать часами. Лиззи знала, что должна сделать.

Взяв конверт еще раз, она уставилась на почтовый штемпель. На его логотип. Он определенно был от юриста.

С тех пор прошло тридцать лет. Лиззи было всего восемь, но некоторые воспоминания навсегда остаются с тобой. С возрастом некоторые из них даже становятся сильнее. Многое она уже не помнила сама — но люди в детских домах часто заполняли эти пробелы за неё. Опекуны, учителя, другие дети — всем им было, что сказать.

Рот заполнился слюной с кислым привкусом.

Ей придется встретиться с этим лицом к лицу.

Не давая себе времени передумать, Лиззи разорвала конверт и вытащила из него хрустящий белый официальный бланк.

Дорогая миссис Бренфилд, согласно вашему запросу, хочу уведомить вас, что мистер Уильям Коули будет выпущен из Тюрьмы Её величества Беймейд, графства Девон 9-го июля 2019 года.

В глазах помутнело. Прежде чем Лиззи успела дочитать, письмо выскользнуло из её ослабевших рук.

Приговор Жуткого Коули длиной в тридцать лет подошел к концу три дня назад.

Он был на свободе.

Глава 3

Бовейский полицейский участок, окраина Мейплдон

21 июля 1989, пятница — 36 часов после инцидента

От потрясения лицо её превратилось в белую маску. Не помня, как здесь оказалась, она стояла рядом с матерью, чья длинная тонкая рука крепко обнимала её за плечи. Защищающая, но в то же время злая.

— Я ей говорила. Говорила им. Предупреждала их, — её голос был прерывистым, звучал так, будто она задыхалась. Быть может, она тоже была потрясена.

— Я верю, что вы сделали всё, что было в ваших силах, — произнес офицер Верн. — Как родитель, я знаю, как тяжело следить за своими детьми все время. Приходиться давать им некоторую свободу, и, как вы и сказали, это маленькая деревня — трудно представить, что может случиться что-то подобное.

— Нет. Конечно, нет, — согласилась она, качая головой.

— Сожалею, что приходится вас задерживать, знаю, что вы предпочли бы отвести вашу дочь домой, но мне нужно с ней поговорить. Выяснить более полную картину — точные сроки случившегося. Крайне важно, чтобы мы больше не теряли время… Вы же это понимаете?

Её мать смотрела на неё сверху вниз, пока офицер говорил. Она ощутила трепет, доходящий до самых кончиков пальцев, отчего начинало казаться, будто они охвачены огнем. Было что-то такое в голосе офицера — какое-то скрытое значение, которое оно не могла понять. Но по выражению лица матери, она знала, что это было что-то плохое. Всё было плохо. И теперь ей придется рассказать им, что случило. Что случилось из-за неё.

Всё это была её вина. И ей придется отвечать.

Глава 4

Анна

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Пятница, 12 июля 2019

Показалась посеревшая от времени и ржавая по краям табличка, и руки Анны сжали руль так, что побелели костяшки.

Мейплдон

Еще до того, как свернуть с главной дороги, она почувствовала, как мир вокруг начинает сжиматься. В то время, когда она еще жила здесь, деревня поглощала всё и вся: все знали друг друга, все посещали одни и те же события, проводили время в одном — единственном на всю округу баре; все родители были на виду друг у друга, общались между собой, некоторые даже работали вместе. В Мейплдоне не было секретов. Не было возможности играть не по правилам.

У неё не было причин думать, что в её отсутствие что-то изменилось к лучшему.

Когда она повернула направо у поста оплаты, дорога стала сужаться. Анна дернула руль, резко остановив машину. Свет угасал все быстрее, солнце садилось за темную гранитную скалу Хайтора на соседнем Дартмуре. Было все еще тепло, или, возможно, беспокойство Анны подогревало ей кровь. Она опустила окно, вдыхая медленно и глубоко. Даже запах был такой же. Она понимала, что это невозможно, но это перенесло ее обратно в детство. Обратно к воспоминаниям, связанных с Мейплдоном, к призракам, которых она оставила позади. С глубоким вздохом Анна стряхнула это чувство и попыталась обрести контроль. Она должна добраться до дома своей матери до наступления темноты, до появления призраков.

Включив первую передачу, она снова отправилась в путь, следуя ограничениям скорости в двадцать миль в час по деревне. По крайней мере, было что-то новое. Второй поворот направо, следующий налево… Она тяжело сглотнула, когда достигла поворота на дорогу, ведущую к дому своей матери. Медленно она въехала на нее. Ее сердце громко стучало. А вот и он. Дом с террасой цвета магнолии, построенный в 1960-х годах, в котором она выросла. Она не была в этом доме с тех пор, как ушла оттуда двадцать лет назад. Ее нога не ступала в эту деревню с тех пор, так как она избежала ее цепких лап. Все контакты с матерью осуществлялись посредством телефонных звонков и личных встреч раз в два года, когда ее мать гостила в доме Анны в Бристоле.

Мать никогда не спорила, когда Анна вежливо отклоняла каждое ее приглашение за все эти годы. Никогда не спрашивая, почему. Она догадывалась, что Мюриэл знала, не задавая вопросов. Напряженные отношения у Анны с ее мамой начались в тот день, когда ее отец ушел от них к другой женщине. Анна всегда считала себя папиной девочкой, поэтому она была опустошена, когда он ушел. Она обвиняла в этом всех на протяжении многих лет: мать, его и даже саму себя. Но чаще всего весь ее гнев и горечь были нацелены на ее мать — ведь, в конце концов, она была единственной присутствующей, и Анна считала, что Мюриэл была тем человеком, кто в первую очередь подтолкнул бедного мужчину в чужие руки.

Но он оставил и Анну тоже. За это она винила его. Он перебрался в другой конец Соединенного Королевства — в Шотландию, как можно дальше, и разорвал все контакты: ни телефонного звонка, ни письма. Он бросил свою единственную дочь из-за того, что сделала ее мать. Это было непростительно.

Анна вытащила ключ из замка зажигания и с тянущим ощущением внизу живота вышла из машины.

— Черт побери, — Анна набрала полные легкие воздуха. Почему ее мать не сняла эту вещь с входной двери? Она вызвала холод глубоко внутри ее живота, который выбирался наружу. И было что-то еще, вне ее власти. Она представила, какое внимание Мюриэл получила бы от соседей — она ​​бы обрадовалась этому, вне всяких сомнений. Приближаясь к крыльцу, Анна не могла отвести глаз от отвратительной головы, приколотой на дверь, словно в фильме ужасов. Ее мать должно быть оставила ее там, чтобы Анна могла ощутить полный эффект.

Ей пришлось признать, что созерцание этого добавило еще больше страха. Если бы она не увидела этого своими собственными глазами, она вполне могла бы сразу же отмахнуться от истерии Мюриэл. Вместо того, чтобы пройти мимо мрачной кукольной головы, Анна отступила и направилась к задней двери. Казалось, ничего в доме не изменилось — гравий на небольшой площадке сада со стороны сарая остался, сам сарай был в своем первоначальном виде — покрашенное красным дерево, теперь облупилось, раскололось и побледнело от многих лет проливного дождя и жаркого лета; оранжерея, теперь с несколькими разбитыми стеклами, сохранилась. Садовые украшения выглядели так, как будто их расставили в тех же самых местах, что и когда она ушла.