Возвращение звезды Капернаума - Николай Ютанов

Бабка Тоша усмехнулась:

— Душа… Тебя как зовут, лесовик?

— Юлий. Юлька.

Он мерно чакал ложкой по дну толстой деревянной миски. В окошке кинескопа царил листопад Летнего сада. Вовик засмеялся во сне.

— Неужели пойдешь, Юлька?

— Пойду, бабка Тоша. Именно я, такой чисто выбритый, с подстриженными ногтями.

Бабка вышла в сени. Юлька, вытирая губы, — за ней. На берегу озера бабка Тоша встала.

— Кончается наш северный лес. И город твой северный тоже кончается. Да и ясное дело — в дерьме не в воде: даже жабрами не продохнешь. Чуешь, лесовик, как здесь сосна дышит?

— Чую, — сказал Юлька.

— Озеро понимаешь?

— Понимаю, — сказал Юлька.

Спокойно пахло смолой и ровным сосновым стволом. Потрескивал сухой плавник под языком прибоя. Серебристая дорожка на воде мерно разбивалась о лунно блестящий валун берега. Фронт ветра рваным касанием трепал штормовку. Хвоя под ногами несла сырость. Жутким золотом горели звезды.

— Спи, Вовик, — сказала бабка Тоша, — спи, жучок сопливый.

Она отомкнула лодку, придавившую нос к берегу. Юлька бросил на доски рюкзак. Бабка Тоша села к рулю. Юлька тихо повел плоскодонку в проплыв между осоками.

За темными клинками травы по колено в воде стояла Наташка, кутаясь в робу, и сосала из бутылки вино. Зубы стеклянно гремели о горлышко. Почуяв волну, она опустила руку. Вино черной леской потекло в воду.

— Куда ж ты, лесовик? — прошептала Наташка. — Я же люблю тебя.

Шепот грохнул над ночным зеркалом озера. Бабка Тоша не обернулась, но на мгновение сомкнула веки. Наташка стояла с опущенной бутылкой, нервно теребя второй рукой пуговицу на робе.

Под ударами весел звезды растекались по воде огненными кругами. Бабка Тоша затянула еле слышную мягкую, чуть визгливую мелодию. Сосны возле избушки растворились в ночном монолите леса. Вместе с берегом на Юльку наплывало чувство тоски.

— Больной лес, — сказал Юлька, — нет чувства дома. Только тоска и озноб.

— Вот лесовик, чудной, молчаливый, как волк. — Бабка Тоша повела головой. — Свободный, как линь. Жил бы в здоровых лесах. В Семиостровье, на Паве или на Покровке… Нет, несет вас на Плотину.

— Не томи душу, бабушка. — Юлька черпнул веслом нефть ночной воды. Василек с Юргеном вышли к морю?

— Они-то только вышли, а ты еще и вернись. — Бабка Тоша вытащила узелок из-за поясного платка. — Не бойся, это — травка… Да не анаша, дурень. Голову чистит, но помногу не вари.

— Ладно, — сказал Юлька. — А что сказали?

— Ничего, лесовик, ничего. Мертвые плохо говорят. А толстый с Лехой лесопилов стерегли, да что-то про альпов гундели. Да что с них взять: один — алкаш, другой — чумной. Да и альпов в нашем лесу лет пятьдесят как нет…

Лодка въехала в сухой черный берег. Бледная полоса дороги изгибалась вдоль скалы с поваленными соснами на склоне. На мысу за погоном берега вспыхнул костер. Зашевелил искрами, залил слепым туманом кромку озера.

— Ну, пока, — сказала бабка Тоша. — Муторно здесь, а ты — чудик: светляк светлячком. Улыбаешься, знай. Ты только живи, Юлик…

— Ну, бабушка… — Юлька неловко прикоснулся к острому бабкиному плечу. — Плыви, а то пацан твой проснется.

Лодка отчалила. Точка электрического фонаря пропала в огнях егерского хутора.

Костер на мысу рванул к небу искристую бороду.

Юлька обошел сырую скалу, прошел через цепко-стальной малинник и долго пропирался сквозь старый бурелом. Обхватные сосны ссыпались в скрипучую прелую решетку, завалив язык полуострова. Иногда ползучий древесный дерн рвался под ботинками, и Юлька кирпичом летел в провал меж бревен. Когти кошек с писком грызли дерево, останавливали полет. Лишь дважды трухлявый ствол рвался, и Юлька вис на ребрах и рюкзаке.

Костер шипел все ближе. Упорно горело мокрое дерево.

Запах, — подумал Юлька. — Магниевая капсула.

Он соскочил на тонкую песчаную кайму озера. Вскрыл рюкзак. Натянул сапоги ОЗК, рукавицы. Запеленал голову капюшоном. Юлька зачерпнул брезентовым ведром песок с дрожащей живой водой. Огонь зажужжал, дернул языками. Потек черный дым. Пятно поражения было небольшим. Магниевый огонь рвался из-под песка, дышал жаром, метал звездчатые искры. Но наконец захлебнулся. Юлька пнул ногой прокаленный кожух капсулы, сплюнул в хиреющее пламя. Он слез с обгоревших бревен и долго отмывался у озера. Он вспомнил магниевые плевки, плывущие по Вуоксе, за линией Маннергейма: мы их цепляли кошками и тушили углекислотой на берегу. Юрген и тогда не берег рук.

Юлька влез в рюкзак и двинул по мелкой воде к хилому предрассветному березняку.

Лес почти не дышал, было жутко идти по знакомой дороге среди рыжих развалин брошенных муравейников. Солнце, взлетая над берегом, чадило утренним туманом. Над полянами всплывал бледный запах медуницы. Заворчал, потряхивая пивным брюхом, ярко-желтый шмель. У Юльки заслезились глаза. Он плюхнулся рюкзаком в траву. Ветер тянул по светлому небу белые нити цирусов. Потная штормовка неприятно морозила спину. Жесткая, обкусанная Плотиной трава легко щекотала раскинутые ладони. Помнишь, Юлька, звенящий озоновый дух сосны?..

Юлька с трудом вывернул руки из лямок и сел. Он толкнул фалангой мизинца лысо-розовую, как болонка, головку кашки. С писком выдернул травяной стебель и надкусил горько-сладкий кончик. Взглянул на солнце, на тропинку к берегу, к старой стоянке. И словно швейная машинка застучала по позвоночнику…

В мареве над малинником возникла женщина. Плавно ступая по колючей траве, она поправила падающую лямку сарафана и стряхнула малинину в узкую ладонь. Зеленоватые ступни плотно прижались к тропинке. Волшебный поворот головы, и из-под неровных прядей осеннего клена блеснула озерная синь. Женщина смешно улыбнулась. Легкие движения ветра в нарастающем зное отчеркивали линию под сарафаном. Ненавижу штиль, — хмельно подумал Юлька. Женщина подошла. Еще одна смешная улыбка осветила ее лицо. Она сняла с головы венок из полевых фиалок и, встав на колени, положила его Юльке на лоб. Горьковатая, пахнущая папоротником ладонь коснулась губ. Домашний, розовый вкус малины лег на язык. Ешь, здесь много, — птичьим голосом сказала женщина. Смеющиеся озерные глаза приблизились, и легкий, как рябиновый лист, упал поцелуй. Юлька вздохнул, захлебываясь. Папоротниковая ладонь накрыла юлькин рот. Юлька нехотя открыл глаза: по зеленоватой коже над локтем, вдоль вены, тянулась цепочка точек-синяков…

Юлька сел. Ветер шуршал сухими травами. Сосновый сухостой вилкой упирался в небо. Юлька выдернул из рюкзака малый химкомплект. Реактивы молчали. Нейролептик?.. Непохоже… Он поднялся. Что-то слишком круто. Дикая рыжая чудо-девица с глазами семиостровной воды. Такого я не ждал. Но всяко пора сниматься. Юлька начал отряхиваться и замер: к полурасстегнутой ширинке прилипла пара ягод. И сникшая фиалка на колене.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});