Да сдохни блин уже - Том Пиккирилли

Что наконец-то и приводит нас к «Да сдохни блин уже». Потому что только человек, способный окунуться с головой в нелепое приключение, дабы почтить память депрессивного писателя, может написать повесть, которую вы сейчас прочтете.

Полагаю, большинство фанатов Пика знают его в основном как писателя ужасов — и это правильно, я уверен, что «Хор больных детей» будет считаться классикой жанра. Но хоть я и обожаю жуткие истории, воспитан на Матесоне и все еще люблю Лавкрафта, иногда я все же уверен, что Пик в глубине души — настоящий писатель нуара.

Для меня «Да сдохни блин уже» начинается как оммаж Гудису, Томпсону, МакКою, Брюэру, Уилфорду и всей плеяде нуарщиков 50-х. Но конец пишет он один, используя свою пугающую и ошеломляющую силу.

С первого взгляда рассказ похож на истории Lion/Gold Medal, смешанные с этими чудесными, жесткими копскими фильмами 70-х: «Друзья Эдди Койла», «Злые улицы», «Команда», «Серпико», «Захват поезда Пелэм Раз-Два-Три» (с солидной порцией жареных южных картин типа «Широко шагая» и «Граница округа Мэйкон»). Словно «Побег» переснимает Кроненберг: дорога, пушки, разгон к неизбежной и кровавой гибели, и что-то течет из живота. Словно римейк «Жажды смерти» от молодой Кэтрин Бигелоу.

Но начинаясь как отсылка к зачинателям жанра, история сворачивает туда, куда те парни только показывали издали. (С парой редких исключений — вспомним концовки Томпсоновских «Дикой ночи» и «Чертовски»).

Пиккирилли не ограничивается лишь намеками. Он не желает копить ужас, чтобы выдать его на последней строчке. Он сразу двигает в ад, захватывает его и начинает копать еще глубже, к самому плавящемуся ядру. Всего три страницы, а мы уже пронеслись сквозь — и оставили позади — границы нуара середины века и вторглись на земли Кафки, де Сада и легендарных снафф-фильмов.

Наш герой, Клей, начинает как Мрачный Жнец, а превращается в голодного ангела, движимого шестеренками, которые работают на бесконечной и ненасытной жажде мести. Своего рода демон бессмысленных сожалений и ярости за рулем Каприче 89-го.

В этой истории есть образы, которые я теперь никогда не забуду. Не буду их цитировать по ряду причин, как минимум потому, что вы сами должны прочувствовать их в свое время и отреагировать по-своему. Но когда я читал в первый раз, где-то на середине, передо мной вдруг внезапно и безжалостно встали воспоминания о 1976 годе: мне 16 лет, и я первый раз смотрю криминальные фильмы 70-х, что перечислял выше. Пятничные, субботние вечера, мы с друзьями едем за три мили в центр (в штанах банки Наррагансетта) в Париж Синема, на двойной показ Пекинпы и Дона Сигела, Сэма Фуллера и Роберта Элдрича. «Соломенные псы», «Исчезающая точка», «На той стороне 110-й улицы», «От семи лет и выше». Ну если вы держите в руках эту книгу — вы в курсе канона.

Однажды ночью мы наугад попали на Карпентеровское «Нападение на 13 участок». Пять минут — и я рад, что меня ожидает два часа стрельбы и крутых диалогов. Но проходит миг — и я вижу самый брутальный, самый бунтарский момент в американских фильмах, который тут же вышибает все это типа всезнание из меня и моих друзей. Вы же смотрели фильм, вы помните этот момент — маленькая девочка и фургончик с мороженым. «Я хочу ванильное».

Теперь, когда мне уже немало лет, я повидал, перечитал и прожил столько всего, что теперь меня непросто так вот ошарашить. Не то чтобы я такой непробиваемый боец, перечитавший всевозможные книжки, что продаются на автобусных остановках, который смиряет дрожь и скрывает чувства. Но факт есть факт — Пиккирилли вернул меня в темный переулок и сделал то, что не смогли сделать те малолетние бандиты из Восточного Л. А.

Я уже где-то писал, что считаю процесс писания, превращения слов в историю проявлением веры и дарением надежды. Но что если писатель решит рассказать о мире, в котором нет веры и надежды? В котором, по сути, нет ни логики, ни удовольствий, ни даже намека на спасение?

Вот почему я люблю читать нуар. Потому что от рациональности и разумности он лезет в самую грязь и борется с самым старым и жестоким ужасом мира — призрачностью смысла.

Пару лет назад к моему шурину попала пачка писем Чарли Мэнсона. Это больные, уродливые и бессмысленные тексты. Такие, которые пробегаешь, поеживаешься и откладываешь подальше. А потом моешь руки с мылом и ходишь, нервно напевая веселенькие шлягеры. В «Да сдохни блин уже» есть что-то общее с письмами Мэнсона. Пик, конечно, разумный и талантливый писатель, а Мэнсон — дикий психопат. Но и в письмах, и в рассказе есть одна и та же мощь. И то, и другое дает понять, что слова опасны, что смысл, который они несут, может изменить сознание. Изменить как угодно.

Будьте осторожны: «Да сдохни блин уже» — мрачное и жестокое путешествие. И вы знаете, что у вас нет иного выбора — лишь отправляться в путь. Так что готовься, читатель, и жми на газ. Обещаю, когда-нибудь ночью я зажгу свечку и за вас.

Джек О’Коннелл, автор WORD MADE FLESH и BOX 9

Часть первая

Совпадения только поначалу считаешь за совпадения, а потом просто понимаешь, что вселенная хочет тебя наебать всеми возможными способами.

Клей был уже целых два дня в дороге, когда его тормознули за выключенные поворотники. Он был где-то на севере штата Нью-Йорк, в паре миль от Винноронека, городишки, где у каждого есть двор на пол-акра, аккуратный заборчик и такая огромная купальня для птиц, что туда можно посадить вертолет.

Но до Саратоги он еще не добрался. Вокруг — ничего, кроме полей, садов, лугов и деревенских копов, сидящих в засаде за билбордами.

Кондишн гудел у коленей, бренчащий вентилятор охлаждал жар от лихорадки, но сочащаяся из живота жидкость уже начинала замерзать. Клей закусил язык, думая, почему он никогда не пытался свалить из Бруклина и поискать жизнь получше. Что же его держало, как вкопанного, в Хайтсе, хотя он мог просто посадить Кэт и Эдварда в машину и рвануть сюда, и каждую субботу кататься на фургонах с сеном, ухаживать за лужайкой, подстригать изгороди, а летом ходить по ягоды.

Звучало-то мило, но только до тех пор, пока он дерьмом не изошел бы от безумной скуки.

Клей не стал дожидаться в машине, пока коп подойдет.

Он со стоном наклонился, вытащил табельный револьвер из-под сиденья и убрал в карман. Яркий красочный иней на разорванной рубашке и обнаженном животе треснул и посыпался. Он застегнул куртку, зная, что предстоит разыграть какую-нибудь комедию, чтобы коп не пробил номера машины.

У него еще оставалось немного времени, может быть даже достаточно, чтобы успеть закончить дело. Он погладил Кэти по руке, дотронулся до маленького тату на запястье в виде бутона розы, отогнал мух. «Здесь хорошие места. Принюхаешься и почувствуешь, как в долине варят сидр. Мне кажется, нам бы здесь понравилось. Господи, Кэт, да тут вдоль дорог высажены дубы, будто это поместье какого богача!»

Было очень трудно перегнуться через пассажирское сиденье, но прежде, чем что-то делать, нужны были бумажные полотенца. Клей вытер ими пот с лица, затем запихнул под куртку, к гниющему животу. От запаха его собственного дерьма, просочившегося над пряжкой ремня, едва не стошнило, но блевать уже давно было нечем. Он с трудом выбрался из машины, ни разу не вскрикнув.

На вид копу было не больше двадцати одного: тощий как жердь, но старался выпятить грудь, демонстрировал свой значок с гордостью. Наверняка полировал его до блеска каждый вечер, перед молитвой. По широким плечам было видно, что он часто делал армейский жим, тратил не меньше четырех дней в неделю на качалку. Пацан был новеньким, потому и гонялся за малейшим нарушением на дорогах. Неплохой способ доказать самому себе, что ты настоящий мужик, как помнил Клей — пока впервые не увидишь жертву огнестрельного ранения. Вот после такого уже не так волнительно выписывать штрафы лихачам без глушителей.

Стрижка ежиком, блондин, но в чертах лица есть что-то азиатское. На поясе не было рации, и Клей видел, как тот останавливается и выходит: он даже не сообщил об остановке диспетчеру. Это что блин за деревня вообще? Что за учебку проходят эти зеленые новички прежде чем отправиться в участок шерифа или в дорожный патруль? Пацан даже кобуру не отстегнул и не держал руку у оружия.

Они всего в пяти часах от Бруклина — и это уже просто другой мир.

— Пожалуйста, вернитесь в машину, сэр. Предъявите права и документы.

— Конечно, офицер, — ответил Клей. — Безопасность на улицах превыше всего.

Он не мог удержаться от сарказма, удивляясь, что старые привычки всплывают даже сейчас, когда на него с заднего сиденья смотрит Эдвард.

— Извините?

— Никогда не знаешь, когда эти воришки захотят стянуть яблочек.

— Сэр, не говорите со мной в таком тоне.

— Вы правы. Извините.

— Права и документы, пожалуйста.

— Секундочку.